– Да, это я, – услышала Сафелия издалека. – Пришли в мою квартиру офтальмолога и специалиста по ранам. Да, поиски объекта прекратить. Пусть продолжают искать заказчиков. Да. И?.. Скажи ей, что я уехал на совещание. Всем так говори. Да. Срочное. Да. Выполняй.

***

Роден спустилась на кухню в начале десятого в надежде позавтракать в одиночестве. Увы. Темный восседал за столом и попивал утренний кофе.

– С добрым утром. – Она подошла к кофейной машине и начала искать кружку.

– Верхний шкафчик справа от тебя, – подсказал Темный.

– Ты тоже любишь поспать по утрам? – Роден достала кружку и поставила ее в машину.

– Зависит от того, просыпался ночью или нет.

Роден обернулась и внимательно посмотрела на него. Он сидел в расслабленной позе и намазывал джем на булочку. Настоящий аристократ в настоящие аристократические одиннадцать утра. Волосы не чесаны, щеки не бриты, пижама измята, халат распахнут, ноги босые. Зато аромат свежеиспеченного хлеба выдает утреннюю доставку из какой-нибудь частной пекарни, где встали с рассветом, чтобы выполнить заказ на три вида булок, горкой лежащих перед едва проспавшимся членом императорской семьи.

Долго же он не затрагивал темы ночных кошмаров… А она все ждала: ну когда, когда же он сломается и проявит свойственное всем людям любопытство?

– Извини, если из-за меня ты сегодня не выспался. – Роден включила кофемашину.

– Ну что ты… – Зафир откусил кусок и даже закрыл глаза, демонстрируя удовольствие от завтрака. – Ты едва не пришибла меня своими молниями в приступе горячки, но об этом не стоит беспокоиться.

– Я уже извинилась перед тобой. Мне еще раз извиниться?

– Не стоит. – Он пожал плечами и откусил еще кусок. – Правда, ночную рубашку или пижаму я тебе все же куплю. А может, даже несколько…

– Я сплю голой, – напомнила Роден и взяла кружку с кофе в руки, вдыхая аромат напитка.

– Сахар на столешнице слева от тебя.

– Спасибо! – Она потянулась к сахарнице.

– В моем доме тебе лучше спать одетой.

Роден замерла с ложкой сахара в руке.

– Боишься не выдержать напряжения? – спросила она.

– Боюсь, что поддамся на твои провокации.

Суирянка размешала сахар и глотнула кофе.

– Правила игры я озвучила. – Она достала елотку и прикурила от пальца. – Хочешь – играй, не хочешь – не играй.

Она подошла к столу, выбрала булочку и вгрызлась в теплый край.

– Елотка – твой неизменный спутник по жизни. – Зафир пригубил кофе. – Иногда мне кажется, что ты дышишь реже, чем куришь.

– Не буду курить – начну пить, – пожала плечами Роден, пережевывая и откусывая новый кусок. – Вкусно! Давно их привезли?

– Кого?

– Булочки! Теплые еще!

– Тесто я ночью замесил. А испек утром.

Роден едва не подавилась. Сглотнув крупный кусок, она вернулась к кружке с кофе и запила удивление.

– Да неужели! – воскликнул Темный. – Один-ноль в мою пользу!

– Согласна. – Она кивнула. – Трюк удался.

– Было вкусно?

– Очень! Спасибо! – Она затянулась и повернулась к нему лицом. – Так ты, значит, еще и пекарь?

– У меня много талантов.

– В этом ты прав.

– Благодарю. – Он прижал ладонь к груди и скромно поклонился. – На обед я приготовлю для тебя мясо в пряном олманском соусе.

Роден улыбнулась.

– То есть булочки ты все-таки испек для меня.

– Безусловно. – Он глотнул кофе. – Для себя я пеку крайне редко. Гости у меня бывают еще реже, так что… – он хмыкнул, – наслаждайся!

Не может быть… Не может быть, чтобы он всерьез начал подкатывать к ней. Одно дело почву прощупать, наживку закинуть и ждать. И совсем другое – знать условия и принять вызов.

Роден как-то странно почувствовала себя… Откуда ни возьмись появилось достоинство. Как будто она достойна того, чтобы мужчина приготовил для нее обед и испек булочки поутру. Никогда раньше она этого достоинства в себе не замечала. Возможно, потому, что никогда раньше никто ничего подобного для нее не делал.

Она смотрела на Темного, сжимая в руке кружку с кофе. Елотка дымилась где-то в стороне. Стоило скинуть пепел, но олманец, сидящий за столом напротив, приковывал ее взгляд к себе.

Он встал, подошел к ней, забрал из пальцев елотку и бросил ее в свою кружку с кофе.

Роден не двигалась. Зафир склонился к ее лицу, встречая серо-зеленый взгляд, внимательно изучающий его самого. Пространство вокруг исказилось. Очертания кухни померкли. Краски смазались, сливаясь друг с другом в непонятное месиво из грязных цветов. Тьма вокруг Роден начала расползаться, втягивая их в себя и пожирая. Эта Тьма коснулась оболочки Зафира и поползла по ней, проникая щупальцами внутрь и тут же пряча их. И в этой Тьме, глядящей на него со всех сторон, ярким Светом светился силуэт самой Роден. Этот свет источала ее тонкая полупрозрачная кожа.

Зафир коснулся кончиками пальцев ее лица и провел ими по щекам. От этого прикосновения у Роден по спине забегали мурашки. Он коснулся ее губ, внимательно изучая их и рассматривая. У Роден возникла мысль остановить все это. Не ей играть с ним в игры… Не ей бросать вызов. Но он не дал ей времени поразмышлять об этом. Наклонился и поцеловал.

«Твою мать», – пролетело где-то в голове, и губы распахнулись сами собой. Пальцы на ее щеках, язык в ней, и неправильно это вроде, но так приятно…

Роден закрыла глаза и повисла на Темном. Поцелуй сладкий, поцелуй требовательный, поцелуй, от которого пол уходил из-под ног.

Зад Роден оказался под его ладонями. Когда он усадил ее на стол? Мир вокруг закружился. Мир вокруг продолжал стремительное движение вперед. Это они выпали. Выпали из реальности. И губы Темного такие нежные, и пальцы на ее груди такие теплые…

Гортанный стон, и он наклонился к ее груди в распахнутом халате. Она уже вся мокрая. Она уже ерзает по столу, желая ощутить его в себе.

Семь лет одиночества. Семь лет беспросветной муки и отрицания того, что кто-нибудь может ее хотеть. Он извращенец? Возможно. Но он целует и облизывает ее испещренную рубцами грудь. А это уже много. Это так много по сравнению со смущением и отведенными глазами, что уже неважно, нормальный он или нет.

Она стянула с него халат и рубашку от пижамы, он развел ее ноги. Все по-честному. Ее пальцы заскользили по его спине, его пальцы оказались внизу. Роден застонала, почувствовав, как они ласкают ее. Он оторвался от одной груди и перешел к другой, настойчиво задевая клитор и погружаясь пальцами в нее. Вернулся к губам, убрал руку, погладил бедра. Она стянула с него штаны и поблагодарила бога за то, что Темный извращенец…

– Хочешь меня? – прошептал он ей на ухо, шире разводя ее ноги и устраиваясь между ними.

– Хочу…

Толчок за ягодицы, и Роден громко простонала. Не то от боли, которую он ей принес после стольких лет воздержания и одного стремительного входа, не то от волны дрожи, пробивающей тело насквозь и заставляющей его трепетать.

Быстрее. Сильнее. Громче.

Она уже висела на его шее, без зазрения совести оглашая их соитие стонами на весь дом. Что-то было не так. С ней что-то было не так. Будто все вожделение, годами копившееся в ней, внезапно обрело форму безрассудства и под напором выливалось из нее. Тело превращалось в кусок масла, плавящийся на горячей сковородке. Коснись его пальцами – и непременно обожжешься.

И Темный касался. И почему-то не жгло ему руки, а жгло ее кожу, которую он гладил пальцами. Сколько боли познала эта кожа? Сколько рубцов оставило на ней прошлое? А ему будто все равно, ему все нипочем. Масло на огне его похоти уже расплавилось, и едкий дым вот-вот заполонит кухню.

Поцелуй. Зафир отстранился и поцеловал снова. И дышать тяжело. И кричать хотелось. Но его язык в ней. И это еще больше заводило. Это было чем-то совершенно ей незнакомым. Тело напряглось, масло закипело. Одна волна, другая. Горло свело судорогой, пальцы впились в его плечи. Роден зажмурилась и закричала. А он всего-то простонал ей в ухо. Всего-то простонал и сжал ее, едва ли не ломая ребра стальными объятиями.

Запахло гарью. Это – ее унижение. И его самодовольство, ведь он победил в этой игре. Сейчас бы стоило что-то сказать. Что-нибудь незначительное, формальное, дабы разбавить собственное унижение и сделать вид, что ничего особенного с ней только что не произошло. Но язык прилип к небу, а пустой фразы Роден пока не придумала.

Темный отстранился и покинул ее тело. Она тут же свела ноги и спрыгнула со стола. Накинула на плечи халат, закурила елотку и, выдув дым в сторону, уставилась на свои трясущиеся руки.

– Как-нибудь повторим, если захочешь, – произнес Темный, и Роден обернулась к нему.

Вот она – формальная фраза. Блестящий финал ее незаурядного оргазма. Захотелось помыться. И смыться. Сделать все, чтобы забыть о том, что произошло, и больше никогда не вспоминать, что она может вот так кончать. Роден еще раз затянулась и изобразила безразличие на лице.

– Как-нибудь. – Она пожала плечами. – Возможно.

И вылетела из кухни с дымящейся елоткой в зубах.

Зафир оделся, пригладил рукой растрепанные волосы, взял в руки кружку с остывшим кофе и уставился на плавающий бычок.

– Твою мать, – пробурчал он и поставил кружку на стол. – Твою ж мать…

***

Сафелия распахнула веки. Вокруг было темно. Стефан лежал рядом с ней в кровати и изучал документы, перелистывая на проекции страницы одну за другой.

– Я не разрешала колоть себе снотворное, – проворчала Сафелия.

– Да ты вырубилась прямо при осмотре. Я думал, врачи попадают замертво посреди моей спальни.

– Хороший у тебя поверенный. Вежливый такой.

– Еще бы он посмел хоть чем-то тебя обидеть, – хмыкнул Стефан.

– Что ты читаешь?

– Обращение к народу заучиваю. Всегда видно, читает человек с голограммы или говорит наизусть.

– Или говорит то, что написал сам, – добавила Сафелия.

– Если я сам начну себе речи писать – когда мне работать? – хмыкнул Стефан.

– Действительно. – Она повернулась на здоровый бок и закрыла глаза.

– Через две недели состоится прием. – Он отложил голопроектор и взглянул на ее исполосованную спину. – Я хочу, чтобы ты там была.

– Чего еще ты хочешь? – вздохнула доннарийка.

– Ты должна быть там, – отрезал Стефан.

– Кажется, не только я изменилась за эти три года. – Она натянула одело повыше и спрятала изуродованную спину. – Власть тебя портит, император.

– Я приглашаю тебя на прием, – спустя некоторое время произнес он.

– Благодарю, ваше императорское величество, – прошептала Сафелия и закрыла глаза. – Я подумаю над вашим великодушным предложением.

– Сафелия… – Он наклонился и прижался к ее щеке губами. – Перестань мучить меня.

Она едва не захохотала. Бедный, бедный Стефан. Мучает она его…

– Пошел ты… – прошептала она и хотела подняться с кровати, но он обхватил ее руками и вместе с одеялом прижал к себе.

Стало больно. Не рану защемило на плече. Это сердце заныло от безысходности.

– Останься со мной, – зашептал он. – Я помогу тебе. Я защищу тебя. Я найду тех, кто охотится на тебя, и уничтожу их. Ты только не уходи…

– Быстро же ты забыл о том, как запретил мне появляться на Олмании.

– Ты вывела меня из себя. Я отреагировал. Забудь. Забудь о том, что я сказал.

– Даже сейчас ты приказываешь, а не просишь, – прошептала она.

– Я прошу тебя. – Он прижался губами к ее затылку. – Прошу… – поцеловал рубец на ее плече, еще один и другой, на спине – тебя…

Ладонь проникла под одеяло, заскользила по коже на живота, по рубцам на этой коже. Сафелия застонала, когда его пальцы оказалась между сведенных ног.

– Это неправильно, – прошептала она, заглатывая воздух.

– Я знаю, – ответил он и повернул ее на спину.

Губы коснулись ее губ. Нежно. Еще нежнее, пока она не распахнула их, приглашая его внутрь. Она испытывала облегчение оттого, что он узнал правду. И еще большее облегчение ей принесла мысль о том, что ему наплевать, как она выглядит. Когда-то Роден сказала ей: «Красоте уродства не понять. Уродство красотой не спрятать». Только сейчас Сафелия подумала о том, что Роден имела в виду не внешнее уродство, а внутреннее. Так, может, она не урод? Может, она гораздо красивее, чем отражение в зеркале?

Стефан будто заново изучал ее тело. Ласкал каждый сантиметр ее кожи, каждый миллиметр рубцов на ней. Грудь, маленькие соски, плоский живот, лобок, бедра, колени, лодыжки, стопы, пальчики на ногах… Потом развел ее ноги и стал целовать между ними. Она извивалась, стонала, даже хныкала, пока наконец не кончила под его ртом. Он стер с лица смазку и наклонился к ее губам. Поцелуй. Еще один. Снова. И снова. Пока она не почувствовала, как он входит в нее. Хорошо… С ним так хорошо…

Она тихо стонала ему в губы, отвечая на каждое движение внутри. Он уперся в ее колени и развел ноги еще шире.

– Я люблю тебя, – прошептал он на ухо, перед тем как ее скрутила судорога оргазма. – Я люблю тебя. – Другая судорога. – Я люблю тебя. – Еще одна.

– И я тебя люблю, – ответила она перед тем, как он протяжно простонал у нее над ухом.

Когда он проснулся, ее рядом уже не было. Сафелия забрала вещи, которые для нее принесли еще ночью. Пропал и прибор, что он обнаружил в ее комнате. Стефан оделся и обернулся у самой двери. Теперь все в этой квартире будет напоминать ему о ней.

Глава 6

Роден продолжала делать вид, что ничего особенного не произошло. Зафир придерживался той же тактики.

– А это что такое? – Она вошла в рабочий кабинет Темного и изумилась. – Ты не производишь впечатления человека, существующего в рамках собственного мира!

– Это типичная рабочая обстановка. – Зафир присел на диван и вытянул ноги. – На той стене – фотографии с мест обнаружения тел. На этой – фотокарточки жертв с их данными. На этой – хронология обнаружения тел. На той карте – места обнаружения останков.

Роден присела на ковер и провела по густому ворсу ладонью.

– Ковер, конечно, красивый, но кроме него, дивана и обвешанных материалами стен, здесь ничего нет. Ты ничего не хочешь мне рассказать?

– Нет. – Он прилег на диван и уставился в потолок.

– Живешь как отшельник. Работаешь как отшельник. От чего ты бежишь, Темный?

– Если с психоанализом закончили, можешь надеть обруч и подключиться к моему аккаунту.

Егерь улеглась на ковер и надвинула обруч на глаза.

– Логин и пароль, пожалуйста.

– Пожалуйста. – Зафир вошел в соединение по сети и подключил Роден.

В центре комнаты возникла проекция места обнаружения первых останков. Суирянка тут же поднялась и вошла в проекцию. На промерзлой земле, укрытое пожухлыми листьями, лежало что-то. Роден наклонилась и посмотрела на это что-то.

– Твою ж мать… – произнесла она, обходя находку вокруг. – Это таз жертвы?

– Таз жертвы с мягкими тканями, – пояснил Темный. – Ноги отсутствуют от верхней трети бедер. Верхней части тела нет. Петли кишечника оставлены. Промежность разорвана.

– Сколько пролежала?

– Около семи дней. Перемещена по воздуху.

– Листья. Что по ним есть?

– Все с ближайших деревьев.

– Следы на грунте вокруг останков, – произнесла Роден.

– Принадлежат мужчине, который их обнаружил, и следственной группе.

Роден прищурилась и с укоризной глянула на Зафира.

– Это – первая жертва. – Он неопределенно повел плечом. – Тогда мы еще не подключились.

– Ладно, поехали дальше. – Роден разогнулась и осмотрелась. – Здесь речка какая-то.

– Это канал, – пояснил Темный. – От останков до воды тридцать восемь метров.

– Контакта с водой из этого канала не было?

– Не обнаружено.

– Хорошо, – вздохнула суирянка. – Снимай листья. Рассмотрим ее поближе.

С проекции исчезли листья, обнажая полусгнившую плоть.

– Что это… внутри? Вставлено в разрыв промежности, насколько я понимаю.

– Послание.

Перед глазами Роден возник сверток.

– Бумага свернута и упакована в пакет, – пояснил Зафир.

– Разворачивай.

В проекции возник старый пожелтевший лист с текстом, написанном на чужом языке.

– Это что, кровь? – не поняла Роден, следуя пальцем по строчкам.

– Написано кровью жертвы. Анализ почерка подтвердил, что кистью писала сама жертва.

– Тип бумаги, тип кисти. Что по ним?

– Никаких зацепок. Кисть и бумага типовые.

– Типовая бумага? – не поняла Роден. – Она же старая или с эффектом старения.

Зафир улыбнулся, глядя на всезнающую Роден.

– На Олмании до сих пор принято писать друг другу послания на бумаге, – пояснил он. – Многие жители предпочитают листы с эффектом старения. Такая бумага продается повсеместно.

Роден хмыкнула, касаясь изображения, и провела по нему пальцами, будто по настоящему письму.

– Олманцы так преданы своим традициям… – прошептала она, изучая древнеолманский текст. – Говорите на родном языке, пишете на бумаге, читаете печатные книги, танцуете с пульсарами, ведете домашнее хозяйство, празднуете сбор урожая и женитесь на девственницах…

– В отличие от суирян, мы не гонимся за прогрессом, а относимся к нему с осторожностью.

– Разве я сказала, что это плохо? – Она повернулась к Зафиру и вопросительно взглянула на него из-под прозрачного голографического экрана.

– Прозвучало как осуждение, если честно.

– У каждого народа свои история и традиции, Темный. Я не осуждаю, я просто… – Она задумалась.

– Не понимаешь. – Он отвел взгляд и уставился в потолок.

– Пытаюсь осмыслить, – ответила она. – В одном из племен на территории суирских колоний было принято в первую брачную ночь укладывать невесту под колдуна. Он якобы очищал новобрачную для мужа.

– Ну ты сравнила! – хмыкнул Зафир.

– А в другом племени детей с малых лет учили убивать людей. Тренировали на животных, а по достижении совершеннолетия заставляли убить человека.

– Еще один неудачный пример, – засмеялся олманец.

– Вот видишь, – Роден улыбнулась, – ты их традиций не понимаешь. Я же осмыслила это и приняла.

– И даже не пыталась объяснить им свою точку зрения? – Зафир повернулся к ней лицом.

– Нет. – Она отвернулась. – Анализ ДНК с останков, послания и… листьев, – вновь включилась в работу Роден.

– Никаких следов.

– Убери останки. Посмотрю, что под ними.

– Ничего, – вздохнул Зафир. – Грунт соответствует местному.

– Черви, жуки и прочая дрянь – местные?

– Да.

Роден разогнулась и вышла из проекции.