Глава 10

Когда на следующий день они повстречались на заводе, на ней было огненно-красное платье. Джульетта переводила беседу Винсента и Ренцо Ривольты, который захотел посмотреть, как поведет себя «изетта», оснащенная мотором «БМВ».

Винсент наслаждался мягким акцентом переводчицы, но слов почти не разбирал. Только звуки, в которых было столько невысказанного, имели сейчас для него значение. После поцелуя воздух между ними был словно наэлектризован, и напряжение неумолимо приближалось к критической точке.

Винсент решил по возможности сдерживаться и не давить на девушку. Но она сама дарила ему знаки внимания. Сначала выразительные взгляды, жесты. Потом свежая булочка, которую Винсент обнаружил на приборной панели «изетты». А затем Джульетта во время обеденного перерыва пришила на место оторвавшуюся пуговицу. Ворованные мгновенья, осевшие в памяти моментальными снимками. Винсент и Джульетта возле панели испытательного трека – близко, насколько позволяют правила приличия.

Вот она, косясь на него, перегрызает зубами нитку. А он сидит перед ней в одной майке: лицо загорелое, а плечи и руки от локтей и выше бледные. В кустах за окном стрекочут цикады, и полуденное солнце ласкает ее волосы – сменяющие друг друга в памяти грани остановленного мгновенья.

Оба соблюдали невысказанное соглашение не говорить о главном. Оба понимали, что рано или поздно кто-то его нарушит.

Разговоры крутились вокруг их будущего и моды. И если Винсент уже имел вполне определенные планы на жизнь – он хотел проектировать автомобили, – то Джульетта полагала неправильным загадывать так далеко вперед. Потому что судьбы человеческие в руках Господа.

Винсент возражал: если бы Бог существовал, человек со стопроцентной неизбежностью раскрывал бы божий дар – талант. Он надеялся вселить в Джульетту решимость, мужество следовать ее предназначению. Он спрашивал, почему она не поступит в школу модисток или не устроится работать в ателье. Но какие бы аргументы ни приводил Винсент, возражения Джульетты сводились к обстоятельствам, связанным с ее семьей. Она не может учиться в школе модисток, потому что деньги нужны на оплату жилья. И работать в ателье она не будет, потому что судьбой ей предназначена иная стезя: стать матерью семейства, как и ее мать, бабка и прабабка. Ничего другого ей просто не позволят, даже если в Германии у женщин есть выбор.

– Тоже не у всех, – отвечал Винсент. – Но в Германии все меняется.

– А в Италии, – возражала она, – не меняется ничего, кроме моды.

– Но мы в Милане, а не на Сицилии.

С этим она соглашалась – со знакомым ему смешанным выражением иронии и скепсиса. Как хотелось бы ей, чтобы он был прав, но… ее последний аргумент падал с неумолимостью не подлежащего обжалованию приговора:

– Сицилия – это я.

С каждым днем они сближались все больше. Случайные прикосновения, тайные послания, невысказанные мечты – они жили этим. Каждый день удавалось урвать хотя бы пару минут друг для друга и забыть остальной мир. Они не вспоминали о нечаянном поцелуе летней ночью, не помышляли его повторить. Просто ловили мгновенья счастья, до сих пор для них запретного.

Шли месяцы, родные Джульетты ни о чем не догадывались. Ее помолвка с Энцо стала в свое время ответом на настойчивые уговоры матери. До появления Винсента Джульетта руководствовалась здравым смыслом и убежденностью в достоинствах Энцо. И все же она будто чего-то ждала. И дождалась, предначертанное свершилось. Джульетта была слишком молода, чтобы так запросто похоронить надежды на будущее, а Винсент обрел в ней близкого человека, единственного во всем мире.

Однажды она позвонила в отель и поставила на граммофон пластинку с немецкой песней. И Винсент, стоя перед окном, у тяжелой портьеры, слушал прорывающееся сквозь треск в телефонной трубке: «О, мой папа…»

Уже в который раз Джульетта сказала домашним, что ей нужно купить ткани у синьоры Малерба, а сама отправилась с Винсентом в кино, на вечерний сеанс.

В переполненном зале кинотеатра в Брере темнота надежно оберегала их от посторонних взглядов. В отличие от немцев, итальянские зрители вели себя как активные участники происходящих на экране событий. Они на чем свет стоит проклинали злодеев, предостерегали комиссара полиции от ловушки и выкрикивали восторженные комплименты в адрес экранных красоток. Каждый сеанс превращался в народный праздник. Мужчины курили. Женщины болтали. Дети носились по залу.

Одна Джульетта не отрываясь глядела на экран.

А на экране была Германия. Зеленые альпийские луга, и девушка в дирндле^[24], обманутая парнем в клетчатой рубашке. И никаких «сверхчеловеков» в коричневой форме, о которых рассказывала ей мать. Многим ее соотечественникам немецкая речь казалась немузыкальной, почти что лаем. Но Джульетта, изучая этот язык, открыла его особую красоту, точность и выразительность громоздких составных слов, грубоватую сдержанность немецкого нрава.

В детстве на богом забытом острове Салина ей ни разу не доводилось видеть краути^[25]. Тем больше будоражили фантазии девочки рассказы взрослых о светловолосых великанах с Севера – восторженные и одновременно пугающие.

– Они подомнут нас всех под себя, – говорили одни.

– Они уйдут, – возражали другие. – Как ушли греки, испанцы и арабы.

Но в любом случае Сицилия всегда останется Сицилией.

И вот война закончилась. Немцы и в самом деле отбыли домой. Некоторые, правда, вернулись, но без оружия и военной формы, – как тот, что сидел рядом с ней. Он оказался совсем не таким, какими Джульетта представляла себе немцев, но и на итальянца походил мало. Девушка нисколько не боялась его. Ей нравились прямота и искренность этого парня, его открытая улыбка и решительность, с какой он смотрел в будущее. И еще она любила его пальцы, сильные и одновременно чуткие, – пальцы инженера.

Винсент почувствовал, как рука Джульетты легла на деревянный подлокотник кресла. И его поразила – нет, не нежность и тепло, а смелость девушки, когда он взял ее ладонь в свою. Так они и просидели, рука в руке, до самого конца сеанса.

Домой вдоль Навильо-Гранде возвращались поздно. Желтые огни дрожали на воде канала. Ночь защищала влюбленных от любопытных взглядов. Джульетта повязала на голову косынку, частично прикрыв лицо. Держа Винсента под локоть, она рассказывала ему о миланских каналах и системе шлюзов, спроектированной, ни больше ни меньше, самим Леонардо да Винчи. В сумерках вырисовывались очертания арочного моста через Навильо.

– Совсем как в Венеции, – заметила Джульетта.

Винсент вспомнил, что оба никогда там не бывали.

– Мы съездим в Венецию на «изетте», – пообещал он. – Если отправимся сейчас, успеем вернуться к утру.

Джульетта коротко рассмеялась – тем смехом, который означал, что она не вполне верит ему. Но идея ей понравилась.

– Я серьезно, – добавил Винсент. – Что нам мешает?

Он ожидал, что она откажется обсуждать это, как бывало всегда, когда речь заходила о будущем более отдаленном, чем завтрашний день. Но на этот раз Джульетта остановилась и заглянула Винсенту в глаза:

– Поедем в Венецию!

Винсент понял, что настал момент сказать то, о чем он больше не мог умалчивать.

– Мне пора возвращаться. Моя работа в Италии заканчивается.

– Когда?

– Завтра.

Обеденный перерыв последнего дня командировки – вот все, что оставалось в их распоряжении. Новая модель «изетты», погруженная в фургон «альфа-ромео», ждала отправки на север. Сегодня Винсент снимет со стен чертежи, упакует их и отнесет на почту, доведет до ума протоколы технических испытаний и простится с итальянскими коллегами.

Этот завод стал для него родным. Итальянцы тоже с некоторых пор считали его своим человеком. Ведь это Винсенту предстояло доставить их детище «изетту» в Германию. В обеденный перерыв в столовой они готовили Винсенту сюрприз, но «немец», как назло, куда-то пропал.

Его мотоцикл ждал возле скромного отеля в центре города. Окна в тесном номере с обоями в цветочек на втором этаже были закрыты ставнями, но уличный шум проникал сквозь них и тонкие стекла. Винсент повернулся к Джульетте. Та стояла неподвижно и смотрела на него. Они обнялись, как будто были мужем и женой всю жизнь. Один-единственный раз, в это украденное у судьбы мгновенье, в обеденный перерыв. Уже вечером того же дня Винсент пересекал Альпы в обратном направлении, а Джульетта накрывала ужин для семьи.

Глава 11

На перевале Бреннер хлестал ливень.

Ее теплые поцелуи оставили на теле Винсента невидимый след. Обернутый вокруг шеи красный шарф хранил ее аромат. Джульетта связала его специально для Винсента. Принимая подарок, он поклялся себе забрать ее в Германию.

Дома дела обстояли прекрасно. Это был один из тех моментов, когда колесики и шестеренки, которыми приводится в движение сложный механизм жизни, работали как никогда слаженно. Главный инженер похвалил Винсента за отличную работу. Руководство компании «БМВ» выехало в Милан для подписания лицензионного соглашения с Ренцо Ривольтой. «Изетте» на мюнхенском заводе отвели отдельный цех, а Винсент получил первое в жизни повышение.

Каждый день они с Джульеттой разговаривали по телефону, и Винсент слышал, как время от времени на другом конце провода падали в автомат металлические жетоны. Телефонный аппарат находился в маленьком баре возле трамвайной остановки у заводских ворот. Именно там Джульетта впервые услышала это длинное немецкое слово, звучавшее как обещание. Wirtschaftswunder^[26].

Винсент читал ей вслух объявления в газетах: «Требуется швея», «Ищем модельеров одежды», «Текстильная фабрика набирает сотрудников». Он хотел не просто забрать Джульетту в Германию, но и предоставить ей возможности, которых она лишена на родине. И Джульетта с каждым днем все больше верила в его сумасшедший план. Германия стала для нее чем-то вроде Америки, о которой в детстве рассказывали бабушка с дедушкой.

Джульетта вспоминала тесную кухоньку в их доме на острове. Ветер стучал в деревянные ставни, а они с Джованни слушали бабушкины сказки про страну по ту сторону океана. Страну, куда огромные пароходы доставляют бедных мигрантов, где тыквы вырастают в человеческий рост, а дома упираются крышами в самое небо. Всего, чего здесь им так не хватает, там в избытке. Америка – это слово звучало как заклинание. Теперь же появилось новое: Wirtschaftswunder.

Винсент снял квартиру в новостройке неподалеку от завода «БМВ». Три комнаты, кухня, ванная – практично и современно, хотя, возможно, и многовато по его скромным запросам. До сих пор он снимал только комнаты. Сразу после войны – чердачную каморку, а потом несостоявшуюся детскую в квартире супругов Гримм.

В деревнях, случалось, крестьяне встречали беженцев вилами. Но в Мюнхене многие давали таким, как Винсент, крышу над головой. И это несмотря на то, что полгорода лежало в руинах.

Бездетные Гриммы обращались с Винсентом, как с сыном. Когда пришло время прощаться, хозяева не удержались от слез. Фрау Гримм собрала для него пирог, кровяную колбасу и мягкий сыр. Все его вещи уместились в двух потрепанных чемоданах да паре коробок.

Свалив посреди новой квартиры нехитрый скарб, Винсент принялся прикидывать обстановку. Там – стол, здесь – супружеская кровать… детская. Первую ночь он спал на полу. Мебели в квартире почти не имелось, зато был телефон. Голос эхом отдавался от голых стен, когда Винсент разговаривал с Джульеттой. Он в деталях описал новое жилье, а потом они обсуждали, как долго придется копить на бытовую технику: стиральную машину, пылесос.

Воодушевленный перспективами Винсент упускал из виду, каково придется Джульетте. Чего будет стоить ей признание матери, не говоря об Энцо. Она откладывала тяжелый разговор – и чем дальше, тем больше росла ее неуверенность.

До сих пор мать не сомневалась, что Джульетта пойдет под венец девственницей, и только Энцо знал, что это не так. Джульетта тянула, выискивая все новые предлоги для отсрочки. Винсент давил, настаивал – сколько можно лгать? «Лучше кошмарный конец, чем кошмар без конца», – говорил он. Джульетта боролась с собой. Она запятнала честь семьи, переспав с Винсентом. Но тем самым она дала Энцо законные основания ее отвергнуть. Себе – свободу, ему – возможность сохранить лицо.

Но последствия ее пугали. Мать, конечно, ее проклянет, да и Энцо не отпустит так просто к другому. Джульетта промучилась без сна несколько ночей, пока не пришла к решению вообще никому ничего не говорить. Просто собрать чемодан и уйти. Сжечь за собой мосты.

Единственным, кому она могла довериться, был Джованни. Неизменный наперсник и преданный друг, он должен был понять ее, потому что желал ей только счастья. Но когда Винсент спросил Джульетту по телефону, как Джованни воспринял ее признание, она долго молчала, а потом разрыдалась.

– Все так сложно… Но он меня поддерживает.

Последнее, как показалось Винсенту, прозвучало не слишком уверенно. Было ли это правдой? Ведь Джованни наверняка не хотел расставаться с сестрой. Винсент давно понял, что с братом-близнецом у Джульетты доверительные отношения.

– Джованни сказал, что это моя жизнь. Решать мне.

– Когда ты приедешь?

– Скоро, любовь моя.

Винсент испугался, что Джованни переубедит сестру. Энцо имел меньшее влияние на Джульетту, чем брат и тем более мать, чей авторитет в сицилийской семье незыблем. Винсент волновался, спрашивал, действительно ли Джульетта хочет соединить с ним свою жизнь. «Разумеется, – отвечала девушка. – Как ты можешь в этом сомневаться?»

Он – ее судьба. Джульетта ходила к гадалке – а их в Милане множество, – и та подтвердила, что Винсент – главная любовь ее жизни.

Винсент не верил гадалкам, но даже он понимал, что их встреча неслучайна. Что за всем этим стоит некое предопределение, которое Джульетта называла судьбой.