Мощная крепостная башня действительно громоздилась впереди; до неё, однако, было ещё далеко – ровное пространство Стигийского болота скрадывало расстояние. Мы остановились на берегу, не зная, как переправиться. В этот миг на вершине башни что-то вспыхнуло: одинокий огонь, потом ещё и ещё. Ответный сигнал зажёгся и помаячил в непроглядной тьме.
– Что это за огни? – спросил я, обернувшись. – Кому они сигналят и о чём? И кто отвечает там, вдали?
– Глянь! Что видишь? – ответил вожатый. – Вон там, в болотном тумане, приглядись хорошенько.
Я стал вглядываться и увидел пятнышко, несущееся по поверхности воды с невероятной скоростью. Вскоре пятно разрослось до размеров небольшой лодки, и в ней уже можно было различить одинокую фигуру. Звук, отразившись от болотных топей, донёсся до нашего слуха:
– Ага, попался, злодейская душонка! – выкрикивал лодочник, стремительно орудуя веслом.
– Эй, Флегий, Флегий! Не дери глотку понапрасну! – прокричал в ответ мой наставник. – Лучше переправь-ка нас через эту хлябь.
Тот, кого назвали Флегием, воткнул судёнышко в берег и гневно отвернулся, не говоря ни слова. Вожатый спрыгнул в лодку, я за ним. Ветхая посудина глубоко осела под грузом живого тела. Мрачный лодочник оттолкнулся веслом от берега, и ладья, привычная лишь к перевозке невесомых душ, поплыла нехотя, тяжело зарываясь носом в вязкую чёрную воду.
Мы продвигались по мёртвой поверхности. Как вдруг плеснуло, пучина всколебалась, из неё вынырнуло нечто, облепленное болотной тиной, и мерзко пробулькало:
– Тёплая плоть, чтоб мне провалиться! Какого чёрта явился до срока?
– Явился и у тебя не спросился. Ты-то сам кто такой, гнусная рожа?
– Чего обзываешься? Бедного грешника всякий обидеть норовит!
Даже в таком обличье я узнал его по голосу. Тот самый Филиппе, будь он проклят, по прозвищу Ардженти, Серебряный, что захватил всё моё добро, всё наследие моего рода, когда мне пришлось бежать из Флоренции! Тут уж я не мог сдержаться:
– Что ж, жалеть тебя, что ли, проклятая твоя душа? Тебе тут самое место! Весь в грязи – вот уж кому к лицу такая рубаха!
Он с воем ринулся вперёд и обеими руками вцепился в борт лодки, стремясь опрокинуть её и утащить нас в пучину. Ударом весла учитель отшвырнул его:
– Прочь, подонок! Убирайся к болотным чертям!
Образина исчезла в пузырящейся бездне. Наставник обнял меня и поцеловал в лоб со словами:
– Не волнуйся! Этот тип в жизни был жадный пёс и спесивый болван, никто его добром не вспомнит. Вот он и беснуется. Много ещё таких там, на земле. Всем им валяться в этой грязи. Такую по себе память оставляют, будто испускают зловоние!
– Ох, учитель! – не мог я успокоиться. – Чтоб он, мерзавец, утоп в выгребной яме!
– Так оно и будет, – ответил он. – Оглянись-ка, насладись желанным зрелищем.
Глянув назад, я увидел гада, силящегося высунуться из жижи. На нём висели, вцепившись когтями, десятки болотных душ, рвали его зубами и голосили:
– Стой, не уйдёшь, Филиппе Ардженти, Серебряный Жеребец!
Он завопил страшным воплем, не в силах вырваться из трясины, впился сам в себя зубами и – последнее, что я увидел, – с громким всплеском был утащен на дно.
Между тем другой воющий звук, ещё более жуткий, послышался мне, и я снова принялся вглядываться в сумрачную даль.
– Вот, – промолвил наставник, – перед нами город Дит. Тяжек его воздух и мрачны обитатели.
– Да, – ответил я, – уже ясно видны какие-то высокие постройки, то ли колокольни, то ли минареты, там, в глубине, – огненно-алые, как языки пламени!
– Огонь, вечно горящий внутри них, раскаляет их докрасна. Держись, мой мальчик, мы спускаемся в самые недра Геенны.
Перед нами возникли из темноты глубокие рвы, опоясывающие несколькими рядами городские стены. Сами же стены и башни были не из кирпича и не из камня, а из раскалённого железа. Описав большую дугу, мы увидели нечто вроде пристани. Наш лодочник буркнул:
– Слезайте, приплыли! Здесь вход!
И правда, я увидел ворота, а над ними множество каких-то существ. Наподобие летучих мышей они облепили верх стены, дождём сыпались сверху и визгливо орали:
– Что это здесь за безумец?! Он же не умер! Зачем затесался? Защиплем! Зажарим! Не пустим!
Учителю ничего не оставалось делать, как вступить с этой бесовщиной в переговоры. Демонское племя малость приутихло. Посовещавшись, привратники хором проверещали:
– Входи один! Ты наш! Ты наш! А тот, живой, – пшёл вон! Пшёл вон! Туда, туда, назад, назад! Проваливай!
Мурашки побежали по коже от демонского визга.
– Как! – взмолился я к поэту. – Неужто ты оставишь меня? Столько раз ты избавлял меня от беды, вселял уверенность и надежду. Не бросай меня, учитель! Если уж нет нам пути вперёд – вернёмся вместе, по проторённой дорожке.
Наставник ответил:
– Не бойся. Нашего пути у нас никто не отнимет. Такова воля Вышних. Но вот что: ты подожди меня здесь. И никогда не теряй надежду: только она – та пища, которой питается дух. Я не брошу тебя в этом страшном мире!
И он подошёл к самым воротам, а я остался ждать. Надежда и страх боролись во мне, и дух мой поколебался. Что делать? Броситься вперёд? Бежать? Но куда? Я томился в ожидании, не слыша, о чём ведёт переговоры учитель.
Впрочем, так продолжалось недолго. Внезапно демоны бросились внутрь и укрылись за стеной, захлопнув ворота прямо перед носом наставника. Он повернулся и медленно побрёл в мою сторону, сосредоточенно глядя в землю. Казалось, он лишился своей всегдашней спокойной уверенности. Я услышал, как он пробормотал со вздохом:
– Кто посмеет не пустить меня в дом скорби?
Затем, подняв на меня взор, сказал уже бодрее:
– Ничего, я пока в недоумении, но ты не пугайся. Как бы они там ни готовились к обороне, мы прорвёмся! Эта их уловка не нова. Помнишь ворота в начале пути, над которыми надпись? Они и их пытались захлопнуть перед Идущим с Голгофы. Ты видел – те ворота до сих пор распахнуты. Ибо Он распахнул их Своим дыханием и в одиночку, без провожатого, спустился той же дорогой до самых недр Преисподней. Его же волей и этот город откроет нам ворота!
Одна мысль сверлила мой мозг: как мы выберемся отсюда? Мой испуг, хоть и в малой мере, кажется, передался учителю. Он встал рядом со мной, напряжённо вслушиваясь в окутавшее нас гулкое беззвучие. Воздух почернел, и туман сгустился, и мы ничего не могли видеть вдали – только слушать.
– Всё же… – проговорил он, – нет, всё же мы должны победить!
Он как будто уговаривал сам себя. Речь его, доселе ясная, перешла в невнятное бормотание. Обрывки фраз, долетавшие до моего слуха, пугали.
– А если… Но нет! Нам обещали. Нам помогут. Но трудно ждать. Где же ты? Приди скорее!
Положение наше начинало казаться безнадёжным. Холодный ужас вползал в меня. Не выдержав, я заговорил, сам не понимая к чему:
– Неужто мы первыми пытаемся пройти это место? Никто не спускался до нас на дно этой ямы? Может быть, кто-нибудь из мудрецов – обитателей первого круга? Ах, он теперь кажется таким мирным, там изо всех пыток – только лишение надежды…
Он ответил:
– Редко, очень редко кому-либо случалось пройти нашим путём. Однажды, правда, побывал я здесь и смог вернуться. Меня затащила сюда страшная ведьма Эрихто – та самая, которая, как ты читал в «Фарсалии», оживляла мертвецов перед Помпеем. Вот и мою душу извлекла она из плоти и пригнала под эти стены. Меня вели как пленника, в обмен на одну душу из самых глубин Преисподней. Там есть жуткое место, в самой глуби, в самой тьме, самое далёкое от светлого неба, источника жизни. Оно называется Иудика – место вечных мучений Иуды. Будь покоен, я запомнил прекрасно дорогу. То смрадное болото, которое мы преодолели, ограждает подступы к городу скорби. И мы возьмём его – приступом или осадой, несмотря ни на что.
Он говорил ещё, но я уже не слышал: моё сознание было потрясено новым видением. На вершине высокой башни, вздымающейся, как скала, над нами, вдруг вспыхнул огонь, разгорелось зарево, и в нём явились три женские фигуры: они извивались, как языки пламени, казалось, что они в крови с ног до головы. Их тела опоясывали ярко-зелёные многоголовые гидры, над головами вместо волос шевелились рогатые змеи. Учитель, которому не впервой были видения Преисподней, заметил моё изумление:
– Глянь-ка, явились! Познакомься с сёстрами Эриниями, они же свирепые Фурии! Та, что слева, – это Мегера. Справа – видишь, её всю трясёт то ли от ярости, то ли от рыданий – Алекто. Посредине – Тисифона.
Жуткие ведьмы так оглушительно вопили, указывая на меня, так свирепо били в ладоши и терзали себя когтями, что я невольно прижался к плечу наставника. А они орали:
– Где Медуза? Сюда, скорее! Медуза! Обрати его в камень! Мало было Тесею, мало он получил за свою дерзость, пробравшись сюда! Теперь ещё этот пришёл нас тревожить! Обрати его в камень!
– Отвернись и закрой лицо! – приказал учитель. – Если сейчас явится Горгона и ты взглянешь на неё, никогда тебе не увидеть света.
И он силой повернул мою голову и закрыл мне лицо своими ладонями поверх моих.
О здравомыслящий друг мой! Внимательно следи за моим рассказом, ибо то, чего, по-твоему, не может быть, – бывает!
Волны побежали по мутной болотной поверхности. Загрохотал гром, задрожали берега, заколыхалась трясина. Как два жарких пустынных вихря, столкнувшись, свиваются в смерч и крушат всё на своём пути, ломают ветви и валят деревья, и в страхе бегут от них люди и звери, так в сей миг нечто подобное урагану налетело, оглушило, ослепило и, завывая, унеслось.
Вожатый промолвил, отнимая руки от моего лица:
– Теперь посмотри туда. Что видишь в дыму и мраке?
Я с трудом разлепил глаза – и увидел.
По всей поверхности бескрайнего Стигийского болота скакали, разбегаясь, тысячи погибших душ, как лягушки удирают от аиста. Едва не наступая на них, не обращая на них никакого внимания, стремительно шагал по болотной равнине аки посуху Исполинский Пешеход. Облако света окружало его. Мрак подземного мира бежал от его лучезарного лика; он шёл, морщась от смрада, разгоняя рукой липкий болотный воздух.
Я обернулся к учителю, он дал мне знак, чтобы я стоял смирно и поклонился. Дивный Ангел, ни на кого не глядя, приблизился к воротам. В руках его оказалась тонкая трость – или, вернее, веточка. Он лишь слегка ткнул этим жезлом ворота – и они распахнулись. Онемела и окаменела демонская рать. А он возгласил, встав на пороге, и его голос прогрохотал на всю бездну:
– Эй вы, выблеванные небом, болотное племя! Что это вы обнаглели до такой дерзости – противитесь Высшей воле, которая не знает преград и которая властна стократ усилить ваши терзания? Не резон вам бодаться с судьбой! Гляньте-ка на вашего Цербера: как у него выдрана клочьями шерсть на горле – это ободрали его за строптивость!
Пророкотав эти слова, он повернул и понёсся обратно, скользя над присмиревшей трясиной. Нам он не сказал ни слова, и лик его полон был не нашими заботами и думами.
Мы же, ободрённые, пройдя злосчастными вратами, беспрепятственно вступили в город. В город Дит.
Мы вошли.
О проекте
О подписке
Другие проекты