И я поняла, что завтра сяду в автобус и поеду на ярмарку. Увижу Ушаково за нас обеих. И все там сфотографирую — каждый дом, каждый камень, чтобы бабушка провела мне экскурсию, не выходя из дома.
Но бабушка хотела увидеть Ушаково «при полном параде» — в праздничных флажках и гирляндах. Чтобы на руинах Бранденбургского замка рыцари бились за сердце красавицы, чтобы пахло пирогами с ревенем
Да нет, Шуля, зачем, если плохо?
— Ты теперь отговаривать меня будешь? Невозможно с тобой!
В это не верилось, но однажды ее не станет. Меня укололо горечью.
И самой напоследок посмотреть. А то лето кончится, ты уедешь, а там — кто знает, увидимся или нет…
— Ой, ну что за ерунда! Вот придумала! — Внутренний толчок заставил меня поменяться с ней местами.
Я хотела сказать еще, что мне это знакомо, но почувствовала внутреннюю стену, которая мешала говорить. За стеной было много всего. Море перед штормом. Лучше
Матушка дала отчиму один мой рассказ, и тот сказал: «Такое мог только шизофреник написать». Раньше она такая не была, думала своей головой, а теперь всё у него спрашивает. Хотя… кто знает? Иногда кажется, что это не я пишу, а кто-то другой вкладывает мысли мне в голову.
— Он просто не пытается понять, — сказала я. — Проще назвать шизофреником.
— Завидую я его чувству внутренней правоты, — сказал он после паузы. — Иногда я думаю: может, им виднее? Потеряю я на филфаке четыре года, работу не найду и пойду переучиваться.
Я не ожидала такой прямоты, меня это даже немного испугало.
Я подыгрывала им, что поеду, хотя уже давно придумала отговорку — у бабушки обострится артрит. Почти час в автобусе, шум, толпа, очереди — я не справлюсь.
Мне было не по себе от этого сходства между Стасом и Кафкой. Казалось, он хотел поделиться с нами чем-то важным, у него внутри все бушевало, но время вышло, и сейчас он снова спрячется за своим сарказмом.
Страшно и стыдно, оказывается, обнаружить вдруг, что заглядываешь кому-то в душу. Вот она, эта душа, перед тобой, открытая на нужной странице, — читай. И