Цитаты из книги «Моя кузина Рейчел»

Ах, – вздохнула кузина Рейчел. – А я думала – ваша. Во всяком случае, после разговора с вашим крестным у меня создалось именно такое впечатление.

Она встала. Остальные женщины тоже поднялись из-за стола, и я пошел в другой конец столовой, чтобы открыть дверь. Но когда они вышли и я вернулся на свое место, охватившее меня чувство не исч

Беседа замерла. Кузина Рейчел взглянула на меня и улыбнулась. Я улыбнулся ей в ответ. Казалось, на какое-то мгновение наши руки соединились. Это было странно, необычно. Меня пронзило новое, неведомое прежде чувство. И тут крестный спросил своим низким, хриплым голосом:

Луиза молчала. Она не откинулась, как я, на спинку сиденья, а спрятала руки в муфту и сидела, словно аршин проглотив. – Она очень красивая, – наконец сказала она.

Я испытывал уверенность, гордость и какое-то непонятное удовольствие. Я пристально смотрел прям

Она вдруг наклонилась и поцеловала меня в щеку.

Она вздохнула и уронила руки. Ее лицо неожиданно сделалось усталым. Она откинулась на спинку кресла и, положив голову на подушку, закрыла глаза. – Обретение религии не всегда способствует совершенствованию человека, – сказала она. – То, что у Эмброза открылись глаза на мир, не помогло ему. Изменилась его сущность. Ее голос звучал утомленно и непривычно глухо. Если я говорил с ней как на исповеди, может быть, и она была не менее откровенна. Она полулежала в кресле, прикрыв глаза руками. – Изменилась? – спросил я. – Но как? Сердце у меня упало – такое мы испытываем в детстве, когда вдруг узнаем о смерти, зле или жестокости. – Позднее врачи говорили мне, – сказала она, – что из-за болезни он утратил контроль над собой, что свойства характера, дремавшие на протяжении всей его жизни, под влиянием боли и страха поднялись на поверхность. Встреча со мной принесла ему краткое мгновение экстаза… и катастрофу. Вы были правы, что ненавидели меня. Если бы он не приехал в Италию, то сейчас был бы здесь с вами. Он бы не умер.

Она вздохнула и уронила руки. Ее лицо неожиданно сделалось усталым. Она откинулась на спинку кресла и, положив голову на подушку, закрыла глаза. – Обретение религии не всегда способствует совершенствованию человека, – сказала она. – То, что у Эмброза открылись глаза на мир, не помогло ему. Изменилась его сущность.

До этого у меня не было никаких оснований, и мне было стыдно. – Стыдно? Почему? – Потому что нет ничего столь саморазрушительного, нет чувства столь же презренного, как ревность. – Вы ревновали…

что Эмброз иногда поддразнивал ее и однажды сказал, будто от нее веет ароматом Древнего Рима. Думаю, в ту минуту я понял, что он имел в виду. Ее лицо было похоже на лица с римских монет – четкие, но маленькие; обрамленное кружевной шалью, оно напоминало мне женщин, которых я видел во Флоренции, преклонивших колени в соборе или притаившихся в дверях безмолвных домов. Женщина, в которой я не находил ничего достойного внимания, кроме рук, переменчивых глаз и неожиданных россыпей жемчужного смеха, возвышаясь надо мною, выглядела совсем иначе. Казалась более далекой, более отстраненной, более итальянкой. Она услышала мои шаги, обернулась, и все исчезло: отстраненность, нездешность – все то, что проступало на ее лице в минуты покоя.