22. Мздоимцы в кипящей смоле. Драка чертей

На своём веку я видывал всякое. Видывал кавалерийские роты, гордо гарцующие на параде, бодро выступающие из лагеря, грозно начинающие атаку и в панике удирающие с поля боя. Помню и походы, и набеги, и турнирные сшибки – под барабанный бой, под звон колоколов, при пении труб и при набатах с городских башен. Но никогда в жизни ни дома, ни в чужих землях не доводилось мне наблюдать такое дикое шествие под такую причудливую музыку!

Итак, мы шагали в компании десятка чертей. Весёленькое общество! Но, как говорится, в церкви с праведниками, в кабаке с пьяницами. Вскоре я пообвык и вновь принялся вглядываться вглубь ложбины, где в пузырях кипящей смолы кувыркались чьи-то фигуры. Перед непогодой на море возле носа корабля выпрыгивают из воды дельфины и, мелькнув плавником, исчезают в зелёных волнах. Так и здесь из клокочущего вара выставлялась то одна спина, то другая и тут же скрывалась. Ища минутного облегчения, высовывались грешники и прятались от ещё худшей участи. Края смоляной ямы были похожи на берега придорожной канавы в погожий весенний полдень: как лягушки сотнями вылезают на солнышко, морды наружу, брюхо и лапы в воде, так тут повсюду торчали грешные головы и плечи. Сто́ит, однако, квакушкам завидеть путника или заслышать его шаги, они проворно ныряют в тину; так и тут: при появлении нашего отряда высунувшиеся исчезали в пучине.

Впрочем, везло не всем.

Один из грешников чуть замедлил, не успел скрыть вихры в чёрном вареве (как бывает: одна лягушка нырнула, а другая застряла). Тот чёрт, что был к нему ближе других, по имени Сучий Потрох (я уже выучил, как кого звали), мгновенно вскинул багор, зацепил зазевавшегося за спутанные просмолённые космы и, словно водяную крысу, вытащил на берег.

– Эй, Хорёк, – прорычал он, – тащи его! Дёрганый, погладь-ка его коготками по спинке да сдери с подонка шкуру!

– Сдери, сдери шкуру! – завопили они все вместе на все лады.

Я бросился к учителю:

– Кто это? Узнай, если можешь. А то они сейчас разорвут его на куски!

Наставник решительно растолкал разъярённых бесов и обратился с расспросами к простёртому на берегу. Тот отвечал, не в силах подняться, лишь вытягивая шею навстречу своему временному избавителю:

– Ох! Сам-то я из Наварры. Мамаша родила меня от мерзавца, да и отдала в услужение. Служил я одному сеньору, другому, долго ли, коротко – попал к королю Тебальдо. Ну, там мне оказалась лафа: король-то добрый да простоватый. Вот я вертел им, как хотел, да всласть наживался… Хорошее было времечко! Вот за это теперь варюсь в этой дряни.

Но черти уже очухались. Тот, которого звали Кабан, подскочил и с размаху воткнул свои здоровенные кабаньи клыки наваррцу в бок, как вилку – в кусок мяса. «Попалась мышка кошке!» – подумал было я. Однако Борода, который у них за старшего, оттолкнул клыкастого и, встав над грешником, прикрикнул:

– Всем смирно! Не трожь без команды!

И, обернувшись к учителю, промолвил:

– Допрашивай его, если нужно. Только поскорее, пока ребята терпят.

Мой вожатый продолжил как ни в чём не бывало:

– Ну-ка, расскажи теперь о своих приятелях. Там с тобою не варится ли кто-нибудь из итальянцев?

– А как же, – продолжил грешник, чуточку отдышавшись, – только что тут валялся рядом один такой. Он-то успел занырнуть, а я – нет, вот теперь и маюсь…

Договорить ему не удалось. На сей раз не выдержал Шило-в-жопе.

– Сколько можно ждать? – заорал он и с такой силой дёрнул грешника когтями, что выдрал из плеча кусок мяса.

В тот же миг Дракончик цапнул за ногу, остальные придвинулись, протянули когти. Но старшой остановил их угрожающим рыком, и мы получили возможность продолжить милую беседу.

– Так ты говоришь, был тут с тобой итальянец? – вновь заговорил учитель. – Кто таков?

Грешник отвечал, пытаясь зализать рану:

– Да брат Гомита из Галлуры… Мешок с дерьмом!.. Тот, который поймал врагов своего господина, а потом отпустил их за хорошую взятку… И те были счастливы, и он доволен, а теперь здесь плескается… Да уж, жулик был отменнейший. Ему под стать ещё один – Микеле Цанке: пусть поцелуются в этой жиже. Тот тоже сардинец, из Логодоро, вот они всё и треплются про свою Сардинию… Эх, я бы ещё вам разного порассказал, да гляньте, он уже скалит клыки! Ну как кинется да почешет мне шкуру!

В самом деле, Сучий Потрох, незаметно подсунувшись, разминал когти, жадно глядя на нашего собеседника, так что командиру пришлось прикрикнуть:

– А ну, отвали, цапля! Ишь, навострил клюв!

– Ежели вам чего от меня надобно, то скажите этим, чтобы убрали подальше свои крючья. А я вам назову ещё кой-кого – из ваших ломбардцев и тосканцев. А коли хотите, и покажу: только свистну – и они выплывут как миленькие! Или, ещё лучше, нырну-ка я за ними! Да я вам их сколько хотите вытащу!

– Во хитрюга! – вскинулся Хрен Собачий. – Это он мозги пудрит, чтобы только занырнуть да от нас смыться!

– Ой, ой, – заюлил наваррец, – подумаешь, хитрость! Да вам же лучше: я вместо одного себя десяток других вам на потеху выведу!

Пузатый чёрт, которого называли Бабой и которому уже давно не терпелось, оборвал эти разглагольствования:

– Ну, ты, коли попытаешься удрать, так у меня не зря крылья! Выдерну тебя из смолы да зашвырну на ту скалу. Будет ребятам игрушка!

Все черти повернули рожи в ту сторону, куда махнул крылом Баба. Тут наваррец, поняв, что за ним никто не присматривает, прыгнул, как жаба, с берега в кипящую смолу – и был таков.

Черти загалдели, бранясь страшной бранью. Более всех досадовал Баба, по вине которого ускользнул лакомый кусок. Грешник вынырнул на мгновение, будто дразня своих врагов. Баба взмыл в воздух и спикировал на него, но жертва оказалась проворнее и нырнула снова, точно утка, когда на неё кидается коршун. Незадачливый чёрт взлетел от бурлящей поверхности, но едва успел расправить крылья, как Косорылый с разбегу прыгнул и спланировал прямо на него. Два демона столкнулись в дымящемся воздухе и, кувыркнувшись, рухнули прямиком в горячий дёготь. Они барахтались, пытаясь выбраться, но их перепончатые крылья от этого лишь прочнее влипали в вязкую смолу. Запахло жареным. Собратья их заметались; Борода отдавал приказы; вот уж четверо с баграми перелетели на другую сторону рва, вот уж с двух берегов протягивали они крючья, чтобы утопающим было за что ухватиться… Но мы с наставником не стали дожидаться завершения спасательной операции и поспешили своей дорогой, оставив хвостатых в их бедственном положении.

23. Шестая злодеяма. Лицемеры. Казнь Каиафы

Избавившись от опасных спутников, мы быстро зашагали по узкой тропке след в след, глядя под ноги, как братья-минориты. Перед моим мысленным взором всё мелькала перепончатокрылая парочка и разлетались брызги огненного варева. «Вот, – думалось мне, – прямо-таки эзопова басня: взялась лягушка перевезти мышку через пруд, привязала её к себе и поплыла, да на середине пруда испугалась коршуна, нырнула на дно и пассажирку утопила. Кинулся чёрт за грешником, сам в смолу угодил, да ещё товарища утащил». Вслед за этой мыслью потянулись другие: «Здорово черти вляпались. А ведь если бы не мы, их туда не послали бы, и ничего бы не случилось. Пожалуй, они очухаются, да и вспомнят про нас. Они и так-то свирепые, а если ещё и в ярости! Да они уж, верно, гонятся за нами – вот-вот настигнут, растреплют нас как гончие – зайца!»

В страхе я обернулся, вглядываясь в даль, но ничего невозможно было разглядеть во мраке.

– Учитель, – крикнул я, – умоляю, спрячемся! Когтедёры наверняка близко! Я так ясно представляю их рожи, что уже как будто вижу…

– Да, – воскликнул он, обернувшись, – ты читаешь мои мысли! Вот что: видишь ту гряду за следующей ложбиной, справа? Нам надо туда – черти нас там не достанут, им нельзя покидать пределы своей злодеямы. Придётся спуститься вниз, а не то мы пропали.

Не успел он договорить, как вдали замелькали чёрные тени. Черти стремительно приближались, размахивая крыльями; мне показалось, что я уже вижу их огненные глаза, налитые неутолимой злобой. В тот же миг вожатый подхватил меня, как мать при пожаре хватает ребёнка – завидя пламя, бросается к своему дитяти, прижимает его к груди и стремглав, в чём была, выбегает на улицу. Так он со мной в охапку кинулся вниз по крутому склону, где – бегом по камням, где – скатываясь чуть не кубарем, как вода скатывается по жёлобу на мельничное колесо. Прижатый к его груди, я не успел ахнуть, как мы оказались на дне шестой злодеямы.

Он выпустил меня из объятий. Мы ещё не успели отдышаться, как увидели, взглянув вверх, толпу разъярённых демонов; они рычали и ругались, размахивая когтистыми лапами. Но нам они уже не были опасны.

Оглядевшись, мы увидели, что по дну ложбины двигались люди – как мне вначале показалось, ярко и пёстро раскрашенные. Они выступали медленно, будто в кандалах, со стенаниями и рыданиями. Все они были одеты в длинные рясы с широкими рукавами и капюшонами, как у клюнийских монахов. Но в отличие от монашеских их одежды снаружи были покрыты ослепительно блистающим золотом; подкладка же, как я вскоре заметил, сплошь из свинца. Говорят, император Фридрих придумал такую штуку: одевать своих врагов в свинцовые рубахи, ставить на раскалённые угли и ждать, пока расплавленный свинец сожжёт их насмерть. Я думаю, что одежды Фридриховых смертников показались бы льняными накидками рядом с теми, что мы увидели здесь.

Мы повернули влево и пошли рядом с толпой ноющих грешников. Придавленные своим тяжким одеянием, они ползли так медленно, что мы поминутно обгоняли одну шеренгу за другой. Я сказал вожатому:

– Так мы проскочим их всех. Как бы здесь найти кого-нибудь сто́ящего?

– Постой, подожди! – донеслось из толпы, прежде чем учитель успел ответить. – Что несётесь как угорелые? Может быть, мы на что сгодимся.

– И правда, – согласился учитель, – послушаем, что скажут.

Мы приостановились. Двое в толпе кивали нам головами, показывая, что хотят пообщаться. Плотная масса попутчиков и тяжесть ноши мешали им, но они кое-как протолкались и оба замерли, искоса разглядывая нас из-под капюшонов. Наконец один сказал другому:

– Смотри-ка, этот как будто живой! Грудь-то дышит!

– А ежели они дохлые, – промолвил другой, – то почему не по форме одеты?

Первый, слегка откашлявшись, обратился ко мне:

– Земляк! Что ты тосканец, я узнал по выговору. Не сочти за труд объяснить, кто ты и как попал в эту могилу отъявленных лицемеров?

– Верно, – сказал я в ответ, – моя родина – великий город на берегах Арно. И тело моё ещё пока то же, что и было от рождения. Но вы-то кто? Что это, едкое, как желчь, стекает по вашим щекам? И что за блистающие ризы на вас надеты?

Первый проговорил, склонив голову:

– Эти солнечные балахоны так тяжелы, что плечи наши гнутся под ними, как коромысла. Мы оба состояли в братстве гаудентов – их ещё называют «веселящимися братьями». Я – Каталано, он – Лодеринго, оба из Болоньи. Нас призвали во Флоренцию посредничать в переговорах чёрных и белых, а мы тайком натравливали одних на других. Результат ты сам мог видеть – до сих пор, наверное, торчат обгорелые балки квартала, что возле башни Гардинго.

Да, я видел и помню, и уже было воскликнул: «Братья-мерзавцы! Ваши злодеяния…» Но тут же осёкся. Ибо в глаза мне бросилось нечто. Поперёк дороги, прямо под ногами шествующих, я увидел распростёртого человека, пригвождённого к земле тремя кольями. Бородатое лицо повернулось в нашу строну. Он увидел, что я гляжу на него; черты его исказились, он весь задёргался, пыхтя в клочковатую бороду. Брат Каталано проследил за моим взором и сказал: