Глава восьмая

Мое молчание заставило парня считать, что я немая. Он убрал руку от моего лица, перестал меня стискивать, решив, что мы обо всем договорились, я никуда не денусь и ни звука не издам. Я действительно покорно пошла за ним, незаметно вытягивая прутик из-за пояса.

Тот даже листочков не лишился, пока я подметала в курятнике. Серьезно им не ранишь, как ни пытайся, но ударить по глазам достаточно, чтобы выиграть время, и это не несколько секунд, а минута как минимум. Я не добегу до леска, но могу попробовать затеряться между домами, и это может сработать, если я выберу нестандартный вариант. Подойдет колокольня, хотя я понятия не имею, что там, но вряд ли скрываются все преступники. Лишь бы можно было вообще на нее попасть.

Парень оттащил меня за курятник и под ехидное кудахтание, морщась, озирался, выискивая место поудобнее. На рассохшейся бочке развалился рыжий котище, при виде нас он блеснул желтыми глазами, но никуда не ушел. Кот был дикий – огромный, грязный и мускулистый. Я сжимала прутик и ждала, когда парень окажется близко и повернется, и расстояние между нами станет идеальным для того, чтобы хлестнуть по глазам.

– Ах ты песий потрох! Ты смотри, опять за юбками волочится! Да что ж ты за блудник такой!

Парень замер, пойманный на горячем, я постаралась покраснеть. Крепкий старик загородил проход и уходить не собирался, в руке его была увесистая дубинка… это скверно.

– Вот я барыне скажу! – продолжал бушевать старик. – Коров пас – волки подрали, пока ты девку драл. На двор послали – девку обрюхатил. Караулить отправили – так попередь полночи девку нашел. Степка, ты свой уд попридержи, а то я тебя сам так высеку, забудешь, зачем он нужен!

– Дед Семен, так она воровка! – возмущенно взвыл Степка, размахивая руками. Дед, видимо, имел авторитет, не обязательно в виде дубинки. – Она у барыни яйца покрала! Вон корзинка стоит!

– Не слушай его, дедушка! – я не кричала, скорее хрипела, но Степка заткнулся от неожиданности, услышав мой голос. – Не слушай! Он сам мне за это дело пятнадцать яиц посулил. Сам в курятник сходил и набрал. И корзинку отдать обещал, а то нести как.

Сначала ты работаешь на репутацию, после – она на тебя, и Степка эту простую истину если вдруг и усвоил, то методом от противного. Дед Семен хмыкнул и погрозил Степке кулаком, а на меня посмотрел с превеликим сомнением, но, к моей огромной досаде, не взял на себя ответственность за решение конфликта здесь и сейчас, старый хрыч.

– А ну пошли, оба, – скомандовал он, потрясая для острастки дубинкой.– Эх, девка, девка, что же ты так продешевила? Пятнадцать яиц, тьфу! А ты, охальник, с тобой я еще после поговорю… Куда? Оба пошли со мной!

Степке бежать было некуда, мне тоже, потому что он в два счета меня бы нагнал, но корзинку я прихватила. Дед Семен тотчас сделал попытку ее отобрать.

– А что тискал да уговаривал, за это платить не надо? – огрызнулась я, актерствуя изо всех сил и понимая, что за яйца я буду биться до конца. – Дедушка, ну что тебе хотя бы пяток яиц? У меня дочка голодная… – Я шмыгнула носом и была озабочена больше тем, чтобы расположить к себе деда, чем предстоящим разговором с матушкой, но едва я открыла рот, чтобы развить свою легенду и выдавить из деда Семена, а если получится, то и из Степки, слезу, обозлилась на себя так, что прикусила раненную губу и даже не застонала.

Настя говорила, что у моей матери осталось всего три курицы. За недосмотр за ними мать приказала до смерти засечь какого-то беднягу. Получается, что я все же пришла не в свое имение, а черт знает куда…

К лукищевскому барину, который розгам предпочитает травлю медведями. Но Степка сказал «у барыни яйца украла», и выходит, есть шанс отделаться легким испугом, если барин загулявши и спят. Вся деревня спит, но вот барский дом местами подсвечен, как паршиво, значит, чему быть, того мне не миновать.

– Дедушка, – выдохнула я, обмирая от страха и готовая уже на самые крайние меры. – Дедушка, не сдавай меня барину!

Дед Семен покосился на меня, обменялся многозначительным взглядом со Степкой, и я прозрела: появился старикан невероятно не вовремя. Степка, возможно, был бы умеренно деликатен, а я нарвалась на ту же самую кару, только с барином, и вряд ли отсюда уйду живой.

– Барину? – протянул Степка и осклабился. Дед Семен снисходительно фыркнул. – Да мы, почитай, забыли, как он выглядит, барин! И что тот барин, такого лядащего искать будешь, а не сыщешь! – и они оба захохотали.

Непонятно, но у меня от сердца отлегло, пусть ненадолго. Дед втащил меня за плечо на крыльцо добротного каменного дома, толкнул дверь, и на меня пахнуло пряными теплыми травами.

– Иди-иди, – посоветовал дед Семен, подталкивая меня в спину. – Барыня-то ночами не спит, все книжки читает да в альбомах рисует, а то и в роялю играет. Вон туда иди, а корзинку оставь. Степка, а ты куда, любодей?

Из темного коридорчика дед впихнул меня в небольшой зал или скорее комнатку, очень уютную, в зелено-бежевых тонах. Прежде я назвала бы этот стиль пасторально-нарочитым – деревянные некрашеные полы, круглый столик, светлые занавески, изящные стулья с весенней зеленой обивкой, кривоватая глиняная ваза с чуть увядшими цветами, чахлая масляная лампа. Вошел еще один старик, но уже не в рубахе, а в сюртуке с чужого плеча, сделал лампу ярче, забрал цветы, посмотрел укоризненно на всю нашу компанию.

Я понемногу приходила в себя. Повезет, так романтичная барыня-полуночница вообще не заинтересуется моей безрассудной особой.

– Барыню бы, батюшка Мартын Лукич, – подобострастно попросил дед Семен, – ежели не спят они. А то Степка одно говорит, девка – другое… не разобраться самому.

Мартын молча ушел вместе с букетиком, и мы принялись ждать, переминаясь с ноги на ногу. Степка обиженно пыхтел, дед Семен разглядывал ночных бабочек, я мочалила прутик. Как там Аннушка?

Не думать же, в конце концов, о том, что мне предстоит.

Вернулся Мартын, зажег несколько свечей, и снова наступила томительная тишина. В глубине дома слышались голоса, аромат трав убаюкивал, сползла ниже по небу луна и светила в окно, будто подглядывая. Чем больше я украдкой рассматривала обстановку и сравнивала ее с тем, что успела увидеть в своей усадьбе, тем яснее мне становилась разница между богатством и нищетой.

Добротная мебель, отличного качества скатерть, ухоженность и чистота. Полы тщательно вымыты, лампа сверкает, даже стекла в окне изумительно ясные. Комната использовалась для приема челяди, но содержалась в таком образцовом порядке, что мне даже с моим минимальным знакомством с этим временем было очевидно: у хозяев этих мест довольно людей и для хозяйства, и для ночного караула, и для того, чтобы с утра до ночи шуршать по дому, не покладая рук.

Наконец послышались быстрые шаги, и в комнату вошла невысокая полненькая девушка.

Лучшим из определений ей было «мышь серая» – пухленькое личико, вздернутый носик, крохотные блеклые губки, тусклые волосы, собранные в скучный учительский пучок. Но по тому, как она вошла, как уважительно склонились перед ней оба мужика и Мартын, по тому, насколько по-хозяйски она себя чувствовала, стало бы ясно последнему идиоту – лучше быть страшненькой, но богатой и пользующейся влиянием. Я тоже ей поклонилась, сознавая, что от ее симпатии ко мне зависит многое, если не все, и мне, без всякого сомнения, придется запихнуть гордость в такие дали, откуда трудно будет ее извлечь, но я сама виновата в своих промашках.

Мы выпрямились, и барыня поджала губки так, что они вовсе пропали в пухлых щечках и превратились в куриную гузку.

– Выйдите все, – негромко велела она мужикам. – И ты, Мартын, выйди. И дверь закрой.

Ее настрой не обещал ничего доброго. Дверь закрылась, и барыня обернулась ко мне.

– Боги нас хранящие, Любовь Платоновна, вы ли это? – проговорила она, всматриваясь без малейшего стеснения в мое разбитое лицо, я же как стояла, так и продолжала стоять истуканом. Какие счеты у барыни могли быть с Любовью Платоновной, кто знает. – Вы не помните меня? Я Софья Поречная…

Значит, Лукищево-Поречное называется так по фамилии помещицы, а не потому, что находится ближе к реке.

– Сейчас, правда, княгиня Убей-Муха, но то такая история… Любовь Платоновна, мы были представлены друг другу на балу у губернатора, мне было всего шестнадцать, я изменилась, верно, но ведь семь лет прошло! Конечно, вы меня не помните. Доходили слухи, что вы сгинули еще до смерти батюшки вашего… Почему вы в крестьянском платье? Что с вашим лицом?

Княгиня перестала тараторить, и так как мне особо нечего было ей рассказать, я пожала плечами:

– То такая история, ваше сиятельство…

– Полно! – обиделась княгиня, причем всерьез. Я передразнила ее и сама не могла сказать, случайно ли это вышло. – Любовь Платоновна, какое «сиятельство», просто Софья. Что стряслось, почему вы здесь? Вас мои мужики так?.. – и она, нахмурившись, указала на мою губу.

Может быть, это был намек от самого мироздания, но я решила не усугублять свое и без того шаткое положение откровенным враньем и оговором. Княгиня трещала без умолку, но казалась искренне обеспокоенной моей нелегкой судьбой.

– Это матушкина работа, Софья, – призналась я, и глаза княгини стали, как плошки. – Ей не понравилось, что я вышла замуж за многоженца и арестанта, родила от него ребенка, жду второго малыша, вот она и выразила свое недовольство. В результате мне пришлось уйти из родного дома и подумать, как дальше жить.

Княгиня села на стул, и спина ее была невыносимо прямая. Если бы я дополнила рассказ ураганом, обрушением гостинички, моей прошлой жизнью от А до Я, вряд ли бы она поразилась сильнее. Она озадаченно покусала ноготь на большом пальце, несколько раз вздохнула.

– Мартын сказал, что вас привел дед Семен, – вымолвила княгиня, не вынимая палец изо рта, и вид у нее был, конечно, не самый умный. – И что он без меня разобраться не может… в чем?

– Моей дочери нечего есть, и я наведалась в ваш курятник, Софья. Украла у вас пятнадцать яиц. Правда, я была убеждена, что это курятник в моем имении, но… за столько лет я подзабыла, что где находится. Степка меня застал и потребовал, – я покосилась на пребывающую в замешательстве княгиню, причем замешательство стало еще большим, чем было, но хоть палец покинул рот. Как с женщиной замужней, я могла говорить с ней прямо. – Потребовал близости, а за то обещал пять яиц. Дед Семен явился, с одной стороны, кстати, с другой – не очень… Как вы понимаете, милая Софья, вопрос, чем и как кормить дочь, для меня все еще актуален.

Я ее заморочила до крайней степени, бедняжку, подумала я. На некрасивом личике отразилась усиленная работа мысли, редкие брови сошлись на переносице, и княгиня стала похожа на увядшее яблочко.

– Мартын! Кликни Семена и Степку. А сам иди.

Она встала, сложила перед собой ручки в молитвенном жесте и оглядывала вошедших мужиков долго и пристально, словно забыла, кто перед ней, и я окончательно убедилась в ее невеликих умственных способностях.

– Зачем девку привели? – спросила она холодно.

– Воровка, ваше сиятельство! – Степка вытянулся, как солдат на плацу, в мою сторону он не смотрел. – Залезла в курятник да яйца покрала.

– А мне что до того? – княгиня брезгливо поджала губы. – Чья девка, узнал? Зачем мне привел ее? То княжеское дело – по курятникам ходить?

– Так она молчала, ваше сиятельство! – гаркнул Степка, и дед Семен тут же отвесил ему затрещину.

– Я тебе сколько раз говорил, пащенок, в доме ее сиятельства не ори, тут тебе не конюшня! – прошипел он и залебезил перед барыней: – Ваше сиятельство, тут дело такое. Степан говорит, что девка яйца покрала, а девка – что Степка ей за енто дело пятнадцать яиц обещал. А так как, ваше сиятельство, я пришел, когда енто дело у них еще было не начато, а так, разговоры одни, то вот я и в затруднении: кто прав, кто не прав? Вот ежели бы я пришел, когда уже они того-ентого, то и ясно было бы, а так… – и он разочарованно развел руками.

Княгиня с кислым лицом поправила прядь у виска, надула губки.

– Мартын! А вы оба вон. Мартын, – обратилась она к вбежавшему управляющему все с тем же тоскливым выражением. – Степку с утра отправить к господину инженеру на станцию. На два месяца, и передай, что я за его работу денег не возьму, только пусть Степку не жалеет. Чтобы за эти два месяца всю дурь его выбило из головы.

– Слушаюсь, ваше сиятельство.

– Прасковью разбуди, пусть разогреет и принесет сюда, что с ужина осталось, и… – она бросила быстрый взгляд на меня. – Кашу сварит, а лучше куриный суп. В горшки положит и хлеба свежего соберет.

– Будет сделано, ваше сиятельство.

Мартын распоряжениям княгини не удивлялся, вероятно, и мне стоило закрыть наконец рот. От барыньки, сосущей палец как годовалый ребенок, я подобного решения не ожидала.

– Ступай.

За Мартыном закрылась дверь, я зажмурилась что было силы и затрясла головой. Мой рассудок был способен на любые подлянки, и я вполне допускала, что княгиня со мной еще не закончила.

– Где ваша дочь, Любовь Платоновна? – спросила она. – Сколько ей лет?

Понятия не имею, сколько ей лет. Я и о себе ни черта не знаю.

– У Феклы, – ответила я, сердце замерло, и неприятное предчувствие больно его кольнуло, но княгиня радушно улыбнулась и указала на стул.

– Я пошлю за ней, – предложила она, я явственно вздрогнула, представив, как испугается Аннушка, увидев незнакомых ей людей, и княгиня успокаивающе подняла руки. – Или сами сходите сейчас или поутру. Не тревожьтесь за дочь, Фекла – баба добросердечная, хоть и чтит капища, а не колокольни. Ну да делить Хранящих на зло и добро – лишь гневить их. – Княгиня дождалась, пока я сяду, села сама, по-простому поставила локти на стол, пристроила на сложенные пухлые ручки подбородок. – Что же мне с вами делать, Любовь Платоновна?..