– Все говорят, будто начало восьмичленным сочинениям положил Ван Аньши, – вставил Цянь Дуаньминь. – В действительности же эта честь принадлежит Хань Юю ^[63]. Если вы сомневаетесь, прочтите еще раз его сочинение «Разрушение основ»…

Но не успел он договорить до конца, как в комнату быстрыми шагами вошел Лу Жэньсян.

– Вы, я вижу, заболели настоящей манией исследований! – вскричал он. – Даже восьмичленные сочинения, которые годятся только для ученой карьеры, пытаетесь ввести в литературу! Поди, уже успели забыть, что сегодня мы у Чу Айлинь отмечаем приезд Цзинь Вэньцина.

– Ой! – воскликнул Цянь Дуаньминь. – Это встреча с Цао Ибяо навела нас на разговор о восьмичленных сочинениях. Если б не ты, мы бы наверняка забыли!

На лице Цзинь Вэньцина появилось удивленное выражение.

– Друг мой, Дуаньминь, ведь ты и Тайчжэнь раньше никогда не ходили к гетерам. Давно ли вы стали следовать общей моде?

– Раньше я тоже смотрел на гетер с презрением, – промолвил Цао Ибяо. – А потом узнал, что Чу Айлинь не проститутка, которая является по первому зову. Она неплохо поет оперные арии и сочиняет стихи, совсем как героиня из «Записок у моста Баньцяо» ^[64]. К тому же в ее доме полным-полно древних картин, сосудов, тушечниц – настоящий антиквар в юбке. Не удивительно, что Дуаньминю и Тайчжэню захотелось на нее поглядеть.

– Этот вечер мы устраиваем вчетвером, желая отметить твой приезд, – добавил Хэ Тайчжэнь. – Больше никого не приглашаем.

– Уж не та ли это Чу Айлинь, которая сбежала от Гун Сяоци? – спросил Цзинь Вэньцин. – Ты, кажется, еще в Шанхае мне о ней говорил… Она живет в переулке Трех хижин?

Лу Жэньсян кивнул.

– Тогда я обязательно пойду! – воскликнул Цзинь. – Сейчас вы пообедаете у меня и отправитесь туда. Мне же придется подождать, пока разойдутся гости.

С этими словами он приказал слуге накрыть отдельный стол в кабинете и, предоставив приятелям есть все, что им заблагорассудится, отправился занимать гостей. Вскоре четверо друзей пообедали и пустились в путь.

Солнце уже спускалось за горы, когда Цзинь Вэньцину наконец удалось проводить родственников и знакомых. Он сел в маленький паланкин и направился в переулок Трех хижин.

Сойдя с паланкина, он увидел ворота, на которых была наклеена красная полоска с большими иероглифами: «Квартира господина Вана из Ханчжоу». Дом отнюдь не походил на жилище ученого, поэтому Цзинь в нерешительности остановился, но оказалось, что его уже ждет слуга с фонарем. Узнав имя Цзинь Вэньцина, он ввел его в ворота. Они шли по извилистой, выложенной камнем дорожке, едва видной в вечернем сумраке. По бокам маячили клумбы, окруженные причудливыми камнями. На них росли кусты, травы, цветы. Цзинь понял, что попал в сад. Вскоре дорожка кончилась, и перед ним выросло одноэтажное здание из трех комнат с двумя флигелями. В окнах ярко горели лампы и свечи, из дома доносились оживленные голоса.

Следуя за слугой, Цзинь Вэньцин подошел к дверям средней комнаты. Внутри раздался возглас, извещающий о приходе гостя, дверная занавеска откинулась, и навстречу Цзиню, вся светясь улыбкой, вышла молодая женщина лет двадцати в простом, но красивом наряде. Это была Чу Айлинь. Цзинь Вэньцин взглянул на нее и остолбенел: лицо показалось ему знакомым, – а Чу Айлинь тем временем нежно пропела:

– Прошу вас пройти в комнату, господин Цзинь!

Звук ее голоса еще больше смутил Цзинь Вэньцина. «Где я видел эту женщину?» – мучительно думал он, перешагивая порог. В комнате было необыкновенно чисто, мебель отличалась исключительным изяществом. В глубине виднелся богато убранный кан ^[65], над которым висело изображение феи Дун Шуанчэн ^[66], принадлежавшее кисти безвестного художника, но поистине замечательное. У стен красовались стулья и столики, вырезанные из корней дерева, причудливо сплетавшихся между собой. Посредине стоял стол со столешницей из красного дерева, в которую была вделана плита из юньнаньского мрамора. На нем было разложено множество альбомов с картинами, изделий из бронзы и яшмы. Цянь Дуаньминь, Хэ Тайчжэнь, Цао Ибяо и Лу Жэньсян, сбившись в кружок, с интересом рассматривали и перебирали эти редкости.

– Вэньцин, иди сюда, погляди, – промолвил Хэ Тайчжэнь. – Неплохие вещицы! Видишь, кубок и чаша времен династии Шан!..^[67] А как великолепно сохранились надписи на треножнике!

– Смотрите, это жертвенный сосуд и треножник периода династии Хань, – воскликнул Цянь Дуаньминь. – Как они искусно и тонко сделаны!

– А мне нравятся отпечатки с каменных стел эпох У, Цзинь, Сун и Лян! ^[68] – проговорил Цао Ибяо. – О них ни в одной книге не упоминается.

Цзинь Вэньцин бросил взгляд на предметы.

– Как видим, тонкость хозяйского взора осчастливила и наши глаза! – произнес он.

Усевшись в большое кресло, стоявшее возле окна, перед гладко отполированным письменным столом, Цзинь Вэньцин машинально взял в руки тушечницу, на которой были изображены крошечные фениксы, порхающие среди листвы. Но глаза его были по-прежнему устремлены на Чу Айлинь.

– Ну как, наша хозяйка не хуже, чем твоя знакомая из Яньтая? – с улыбкой спросил его Лу Жэньсян.

Чу Айлинь обворожительно усмехнулась.

– Ах, господин Лу, что вы говорите! Ставить меня рядом с Синьянь так же нелепо, как сравнивать куриный помет с синевой неба. Не правда ли, господин Цзинь?

Цзинь Вэньцин покраснел до корней волос, сердце его екнуло.

– Вас зовут Фу Чжэньчжу? Да? Как вы попали в Сучжоу и почему носите имя Чу Айлинь?

– У вас отличная память, господин Цзинь. Ведь уже полгода прошло после нашей встречи, – промолвила женщина, – и я вас с трудом узнала. Ну как, Синьянь счастлива? Не зря она страдала!..

– Она приезжала как-то в Пекин, – смутился Цзинь Вэньцин, – но я тогда был очень занят, не видел ее. Потом она вернулась домой и с тех пор не подавала о себе вестей.

– Разве вы не взяли ее к себе после того, как выдержали экзамен? – удивленно спросила Чу Айлинь.

Цзинь Вэньцин побледнел.

– Давайте не будем вспоминать прошлого. Вы еще не рассказали мне, почему переменили имя и фамилию. Говорят, вы сбежали от Гун Сяоци? Я вижу, все редкости, которые здесь расставлены, из его дома!

Чу Айлинь печально опустилась возле Цзинь Вэньцина.

– Другому бы я не призналась, но вам скажу откровенно: я действительно ушла от Гун Сяоци. И все же люди напрасно меня обижают, говоря, будто я убежала с вещами. На самом деле Гун Сяоци просто обеднел и был вынужден скрепя сердце отпустить меня. А эти вещи он подарил мне на память. Подумайте, господин Цзинь, если бы я действительно украла эти редкости, разве я решилась бы выставлять их напоказ?!

– Но почему Гун Сяоци вдруг сразу до такой степени обеднел? – спросил Цзинь Вэньцин.

– Все из-за своего странного характера. Люди видели, что он живет на широкую ногу, сорит деньгами, вот и решили, что он богат. А на самом деле Гун Сяоци просто непутевый сын, промотавший все, что у него было. Из-за каких-то научных вопросов рассорился со своим отцом и перестал бывать у него. Есть у него старший брат, но он не поддерживает с ним связи; о жене и сыне тоже не заботится, хотя из дому не берет ни гроша. Целые дни он либо путается с проститутками, либо учится у варваров монгольскому и тангутскому языкам да устраивает с ними скачки. Деньгами его ссужал старый друг. После смерти друга ему снова повезло: встретился с английским посланником Томасом Вейдом, стал его советником и еще несколько лет сорил деньгами. Но недавно, не знаю из-за чего, разругался с ним. Вот денег у него и не стало, начал распродавать книги, картины, антикварные вещи – тем и жил. Он даже придумал себе прозвище: Пол-отношения. Дескать, ни одного из пяти отношений ^[69] он не соблюдает, а так как я ему наложница, а не жена, можно считать, что он выполняет только пол-отношения. Кто знал, что он и этой половины не сможет соблюсти!

Глаза у Чу Айлинь покраснели.

– Раз он всем пренебрег и переметнулся к Вейду, значит, он сделал это из-за денег, – сказал Цзинь Вэньцин. – Но почему он с ним поссорился?

– Одни считают его изменником, другие – революционером, но Гун Сяоци уверял, что все эти люди неправы и что он подал мысль сжечь Юаньминъюань только для того, чтобы отомстить за своего отца.

– А кто обидел его отца? – удивился Цзинь Вэньцин.

Чу Айлинь придвинула стул поближе и, наклонившись к уху Цзиня, зашептала:

– Я расскажу вам то, что он сам говорил, и вы сразу поймете. Однажды – это было за месяц до моего ухода – сидел он дома в четырех стенах, без единой монеты. Характер у него совсем испортился: то колотит рукой по постели, то ругает все на свете. Но я к этому привыкла, думаю: пусть себе буянит. Вдруг к вечеру ускользнул он в свой кабинет и притих: даже дыхания не слышно. Я встревожилась, подошла на цыпочках к двери, слышу какой-то странный стук и бормотанье. Потом снова стук и снова бормотанье. Думаю: в чем дело? Не стерпела, вбежала в комнату, гляжу, а он серьезный сидит за письменным столом. Перед ним раскрытая тетрадь с черными клетками, вся испещренная иероглифами. Рядом с тетрадью – табличка предков ^[70], которую он вытащил из шкафа. В одной руке – кисть с красной тушью, в другой – линейка. Он уже замахнулся линейкой на табличку, но увидел, что я вошла, обернулся и спрашивает:

– Тебе что нужно?

– Да вот услышала у тебя стук, – отвечаю я, смеясь, – никак не могла понять, чем ты занимаешься, а ты, оказывается, табличку бьешь. Чья она?

– Папашина.

– Как же ты можешь бить табличку своего отца?! – испуганно спрашиваю я.

– Мой папаша не был похож на других отцов, – отвечает Гун Сяоци. – Он создал себе громкое имя обманным путем. Я-то презираю папашу, но у него повсюду сохранились почитатели. Для них его вонь лучше всякого аромата, а его старческий бред они готовы воспринимать как самые сокровенные мысли. Сейчас мне приходится составлять собрание его сочинений, и я вижу, как много в них глупостей, лжи и ошибок. Вот и корнаю его всеми силами, чтобы других не сбивать с толку. В свое время он правил мои сочинения и не раз меня поколачивал. Теперь очередь моя: око за око – времена меняются! Видишь, вытащил его табличку? Как встречу какую-нибудь глупость, так ему линейкой по башке; если ложь – два раза, если ошибка – три. Смотришь, хоть в какой-то степени да сквитаюсь за старые обиды!

– Разве может сын мстить отцу?! – спрашиваю я.

Он смеется:

– За его большую обиду я уже отомстил, поэтому мою крохотную шутку он примет с радостью!

– За какую обиду отца ты отомстил? – удивилась я.

– А ты думаешь, мой отец умер своей смертью? – говорит он очень серьезно. – Его отравили маньчжуры. Папаша страдал той же слабостью, что и я: очень с женщинами любил возиться. Каких только баб не было в его любовной истории: начиная от гаремных красавиц и кончая нищенками. Когда он секретарствовал в приказе по делам членов императорской фамилии, начальником приказа был князь Мин Шань – необыкновенно талантливый человек. Его наложница Си Линьчунь тоже отличалась талантами и красотой. Об их дружной жизни ходили целые легенды. Говорили, например, что если Мин Шань слагает стихи «Песнь дровосека в Западных горах», то Си Линьчунь вторит ему «Песней рыбака с Восточного моря». Так они предавались просвещенным занятиям и развлечениям и заявляли, что не уступят в супружеском согласии даже Чжао Мэнфу ^[71] с женой.

На пирах у Мин Шаня моего папашу всегда сажали на почетное место, но хотя князь спьяна и обещал написать заглавие к сборнику его стихов, он никогда не смотрел на отца как на равного. Однажды в приказе что-то стряслось, а Мин Шань был как раз в Западных горах ^[72]. Мой отец поехал за ним. В тот день шел густой снег, и отец вдруг встретил Мин Шаня с Си Линьчунь, выезжавших рядышком на конях из леса. Си Линьчунь была в дорожном наряде, на плечи накинут красный плащ, резко выделявшийся на снегу. Едва отец увидел ее веселое, смеющееся личико и грациозную фигурку, у него даже дух захватило. С тех пор он днями и ночами думал о ней и готов был умереть, но добиться ее любви.

К сожалению, отцу не с кем было передать о своих намерениях, а он сам был недостаточно знатен, чтобы постоянно бывать у Мин Шаня, и ему оставалось лишь скрывать свое чувство. Впрочем, на дурные дела всегда удача, и вскоре ему представился подходящий случай. Как-то во время одного из храмовых праздников отец вдруг встретил наложницу князя. Смотрит, Мин Шаня нет, набрался храбрости, подошел к ней и произнес несколько фраз по-монгольски. Си Линьчунь с улыбкой ответила. На прощанье женщина как бы невзначай бросила ему такие слова: «Завтра, после полудня, в чайной за Восточными воротами». Отец догадался, что она назначает ему тайное свидание, и обрадовался невероятно. На следующий день без особых размышлений он отправился к Восточным воротам. Действительно, не сделал он и ста шагов от городской стены, как перед ним оказалась маленькая ветхая чайная. Отец вошел, выбрал место, крикнул половому, чтобы тот заварил ему чай, и приготовился ждать хотя бы вечность. Внезапно половой, подошедший к нему с чайником, тихо спросил его: «Вы не господин Гун?» «Да», – ответил отец. Тот провел его внутрь. Здесь за столом сидел человек в войлочной шляпе, с густыми бровями и большими глазами, похожий на кучера. Увидев отца, он почтительно пригласил его сесть. «Кто ты такой?» – спросил отец. Человек скорчил загадочную мину: «Вам не нужно этого знать. Выпейте чаю, потом поговорим!»

От долгой ходьбы отца обуяла жажда: он и сам хотел промочить глотку, поэтому взял чашку и выпил больше половины. Внезапно земля и небо закружились у него перед глазами, в голове помутилось, и он тяжело повалился на пол…

Не успела Чу Айлинь договорить, как Цянь Дуаньминь, стоявший возле стола с редкими вещами, воскликнул:

– Неужели Гун Цзычжэнь так глупо попался на удочку и был отравлен?

– Не спешите! – остановила его Чу Айлинь. – Послушайте, что я расскажу дальше!

Содержание этой главы может быть изложено в следующих стихах:

 
Утвердил он свое направленье и школу,
Круг маститых поэтов им возглавляется.
 
 
Но, быть может, погиб он, великий ученый,
От жестокой руки знаменитой красавицы?
 

Если вы хотите знать, остался ли Гун Цзычжэнь жив, прочтите следующую главу.