И от того Дану было обиднее, что друзья и Ирга, на него глядючи, заливисто смеялись. Хотел сорвать злость на пленнице, замахнулся… Но тут уже рыжая встала перед ним стеною:

– Только тронь! Крысу голодную тебе в портки засуну! Снова.

Дан и без того Иргой был обиженный, но то дело прошлое. Потому взревел медведем:

– Поговори мне ещё, ты!

Пока брехались, судили да рядили, сыскались и староста с женой. Да не одни, а в сопровождении доброго десятка селян. Лодки выныривали из тумана. Первая, вторая, третья – всем охота посмотреть, от чего суматоха!

Явился и Василь. Он стоял на носу старостиного челнока и высматривал сестру. Стоило разглядеть его, как к Ирге мигом вернулись силы. Она замахала, ажно привставая на цыпочки:

– Ва-а-а-ас! Вас! Васи-и-и-илё-о-о-ок!

Напряжённое ожидание слетело с лица парня. Об том, что что-то с сестрой сталось, он услышал, но подробнее гонец не рассказал, а того больше додумал, потому готовился Вас к чему угодно. Да и Ирга, зная её, могла натворить дел, что не расхлебаешь… Однако стоит, живая-здоровая, хоть и чумазая. Стало быть, Лихо обошло их двор стороной.

Пристав к берегу, Василь легко перемахнул борт и заключил сестру в объятия. Ласково убрал рыжие пряди, налипшие на грязный лоб.

– Ну что учудила, сказывай?

Ирга шутливо ударила брата кулаком в плечо.

– А что сразу я?

Слово за слово, выяснили, что к чему. Жена старосты, похожая на толстую величавую крольчиху, даже узнала вышивку на рваном подоле чужачки.

– Из Кардычан она, точно говорю. Кума моя оттуда, такую же понёву носит. Ты как, милка, Кардычановская? – повысив голос спросила она. – Никак беда какая приключилась?

Кто-то припомнил дым, поднимавшийся за лесом на большой земле несколько дней назад. Кто-то взялся осмотреть чужачку и, хоть та не далась, заключил:

– Попортили её, зуб даю.

Кто-то сделал отвращающий знак, чтобы Лихо, принесённое пришелицей на шее, не перепрыгнуло на новый насест.

– Домой бы её отвезти…

– Да ты погляди на неё! Кому она такая дома нужна? Мать с отцом погонят, да и правильно сделают! – спорил люд.

Староста пригладил бороду-лопату и задумчиво переглянулся с женой.

– А и есть ли, куда возвращать… – пробормотал он, накручивая ус на палец.

Девчушка от этих речей едва ли не под землю зарылась. Сжалась в комочек, старалась сидеть тихо, как мышка, надеялась, что ещё маленько постарается – и вовсе пропадёт. А Яровчане только плотнее обступали её со всех сторон.

Ирга ждала, чтобы девчушка сорвалась и, как до того на Дана, напала на кого, кто поближе стоит. Но первым не выдержал Василь. От рождения добрый да глупый, он растолкал односельчан, поднял девицу на руки да понёс к ближайшей лодке. И чужачка, вопреки ожиданиям, не забилась в его объятиях, а затихла и уснула прежде, чем Ирга тоже запрыгнула в судно.

– Серденько! Серденько? Ирга!

Девка вздрогнула и едва не кинулась на Звенигласку, как та на Дана по осени. Она стряхнула ладонь ятрови с плеча и тут только заметила, что наново погнула очелье, которое так долго правила.

– Задумчивая ты, Ирга. Молчаливая…

– Тебе что с того?

Звенигласка вперилась очами в пол. Этими-то очами Василь перво-наперво и начал грезить: огромные и с длиннющими ресницами, что у коровы. У Ирги-то, да и у самого Василя глаза были что щёлочки, да к тому ж изогнутые, как у лисицы. А у Звенигласки круглые и синие, как озерцо лесное. Или как васильковые головки посреди пшеничного поля. По малости Василёк спрашивал, отчего мать нарекла его странно. Ни Изумрудом, ни Лисом, ни Листом… в Гадючьем яре-то с именами просто: высокий – Костыль, младший да неожиданный – Дан, рыжий – Ржан. И вдруг… Василёк! Нынче же Ирга глядела на Звенигласку и думала, что мать узрела нечто, им с братом неведомое.

Коса у Звенигласки была русая, как пшеница зрелая. Носила она её обёрнутую вокруг лба, и Ирга всё дивилась, отчего с такой тяжестью голова не отломится. Верно, в родных Кардычанах слыла Звенигласка красавицей, ну да теперь и спросить не у кого – родных у неё не осталось.

Словом, немудрено, что влюбился Василь ещё прежде, чем Звенигласка, поборов пережитый ужас, заговорила. Но это тогда, первые дни после счастливого спасения, девка рта раскрыть боялась. Нынче же поди заставь замолчать! Вот и теперь щебетала, усевшись подле Ирги.

– А как разрешусь, перво-наперво в баньке попарюсь. Горячей-горячей! На острове-то всё больше холод да сырость, я к такому не привычна…

«Ну и проваливала бы с нашего острова!» – могла сказать Ирга. Могла, но промолчала. Потому что, как бы сильно не злилась на Звенигласку, всё ж помнила, как привела её в баньку в первый раз.

Спасённая чужачка спала крепко – криком не разбудишь! Ирга ждала, что девка от каждого шороха будет вскакивать, но ошиблась. Василь сидел подле найдёнки, положив широкую мозолистую ладонь ей на темя, и девка дышала ровно и глубоко. Стоило убрать руку – начинала трепыхаться. У Ирги же словно ледышка под сердцем смёрзлась от эдакого зрелища, и она в тот день переделала все дела, что откладывала с лета: и прорехи в одёже зашила, и стол выскоблила, и в погребе прибралась. Так время до вечера и пролетело.

К закату же истопили печь и осторожно разбудили чужачку. Оно и отмыть гостью не мешало бы, да и самим отмыться, но важнее иное. Когда является на свет новое дитё, его трижды вносят и выносят из раскалённой бани. Совсем хорошо, если сразу в баньке роженица и разрешится, но всякое случается, и иногда обряд свершают через день-два, а то и через целый месяц, когда младенец окрепнет. Если кто из семьи надолго покидает родные края, поди угадай, сам вернулся али сила нечистая облик родича приняла? Тоже, ясно, ведут в баню. А ежели кто сделал навет и божится, что видал, как сосед оборачивается в зверя или как колдует супротив деревни, то в той самой баньке железным прутом могут кости пересчитать. И тому, на кого навет, и тому, кто видел. Так-то оно верней. Найдёнку тоже первым делом следовало отвести в баню, дабы проверить, с добром или с худом явилась.

Девчушка глядела на брата с сестрой волчонком, отказывалась говорить и есть, хотя живот её и урчал на всю избу. Ирга нерешительно подступилась к ней и протянула руку.

– Пошли, что ли. Отмыть тебя надобно.

Найдёнка только шарахнулась.

– Вместе пойдём, не бойся.

Но девица не успокоилась, а лишь затравленно покосилась на Василя. Ирга фыркнула:

– Нет, этого не пустим. Больно он нам там нужен.

– Да я и не просился! – отбрехался Василёк и густо покраснел.

Тогда только найдёнка позволила взять себя на руку. Ладонь у неё была горячая, влажная и мелко подрагивала.

– Нет на свете такой беды, которую горячая банька не вытопила бы, – ободряюще улыбнулась Ирга и потянула гостью за собой.

Когда пришло время раздеваться, чужачка снова заупрямилась. Вцепилась в лохмотья, словно те были ценнее золота, и замотала головой.

– Ну мойся так, – равнодушно хмыкнула Ирга.

Свою одёжу она скинула легко, вышагнула из рубахи, распустила медны косы по плечам, а из волос так и посыпался всякий сор: водоросли, листья, трава, а после… выскочил маленький лягушонок! Метнулся к одной стене, к другой, шарахнулся от раскалённой печи. Ирга едва изловила его, обернув на себя бадейку холодной воды, выпустила за дверь, перевела дух… И тут найдёнка засмеялась. Звонко так, весело! Испуганно закрыла себе рот руками, но тут уже сама Ирга подхватила и покатились!

– Меня Звениглаской звать… – опосля сказала гостья. И эти слова стали первыми, что произнесла она в их доме.

– Голос у тебя звенит. И верно Звенигласка. Небось поёшь – заслушаешься!

– Пела. Раньше…

Звенигласка потянула рваную рубаху с плеча, а у Ирги сердце сжалось от ужаса и жалости. Вот, стало быть, почему найдёнка от людей шарахается…

– Старосте надо сказать, – выдавила Ирга. – Найдём паскудника…

Звенигласка медленно покачала головой.

– Найдём если даже… Что с того? Девке позор, а насильнику разве что по шее дадут. Смолчишь?

– И без меня все докумекали…

– Одно дело думки, а другое…

Звенигласка вздохнула, а Ирга вдруг подлетела к ней, обвила руками и прижала к себе. Так они и стояли долго-долго, а раны, что на теле, что на душе, словно бы затягивались одна за одной.

Отчего же нынче нет того тёплого чувства в груди? Отчего не тянет обнять подруженьку и всплакнуть, как тогда? Нет, нынче Ирга, если бы и обняла Звенигласку, придушила бы на месте. А потому и обнимать не спешила.

– Пойдём, что ли. Скоро стемнеет.

И то верно, до заката надобно подготовить к празднику не только дом, но и себя. Василю-то хорошо, он ещё до полудня управился с делами, а после, как всякий деревенский мужик, считал мух. Ибо кто ж в праздник трудится? В праздник заботиться о душе надобно, а не о мирском хлопотать. Другое дело бабы. У них работы – тьфу! Занавески постирать, убрать, сготовить, дом украсить, двор подмести, скотину покормить, подоить, выгнать и загнать, а после подоить ещё раз. Ну так разве это работа? Так, смех один. Потому Василь успел после обеда навестить Костыля и с другом вместе попариться в хорошей горячей баньке. У Ирги же подруг, к которым можно было бы напроситься, не водилось, Звенигласке до родов повитуха баню строго-настрого запретила, а для себя одной топить – убыток. Вот и ждала Ирга, пока нагреется котелок над уличным очажком, чтобы по-быстрому ополоснуться, подготовить к торжеству не только дух, но и изнурённое праздником тело.

Погляди кто на девок издали, только похвалил бы: и работа у них спорится, и домашние хлопоты делят поровну, и друг дружку не обижают. Вот и во двор вышли каждая со своим делом: Звенигласка несла ковши да тряпки, Ирга же, натянув рукав на ладонь, взялась за котелок.

– Давай я! – потянулась ятрова.

– Ещё тебе что дать? Не тронь тяжесть.

Без вины виноватая, Звенигласка плотно сомкнула губы, а у самой глаза на мокром месте. Когда же девки вошли в предбанник и скинули одёжу, её, видно, тоже одолели воспоминания.

– Ирга, – позвала найдёнка.

Та как раз смешивала горячую воду с холодной и, отвлёкшись, едва не ошпарилась. Зыркнула зверем.

– Ну чего тебе?!

Звенигласка оплела руками беззащитный живот – всего больше стремилась от дурного взгляда защитить дитё.

– Отчего злишься на меня?

Спросила тоже! Кабы Ирга сама знала, давно бы обиду отпустила! Но обиды ведь и не было. Всем Звенигласка хороша: тиха, скромна, заботлива. А Василька любила – страх! К концу зимы, помнится, брат провалился под лёд и захворал, так жёнушка от него ни на шаг не отходила, ночей не спала, всё следила, не кашлянёт ли лишний раз. А тот и рад! Знай стонал да указания к похоронам раздавал. У Ирги бы с ним разговор короткий – залила б в глотку большую чашку горечь-травы да печь растопила докрасна. Все в Гадючьем яре так лечились, и никто ещё не жаловался. А кто жаловался, тому вторую чашку вара готовили. Но Звенигласка любимого пожалела и пытать не дала, носилась вокруг него, как вокруг дитяти малого.

Да и Иргу найдёнка не уставала благодарить за спасение. Едва только в Яре обжилась, принялась вышивать да продавать узорные платки и кики. Заработала – и перво-наперво Ирге праздничный передник подарила. Прими, мол, не побрезгуй. Ирга тогда на него глядела и в толк взять не могла, отчего же так тошно сделалось?

– Не злюсь, – буркнула девка. – Ерунду не мели. Подай вон ковш.

Звенигласка продолжила:

– Тебе ажно глядеть на меня невмоготу.

– Ну гляжу ж как-то, не померла пока.

Звенигласка стиснула ковш тонкими пальцами, но не отдала, а неуклюже опустилась на лавку.

– Мне иной раз кажется, что померла… – Она вскинула на подруженьку ясные синие очи. – Что день за днём умираешь, когда меня в своём доме видишь.

Ирга фыркнула:

– Да разве ж это мой дом? Это теперь ваше с Василём гнёздышко, а я… приживалка.

Она быстрым шагом пересекла предбанник, взялась за ковш, но Звенигласка вцепилась в рукоять так, что пальцы побелели.

– Неправда! – крикнула она. – Никто такого не говорит!

– Ты, может, и не говоришь. Ты одна, может, только…

Ирга рванула ковш на себя, но Звенигласка и тут не отпустила.

– Кабы не ты, я б давно утопницей стала. И… – она сжала локтями необъятный живот, – и Соколок тоже стал бы!

Ирга отшатнулась. Задела и перевернула вёдра, сама едва не упала.

– Вы что же… Имя уже ребёночку дали?

Звенигласка зарумянилась.

– Вчера к Шулле ходили. Она живот помяла и… мальчик будет. Наследник.

– Наследник, – горько повторила Ирга.

А в глазах потемнело. Ничего в этом доме у неё не осталось. Ни лавки у печи, ни сундука девичьего, чтоб ни с кем делить не пришлось, ни… брата. Всё отняла у неё Беда. Беда, которую Ирга сама же в избу и притащила, как Лихо на шее.

– Ирга? Ирга, серденько!

Верно, страшен стал у Ирги лик, раз ятрова подскочила, невзирая на пузо, за руку её к лавке подвела да холодной водицей на темя плеснула. Опустилась на колени, всё в глаза норовила заглянуть, прочитать в них что-то. В ушах у Ирги звенело. Ничего-то у неё, у кукушонка, не осталось. Ничего!

Она оттолкнула ятрову.

– Наследник?! – взревела Ирга. – Наследник у вас? А что он наследовать-то будет? Дом, прадедом моим, моим и Василька, построенный? Бабкин убор? Платья материны? Всё забирайте, всё! Ты и ублюдок твой нагулянный! Пусть от нашего рода вовсе ничего не останется!

Ирга выскочила во двор. Звенигласка – за нею. И очи её сияли пламенем, какового прежде у ятрови Ирга не видала.

– Не смей так про моего сына! Рот свой поганый помой, прежде, чем про него такое… Василь ребёнка своим зовёт!

– Василь сызмальства сирых да убогих привечает, а ты и рада стараться! Помяни моё слово, родишь ублюдка…

– Рот закрой!

Звенигласка схватилась за прислонённую к стене бани дощечку. Как есть убьёт! Но девки так и не узнали, хватило бы у той духу замахнуться или нет. Потому что под дощечкой сидела гадюка. Чёрная, как смоль, не сразу углядишь. Звенигласка и не углядела: солнце уже клонилось к закату, глубокие тени очертили дома, а в тех тенях прятались змеи. В Гадючьем яре гадюк не боялись. И этой, в три пальца толщиной, свившейся кольцами, быстрой, как стрела, Ирга не убоялась бы тоже: всем известно, что первой змея не нападёт. На Иргу не нападёт, а вот на потревожившую её Звенигласку… Ятровь, непривычная к болотным тварям, не разглядела змею. Она лишь попятилась к стене, мешая гадюке скрыться.

– Замри! Змея! – шикнула Ирга.

– Сама змея! – ответила Звенигласка.

Ответила и шагнула аккурат так, что гадюка решила: нет спасения. Ядовитые змеи жалят быстро. Сердце ударить не успеет, крик, зародившийся в горле, не вырвется.

Ирга бросилась вперёд. Прямо под удар – Звенигласка всё ж замахнулась и, зажмурившись, опустила дощечку. Та скользнула по плечу, разодрала рубаху, но Ирга уже летела наземь, животом навстречу гадюке. Она придавила змею собственным телом, ощутила, как тварь забилась под ней в поисках выхода… Но не ужалила. Правду врали бабки: тех, кто вырос в Гадючьем яре, гадюки не трогают. А вот Звенигласке несдобровать было б…

– Матушка! Васи-и-и-иль! – вскрикнула ятровь и бросилась в избу.

Она так и не увидела змеи. Лишь взъярившуюся Иргу и её разинутый в крике рот. И только богам известно, чем бы дело кончилось, замри рыжуха на месте.

Ирге первой довелось узнать, что испытала Звенигласка в плену и что возвращаться ей боле некуда: родную деревню сожгли соседи, те, с кем не раз и не два вместе на ярмарке веселились, на засядки собирались. Сожгли, потому что на холме пшеница вызрела, а в низине погнила…

Звенигласка осталась жить у них. Яровчане приходили справиться о здоровье и судьбе чужачки, но вскоре потеряли к ней интерес. Староста же с первого дня что-то понял и, отозвав Василя в сторонку, нашептал ему на ухо да дал небольшой мешочек с деньгами – устроить девку.