II

Ты здесь, Сатана? Это я, Мэдисон. Только не думай, что мне не понравился ад. На самом деле тут даже прикольно. Гораздо лучше, чем я ожидала. Сразу видно, как тщательно ты проработал детали: бурлящие океаны обжигающе горячей блевотины, смрадные испарения серы и тучи черных жужжащих мух.

Если мое описание ада вас не впечатляет, считайте это моей недоработкой. В смысле, да что я знаю? Любой взрослый, наверное, обоссался бы со смеху, увидев стаи летучих мышей-вампиров и величественные каскады вонючего дерьма. Я сама виновата, ведь я всегда представляла себе ад как огненную версию классического голливудского шедевра «Клуб “Завтрак”», где, как мы помним, пятерых старшеклассников – компанейскую красотку-чирлидершу, бунтаря-наркомана, тупого спортсмена, умника-ботана и мизантропическую девочку-психопатку – заперли в школьной библиотеке в обычный субботний день в качестве наказания за какие-то мелкие проступки, только в моем представлении все книги и стулья полыхают огнем.

Да, может, вы мексиканец, старик или гей, но живой, поэтому считаете себя круче меня, только учтите, что у меня-то был опыт – реальный опыт пробуждения в первый день в аду, – и вам придется поверить мне на слово. Да, это несправедливо, однако забудьте про пресловутый туннель яркого белого света, где покойные дедушка с бабушкой встретят вас с распростертыми объятиями; другие люди, вероятно, рассказывали об этом благостном переживании, но учтите: они все еще живы или прожили достаточно долго, чтобы успеть поведать о своих впечатлениях. Я вот о чем: у этих людей было то, что вполне четко обозначается как «околосмертные переживания». Я же, напротив, мертва, из меня давно выкачали всю кровь, и меня пожирают черви. Так что, наверное, следует прислушаться к моему авторитетному мнению. А все остальные, как, например, знаменитый итальянский поэт Данте Алигьери, как сие ни прискорбно, преподносят читающей публике щедрые порции пафосных небылиц.

Вы, конечно, вольны пренебречь моим мнением, но потом пеняйте на себя.

Вы очнетесь на каменном полу в мрачной клетке из железных прутьев, и я настоятельно рекомендую ничего не трогать. Эти прутья до ужаса грязные и даже вроде бы склизкие от плесени и чужой крови. Если все же случайно до них дотронетесь, НЕ ПРИКАСАЙТЕСЬ к своему лицу и одежде, коли вам хочется сохранить презентабельный вид к Судному дню.

И НЕ ЕШЬТЕ конфеты, разбросанные по земле.

Я точно не помню, как именно оказалась в подземном мире. Помню шофера, стоявшего рядом с черным лимузином, припаркованным у обочины фиг знает где. Водитель держал в руках белую табличку с корявой надписью большими буквами: «МЭДИСОН СПЕНСЕР». Сам он – такие никогда не говорят по-английски – был в зеркальных темных очках и фуражке с большим козырьком, так что его лица было почти не видно. Помню, как он открыл заднюю дверцу, и я села в машину; после этого мы ехали долго-долго, и сквозь затемненные стекла ничего было толком не разглядеть, но, по ощущениям, это могла быть любая из десяти миллиардов поездок, которые мне довелось совершить между аэропортами и городами. Не могу утверждать, что именно тот лимузин привез меня в ад, а потом я проснулась уже в грязной клетке.

Вероятно, меня разбудил чей-то крик; в аду постоянно кто-то кричит. Если вам доводилось лететь из Лондона в Сидней, сидя рядом с капризным младенцем или в непосредственной близости от него, значит, вы уже имеете представление о том, как все будет в аду. Незнакомые люди, шумная толпа, бесконечные часы ожидания, когда не происходит вообще ничего, – ад покажется вам сплошным затяжным ностальгическим приступом дежавю. Особенно если в полете вам показывали фильм «Английский пациент». В аду, когда демоны объявляют, что собираются устроить для своих подопечных просмотр голливудского блокбастера, не спешите радоваться, потому что это всегда будет либо «Английский пациент», либо, увы, «Пианино». Но не «Клуб “Завтрак”».

А что касается вони, то ад не идет ни в какое сравнение с Неаполем летом, во время забастовки мусорщиков.

По-моему, в аду люди кричат, просто чтобы услышать собственный голос и скоротать время. Однако жаловаться на ад лично мне кажется слишком банальным и эгоистичным. Нас часто тянет на нечто заведомо неприятное, потому что почти в любой гадости есть своя прелесть. Например, замороженный пирог с курицей или готовые стейки-полуфабрикаты в школьном интернате, когда повариха берет выходной. Или любая еда в Шотландии. Осмелюсь предположить, что единственная причина, по которой мы получаем какое-то удовольствие от просмотра «Долины кукол», заключается в ощущении покоя от привычного, заведомо низкого качества, не претендующего на нечто большее.

А претенциозный «Английский пациент» отчаянно тщится казаться глубоким, но получается только мучительно скучным.

Прощу прощения, что повторяюсь, но земля превращается для нас в ад именно потому, что мы ждем, что она будет похожа на рай. Земля – это земля. Ад – это ад. А теперь хватит ныть и скулить.

Исходя из всего вышесказанного, если вам претит банальность, лучше не рыдать, не биться в истерике и не рвать на себе одежду, оказавшись в аду в неочищенных сточных водах или на ложе из раскаленных бритвенных лезвий. Это… лицемерие. Все равно что купить билет на «Жана де Флоретта» без дубляжа, а потом возмущаться, что все актеры говорят по-французски. Или приехать в Лас-Вегас и сетовать на тамошнюю вульгарность. Разумеется, даже в крутых казино с претензией на элегантность, с их хрустальными люстрами и витражами, неизменно грохочут пластмассовые игровые автоматы, призывно мигающие огоньками, чтобы завладеть вниманием публики. В таких ситуациях люди, которые ноют и стонут, наверняка полагают, что их мнение будет кому-то полезно, но на деле они только всех раздражают.

Еще одно важное правило, его не грех повторить: «Не ешьте конфеты». Впрочем, вы сами вряд ли соблазнитесь, потому что они валяются на грязной земле, и такие конфеты НЕ ПРЕЛЬСТЯТ даже толстых обжор и героиновых наркоманов: леденцы, затвердевшая в камень жевательная резинка «Базука», лакричные шарики «Сен-Сен», ириски с морской солью и «снежки» из попкорна.

Поскольку вы сами пока еще живы, будь вы хоть чернокожий, хоть еврей, хоть еще кто-нибудь, – молодцы, так держать, продолжайте и дальше жевать свои хлебцы из отрубей, – вам придется поверить мне на слово, так что слушайте очень внимательно.

По обе стороны от вашей клетки тянутся точно такие же, до самого горизонта. Почти в каждой – по одному заключенному, и почти все орут благим матом. Как только я открываю глаза, то сразу слышу девчоночий голос:

– Не трогай решетку!

Девочка-подросток в соседней клетке демонстрирует мне свои грязные руки, широко растопырив пальцы. В аду и вправду большие проблемы с плесенью, словно весь подземный мир поражен синдромом больного здания.

Моя соседка, как я понимаю, уже старшеклассница, потому что у нее хорошо развиты бедра, обтянутые прямой узкой юбкой, и у нее есть настоящая грудь, а не просто оборки и плиссировка для создания объема на блузке в известном месте. Даже сквозь клубы дыма и случайные силуэты летучих мышей-вампиров, мелькающих в воздухе, я вижу, что ее туфли от Маноло Бланика – подделка из тех, что тайком покупаются в Интернете за пять долларов на сингапурском пиратской сайте. Если вам еще не надоели мои советы: НЕ умирайте в дешевой обуви. Ад для обуви… это ад. Все, что из пластика, плавится сразу, а вам вряд ли захочется целую вечность ходить босиком по битому стеклу. Когда придет ваше время, когда по вам прозвонит пресловутый колокол, серьезно подумайте о мокасинах вроде «Басс Уиджен» на удобном низком каблуке и, желательно, темного цвета, на котором не видно грязи.

Девушка-старшеклассница в соседней клетке спрашивает у меня:

– За что тебя прокляли?

Я встаю, потягиваюсь и отряхиваю свою юбку-шорты.

– Видимо, за курение марихуаны.

Больше из вежливости, чем из искреннего интереса, я спрашиваю о ее собственном смертном грехе.

Девушка пожимает плечами и показывает грязным пальцем себе на ноги.

– Носила белые туфли после Дня труда.

Туфли унылые, да. Белая суррогатная кожа уже вся потертая, а контрафактные «маноло бланики» не поддаются очистке.

– Красивые туфли, – вру я, кивнув на ее ноги. – Это Маноло Бланик?

– Да, – лжет она. – Дорогущие – страшное дело.

Еще одна важная подробность об аде… Кого бы вы ни спросили, за что их прокляли на веки вечные, вам непременно ответят: «переходил улицу в неположенном месте» или «носила черную сумочку с коричневыми туфлями», или еще какую-нибудь ерунду. Глупо рассчитывать, что в аду люди будут держаться высоких стандартов честности. Хотя то же самое относится и к земле.

Девушка в соседней клетке подходит еще ближе к прутьям и, не сводя с меня глаз, произносит:

– Знаешь, а ты симпатичная.

Эти слова сразу же разоблачают ее как откровенную лгунью из высшей лиги лгунов, но я молчу.

– Нет, правда, – говорит она. – Тебе нужно только поярче подкрасить глаза.

Она уже роется у себя в сумочке – тоже белой, поддельной «Коуч» из пластика, – достает тушь для ресниц и бирюзовые компакт-тени «Эйвон». Машет мне грязной рукой, чтобы я подошла и просунула лицо между прутьями.

Как подсказывает мой опыт, девочки в массе своей очень умные, пока у них не вырастает грудь. Конечно, вы можете отмахнуться от этого наблюдения, считая его моим собственным предрассудком, и списать все на мой нежный возраст, но мне кажется, что к тринадцати годам человек достигает полного расцвета ума и окончательно формируется как личность. Это касается всех: и девочек, и мальчиков. Не хочу хвастаться, но я уверена, что именно в тринадцать лет человек обретает свою предельную исключительность – возьмем, для примера, тех же Пеппи Длинныйчулок, Поллианну, Тома Сойера и Несносного Денниса, – а потом начинаются всякие душевные терзания под влиянием взыгравших гормонов и разрушительных гендерных ожиданий. Как только у девочки случается первая менструация, а у мальчика – первая ночная поллюция, они сразу же забывают о собственной исключительности и таланте. Я снова сошлюсь на учебник «Истории западной цивилизации»: долгий период жизни после полового созревания – это как темное Средневековье между древнегреческим Просвещением и итальянским Возрождением. Девочки обзаводятся грудью и забывают, какими они были смелыми, умными и любознательными. Мальчики тоже бывают по-своему умными и веселыми, но после первой полноценной эрекции становятся полными идиотами на ближайшие лет шестьдесят. Переходный возраст для обоих полов знаменует собой начало Ледникового периода скудоумия.

Да, я знаю слово «гендерный». О, боги! Может быть, я и толстуха, плоская как доска, близорукая и мертвая впридачу, но я НЕ дебилка.

И я знаю, что, если старшая девочка, вся из себя сексапильная красотка с бедрами, грудью и роскошными волосами, хочет снять с тебя очки и нарисовать тебе «смоки айс», она просто пытается затащить тебя на конкурс красоты, в котором уже победила сама. Этакий глумливый и снисходительный жест, как если бы богатые спрашивали у бедных, где они собираются провести лето. Вопиющий, бесчувственный шовинизм из разряда «пусть едят пирожные».

Или же эта красоточка – лесбиянка. В любом случае, я не подставлю ей свое лицо, пусть она уже машет щеточкой с тушью, как фея-крестная – волшебной палочкой, готовясь превратить меня в некую шлюховатую Золушку. Честно сказать, всякий раз, когда я смотрю «Клуб “Завтрак”», и Молли Рингуолд тащит бедную Элли Шиди в девчачий туалет и выводит обратно с жуткими пятнами румян в стиле восьмидесятых годов на щеках, с аляповатой старушечьей ленточкой в волосах и губами, накрашенными ярко-красной помадой, как у дешевой фарфоровой куклы, изображающей саму Рингуолд, продажную Шлюшку Вандершлюх, насквозь прозомбированную журналом «Вог», всякий раз, когда бедная Элли превращается в живое подобие иллюстраций Патрика Нагеля, я кричу в телевизор: «Элли, беги!» Честное слово, я кричу во весь голос: «Элли, умойся и беги со всех ног!»

Так что я не подставляю лицо для раскраски.

– Лучше не надо. Пусть у меня сначала пройдет экзема, – говорю я.

Волшебная палочка с тушью сразу отдергивается. Тени для век и тюбики с помадой со стуком ссыпаются обратно в поддельную сумочку «Коуч». Прищурившись, девушка шарит взглядом по моему лицу, ищет признаки покраснения, воспаления и шелушения. Ищет открытые язвочки.

Как сказала бы моя мама: «Каждая новая горничная будет складывать ваше исподнее по-своему». Что означает: думай своей головой и не позволяй, чтобы тобой помыкали.

Повсюду, куда ни глянь, точно такие же клетки, как наши. Некоторые пустуют, в других кто-то сидит. Наверняка где-то есть и бунтарь-наркоман, и тупоголовый спортсмен, и зануда-ботан, и непременная девочка-психопатка – все они отбывают свое наказание, на веки вечные.

Да, это несправедливо, но все шансы за то, что я много веков просижу в этой клетке, притворяясь, будто у меня псориаз. Лицемеры вокруг будут вопить благим матом, жалуясь на сырость и смрад, а моя соседка Шлюшка Вандершлюх станет плевать на скомканную салфетку и пытаться очистить слюной свои дешевые белые туфли из пластика. Даже сквозь вонь дерьма, дыма и серы я чувствую запах ее духов из магазинчика «Всё по 10 центов», похожий на запах фруктовой жвачки или растворимой виноградной шипучки. Если честно, то лучше бы пахло одним дерьмом, но никто не способен задержать дыхание на миллион с лишним лет. Так что я говорю, чисто из вежливости:

– Но все равно спасибо. В смысле, за предложение меня накрасить. – Чисто ради любезности заставляю себя улыбнуться и говорю: – Меня зовут Мэдисон.

Девушка в соседней клетке чуть ли не с криком бросается к прутьям разделяющей нас решетки. При всех своих бедрах, груди и туфлях на шпильках она явно и умилительно мне благодарна за готовность к общению. Она широко улыбается, демонстрируя бюджетные фарфоровые виниры массового производства. У нее проколоты уши, и она носит «бриллиантовые» сережки – прямо вся из себя Клэр Стэндиш, – только это совсем не бриллианты, а вульгарный цирконий грубой огранки, каждый камень размером с десятицентовую монетку.

Она говорит:

– Я Бабетта.

Швырнув на пол скомканную салфетку, она просовывает между прутьями свою грязную руку и протягивает ее мне.