Пань Цзэнци строго посмотрел на него:

– Опомнись! Это не заморский язык. Говорят, монголы – те же маньчжуры. Разве ты не знаешь, что все родственники императора тоже носят всякие диковинные имена?

Он хотел продолжить свою мысль, но тут Цянь Дуаньминь выглянул в окно и крикнул:

– Смотрите, Го Чжаотин!

В чайную вошел стройный, худощавый человек, за которым следовал прелестный юноша с белым, словно выточенным из яшмы лицом, длинными бровями и красивыми глазами. Лу Жэньсян встал, поклонился и воскликнул, обращаясь к юноше:

– Как, Хэ Тайчжэнь тоже пожаловал?!

– Мы встретились случайно и, зная, что вы здесь, решили заглянуть, – улыбаясь, пояснил Го Чжаотин. – Сегодня вечером Се Цзефу устраивает для вас прощальный ужин у гетеры Лян Пиньчжу. Вы не забыли?

Лу Жэньсян кивнул:

– Еще рано.

Цянь Дуаньминь не расслышал, о чем говорили его компаньоны, и уловил только слова «прощальный ужин». Тогда он спросил Лу Жэньсяна:

– Куда ты собрался ехать? Почему мне ничего не известно?

– Всего лишь в Шанхай, – ответил Лу. – На днях я получил письмо от Цзинь Вэньцина. Он испросил отпуск для свидания с родителями, по дороге заехал в Шанхай и поселился в гостинице «Слава и богатство». Приглашает меня провести с ним день-другой. Я несколько раз проезжал через Шанхай, когда ездил в столицу на экзамены. Говорят, сейчас его не узнать. Туда переехали из Сучжоу две труппы куньшаньской драмы ^[37], которые зарабатывают довольно недурно. Есть там два великолепных театра столичной драмы ^[38]. Открылись рестораны со столичной и аньхойской кухнями. В некоторых ресторанах можно попробовать английские и французские блюда. И ни в одном из этих мест я еще не бывал!

– Шанхай, конечно, расцвел, но это не более как проходной двор, – возразил Хэ Тайчжэнь. – Там собрались главным образом странствующие знаменитости вроде каллиграфа Мо Ючжи и художника Тан Сюньбо. Ими увлекаются, слава их гремит, но мне кажется, на их произведениях лежит отпечаток торгашества. Все это значительно примитивнее старинного уставного почерка, древних письмен или картин нашего земляка Жэнь Фучана.

– В Шанхае печатают книги каким-то «литографским» ^[39] способом, – заметил Цянь Дуаньминь. – Позавчера мне попался сборник самых знаменитых каллиграфов Чжили ^[40]. Бумага прекрасная, иероглифы четкие – очень нарядное издание! Все дело в оттисках. Когда книга отпечатана на хорошей бумаге и удачно оформлена, на нее и смотреть приятно, независимо от содержания.

Пань Цзэнци, слушавший оживленную беседу молодых людей, не выдержал и, подняв похожую на разрезанный арбуз пиалу с чаем, вмешался в разговор:

– Да, Шанхай теперь – средоточие богатства и роскоши. Но я слышал, что улица публичных домов проходит по самому кладбищу канцлера Сюй Да ^[41]. Он был пионером, проложившим дорогу для западной цивилизации, а после открытия шанхайского порта власти не смогли сохранить даже его склеп! Кто-то сложил стихи, полные сочувствия канцлеру:

 
Гуляют ватаги друзей
Вдоль улицы Баошань,
 
 
Здесь туфелек женских следы,
Здесь пудр и духов ароматы,
 
 
Но прежнего канцлера где
Покоится ныне душа?
 
 
Полкладбища – черни жилье,
Полкладбища – храмы разврата!
 

Разве это не прискорбно?!

– Цзинь Вэньцин возвратился из Пекина по суше или пароходом? – спросил Го Чжаотин.

– На пароходе американской компании «Рассел и К°», – отвечал Лу Жэньсян.

– Кстати, в позавчерашней газете было помещено расписание морских рейсов, – вставил Пань Цзэнци. – Корабли названы в основном по различным местам Китая, но один из пароходов, который ходит по Янцзы, называется «Конфуций»!

С минуту длилось удивленное молчание, потом раздался дружный смех.

Пока они разговаривали, солнце медленно ушло за горизонт и наступили сумерки.

– Господин Лу Жэньсян, вы пойдете к Лян Пиньчжу? – спросил Го Чжаотин. – Если хотите успеть, то уже пора!

Лу Жэньсян задорно поглядел на собеседников:

– Жаль, что Цянь Дуаньминь и Хэ Тайчжэнь никогда не нарушают своего обета, а то нам было бы еще веселее!

– О, они большие моралисты, – заметил Го Чжаотин. – Хорошо еще, что они не стремятся вас поучать, а вы хотите их соблазнить.

Хэ Тайчжэнь очень увлекался неоконфуцианской философией, с Цянь Дуаньминем его сближали общие стремления. Верные конфуцианскому морализму, они никогда не бывали у гетер, поэтому, немного посмеявшись вместе с друзьями, распрощались и ушли.

Го Чжаотин и Лу Жэньсян тоже вышли из чайной, решив пройтись пешком. Недалеко от храма Гуаньди ^[42] и моста Иволги их обогнал паланкин. Друзья посторонились, уступая дорогу, но из паланкина вдруг выглянула миловидная женщина, которая обратилась к ним на сучжоуском наречии:

– Господа Го и Лу! Господин Се уже у меня. Прошу и вас поскорее!

Это была гетера Лян Пиньчжу.

Паланкин в одно мгновение исчез, словно унесенный ветром.

Вскоре друзья добрались до дома, где жила гетера. Действительно, Се Цзефу был уже там. Увидев гостей, он поспешно поднялся и приветствовал их.

– Я вижу, Великий благотворитель преисполнился милосердием и решил спасти несчастную девушку! – воскликнул со смехом Го Чжаотин.

Как вы думаете, почему он назвал Се Цзефу Великим благотворителем? Дело в том, что Се был весьма богат и любил помогать бедным; упомянутое прозвище дали ему жители Сучжоу, поэтому слова Го Чжаотина вызвали общий хохот.

Тем временем в комнату вошла хозяйка дома, неся на блюдце тыквенные семечки. Лу Жэньсян наклонился к гетере и тихо прошептал ей на ухо:

– Волнуешься?

Лян Пиньчжу увернулась и, поставив блюдце на стол, опустилась в кресло.

– Что за шутки? Я не понимаю!

А Лу Жэньсян уже заметил в глубине комнаты дородного и невысокого человека лет сорока с круглым блестящим лицом, на котором, казалось, была написана сама искренность. Увидев Го и Лу, он расплылся в улыбке и поклонился.

– Это господин Чэн Мушэн, – представил его Се Цзефу. – Только вчера приехал из Шанхая.

Когда церемония знакомства была закончена и все уже собрались снова садиться, появился слуга и доложил:

– Его превосходительство господин Бэй!

Лу Жэньсян вскинул голову – на пороге стоял знакомый ему Бэй Юцзэн. В прошлом он занимал должность судьи в столичной провинции и во время сожжения Юаньминъюаня ^[43] сделал немало для того, чтобы заключить перемирие. Сейчас он почему-то вышел в отставку и поселился в Сучжоу.

Пока все знакомились, был накрыт стол, и Лян Пиньчжу попросила гостей выбрать себе девушек. Каждый из мужчин назвал по одной.

– А кого желает господин Бэй Юцзэн? – осведомился Се Цзефу.

– Я слышал, здесь есть девушка по фамилии Чу, ее зовут, кажется, Айлинь, – промолвил Бэй. – Она недавно приехала из Ханчжоу.

Се Цзефу записал.

– Эта Чу Айлинь немного со странностями, – задумчиво произнес Лу Жэньсян. – Мне рассказывали, что у нее масса музыкальных инструментов: двенадцатиструнная цитра, лютня, свирель, флейта; множество эстампов, каллиграфических прописей, книг, картин – на некоторых из них печати знаменитых мастеров. Есть и другие редкие вещи вроде яшмовой печатки, принадлежавшей наложнице ханьского императора. По-видимому, эта девушка из благородной, но разорившейся семьи, а может быть – бежавшая конкубина!

– Уж не печать ли это красавицы Чжао Фэйянь? ^[44] – предположил Го Чжаотин. – Она хранилась в коллекциях господина Гун Цзычжэня ^[45], и в его сочинениях есть даже стихотворение, посвященное ей.

– Перед отъездом из Шанхая я встретился с сыном Гун Цзычжэня – Гун Сяоци, – сказал Чэн Мушэн.

– Не говорите об этом человеке! – вскричал Бэй Юцзэн. – Он продался иноземцам.

– Как же он мог так поступить? – удивился Се Цзефу. – Может быть, иноземцы посулили ему огромные богатства, раз он согласился служить им?

– Да нет, – возразил Бэй Юцзэн, – просто характер у него странный, вечно говорит какую-то ерунду. Он считает, что лучше подарить Поднебесную иноземцам, чем оставлять ее под нынешней династией. Как вам это нравится?!

– Рассуждения его папаши тоже были весьма странными, – сокрушенно покачал головой Се Цзефу. – Недаром древняя пословица говорит: «Если отец грабитель, сын станет убийцей».

– Если таких людей не уничтожать, они нанесут непоправимый вред нашей династии! – убежденно проговорил Чэн Мушэн.

– Конечно! – подхватил Бэй Юцзэн. – Счастье, что во время войны начала шестидесятых годов Пекин защищал князь Мудрый, отличающийся дальновидностью. Тогда я был в столице и почти ежедневно встречался для переговоров с английским послом Томасом Вейдом. Только удача, которой мы пользуемся благодаря добрым деяниям наших предков, помогла нам добиться, чтобы англичане отвели свои войска от Пекина и согласились на контрибуцию и открытие нескольких наших портов для торговли. Иначе вы только представьте себе: столица оказалась бы захваченной, в провинциях бесчинствовали бы длинноволосые ^[46]. Трудно вообразить большую смуту. Мне было очень нелегко склонить князя Мудрого на перемирие. Но теперь, когда я вижу, как спокойно и счастливо живет наш народ, я понимаю, что ради этого стоило потрудиться.

– Иными словами, – заключил Се Цзефу, – вы, господин Бэй, оказались достойным слугой династии!

– Что вы, что вы! – смущенно забормотал Бэй Юцзэн.

– А мне кажется, хотя в Поднебесной установился мир, особенно надеяться на него не приходится, – молвил Чэн Мушэн. – Силы иностранных держав растут, техники у них все прибавляется. Мы же ничего не делаем для строительства пароходов, железных дорог, электрических линий и производства пушек. Разве мы сможем устоять перед ними?!

Пока он говорил, в комнату вошли девушки. Мужчины принялись весело пить, ощущая чудесную мелодию музыки, теплоту женских улыбок и пьянящий аромат косметики. Чу Айлинь действительно оказалась очень приятной девушкой. Было ей лет двадцать, держалась она непринужденно, но когда ее попросили рассказать о своей жизни, она скромно улыбнулась. Мужчинам удалось узнать лишь, что она живет вместе с подругой и что обе они приехали из Ханчжоу. Гости быстро договорились, что после ужина отправятся к ней.

Лу Жэньсяну, который уезжал в Шанхай, нужно было собирать вещи, поэтому он вызвал носильщиков паланкина, распрощался со своими собеседниками и уехал. Но о нем пока говорить не станем.

Расскажем лучше о Цзинь Вэньцине, который, выдержав дворцовые экзамены, испросил отпуск для свидания с родителями. На пароходе, не уступавшем в скорости морскому коньку, он доехал до Шанхая, где поселился в гостинице «Слава и богатство». Здесь ему пришлось нанести визиты мэру Шанхая и другим высшим чиновникам; не обошлось, конечно, без взаимных угощений, приглашений в рестораны и театры. Кроме того, Цзинь Вэньцина постоянно навещали земляки.

В один из этих дней слуга принес Цзиню визитную карточку и добавил, что его превосходительство Фэн желает нанести ответный визит. Увидев на карточке три иероглифа: «Фэн Гуйфэнь», – Цзинь поспешно поднялся и сказал:

– Проси!

Слуга подошел к дверям, встал в стороне и откинул занавеску. На пороге показался старик лет шестидесяти, с белой бородой, немного сгорбленный, но с живым, блестящими глазами. Увидев Цзинь Вэньцина, он довольно засмеялся. Цзинь бросился вперед и, назвав гостя дядей, низко поклонился ему.

Когда церемонии были окончены, хозяин с гостем уселись, и коридорный внес чай. Поговорив немного о достопримечательностях столицы, старик принялся поздравлять Вэньцина.

– Твоя карьера подобна взлету дракона, – сказал он. – Ныне наступила эпоха, когда установлены связи между государствами на всех пяти материках. Прежние знания, основанные лишь на умении писать сочинения и выуживать цитаты из классических книг, теперь стали недостаточны. В свое время Конфуций перевел поздравления, представленные китайскому двору ста двадцатью иноземными государствами. Мне кажется, сейчас, как никогда раньше, необходимо изучать иностранные языки, чтобы узнать, в чем причины богатства и силы иноземцев, проникнуть в тайны звука, света, химии и электричества, производства кораблей, винтовок и пушек. Только научившись всему этому у иностранцев, мы придем к процветанию! Я слышал, что в марте прошлого года в столице открыли Школу переводчиков и набрали туда способных молодых людей. Если исходить из принципа: «Незнание даже одного предмета – позор для конфуцианца», – открытие Школы следует считать правильным. К сожалению, придворные сановники мешают ее деятельности и подают императору доносы; студентов Школы переводчиков презрительно именуют заморскими цзюйжэнями и цзиньши! Даже Во Лянфэн – наиболее крупный моралист нашего времени, – и тот выступил против. Один столичный чиновник переписал его доклад и прислал мне. Я никак не могу согласиться с ним!

Цзинь Вэньцин одобрительно кивнул.

– Ты достиг высокого положения. Тебя можно считать одним из первых людей Китая, – продолжал старик. – Но если бы ты знал иноземные государства и хорошо разбирался в современных событиях, разве ты не поднялся бы еще на одну ступень?! Я знаком с господином Сюй Сюэчэнем – великим конфуцианцем, необыкновенная ученость которого признается как у нас, так и на Западе. Его сын Сюй Ин – твой ровесник, но он не копается в сборниках сочинений для государственных экзаменов, а целыми днями изучает западные науки.

Цзинь Вэньцин собирался ответить, как вдруг появился коридорный и сообщил, что прибыл Лу Жэньсян. Когда он вошел, все обменялись несколькими вежливыми фразами: «Когда вы выехали?», «Когда прибыли?», «Где остановились?».

– Очень хорошо, что вы здесь, – заметил Фэн Гуйфэнь. – В саду английского консульства открылась выставка цветов, которая по традиции устраивается в апреле каждого года. Там представлены самые удивительные и редкие растения стран Запада. Стоит посмотреть! Приглашаю вас послезавтра сходить туда вместе со мной.

Он отхлебнул два глотка чаю, встал и распрощался. Проводив Фэн Гуйфэня, Цзинь и Лу вернулись в комнату и продолжили беседу. Сначала они говорили о разных пустяках, затем стали думать, как бы получше развлечься.

– Я уже был в кумирне Тишины и в саду семейства Сюй, – сказал Цзинь Вэньцин. – Ничего интересного. Городской сад лучше. Давай перекусим и отправимся туда!

Лу Жэньсян согласился.

Цзинь Вэньцин приказал накрыть на стол и одновременно нанять легкую коляску. Не успели они умыться и прополоскать рот после еды, как коридорный доложил:

– Экипаж подан.

Цзинь Вэньцин переоделся в новое платье и захватил с собой веер. Пропустив Лу Жэньсяна вперед, он запер дверь и сказал несколько слов слуге и коридорному. Затем он отдал ключ портье и вышел к воротам, где их ждала коляска. Кучер рванул поводья, арабский скакун светло-желтой масти сверкнул копытами, и они вихрем понеслись к реке Хуанпу. Свернув на набережную, они поехали прямо на север. Ни одной пылинки не поднималось из-под колес; перед глазами лежала гладкая, как зеркало, поверхность реки, над которой вздымался лес мачт. Вскинув голову, друзья увидели медную статую Гордона ^[47], грозно нависшую над набережной. Вскоре перед коляской промелькнул высокий каменный монумент, в котором они узнали памятник, воздвигнутый в честь подавления тайпинского восстания.