Цитаты из книги «Мальчик, которого растили как собаку»

В частности, судя по неровной и дерганой походке я заподозрил травму, перенесенную в младенчестве. Координация при ходьбе зависит от тонкой регулировки ствола мозга и среднего мозга, играющих критически важную роль в механизме реакции на стресс. Поскольку ствол мозга и средний мозг развиваются на самом раннем этапе после рождения, то вероятно, травмирующее событие произошло в течение первого года жизни.

Современные исследования установили, что некоторый состав химических элементов в мозге характерен для социопатии, и его можно обнаружить в нейротрансмиттерных системах, определяющих реакцию на стресс. Изменения уровня серотонина, норадреналина и дофамина подразумевают агрессивное, насильственное или антиобщественное поведение. Молодые люди, совершающие такие поступки и отличающиеся черствым поведением, в целом имеют аномально высокий уровень стрессового гормона кортизола (его измеряют по анализу слюны[35]). Социопаты известны своей способностью обманывать детекторы лжи, которые на самом деле определяют физические реакции, связанные со стрессом и беспокойством, а не обман как таковой. Судя по всему, стрессовые системы социопатов разбалансированы и не откликаются ни на что, кроме экстремальной стимуляции[36]. Так происходит либо потому, что эти системы вошли в режим перегрузки из-за ранней травмы, либо из-за генетической уязвимости, но скорее всего, в результате сочетания обоих факторов. Подобная разбалансировка стрессовых систем делает социопатов «холодными» и бесстрастными и позволяет им лгать безнаказанно, поскольку они не выказывают признаков страха и беспокойства, которые выдают других людей. Она также означает, что им необходима гораздо более мощная стимуляция центров боли или удовольствия для того, чтобы вообще что-то почувствовать. В отличие от людей, которые реагируют на травму переходом в гиперчувствительное состояние, при котором малейший дополнительный стресс вызывает мощную реакцию, социопаты находятся на другом конце спектра – в состоянии мертвящей, а иногда и смертоносной бесчувственности.

Вероятно, дети-аутисты не разговаривают еще и потому, что не распознают потребность в общении. Они не понимают, что другие люди не знают того, что знают они сами.

Расстройства аутистического спектра почти всегда связаны с проблемами сенсорной интеграции и обостренной чувствительностью. Например, они не способны выносить прикосновение «колючих/шершавых» тканей и нетерпимы к громким звукам или яркому свету. У детей-аутистов также наблюдается повторяющееся поведение, например, раскачивание на месте, и навязчивое стремление к движущимся объектам – к поездам или колесам игрушечных автомобилей. Некоторые люди с аутизмом очень талантливы в понимании сложных систем, таких как музыка, математика и компьютерные науки, и у большинства наблюдается сосредоточенный интерес к конкретным идеям или объектам.

Тем не менее когнитивное развитие коры мозга позволяло Леону наблюдать за другими людьми. Со временем он научился имитировать желаемое поведение. Это позволило ему манипулировать чувствами других для получения желаемого, хотя его неразвитая лимбическая система ограничивалась лишь краткосрочными и поверхностными отношениями. Для него люди были просто объектами, которые либо стояли на его пути, либо уступали его желаниям.

В тщетных попытках добиться любви и внимания Леон бунтовал, бил людей, отбирал и ломал вещи. Поскольку он не получал в ответ ничего, кроме наказания, его ярость накапливалась. Чем хуже было его поведение, тем больше он подтверждал свою «испорченность» и внушал окружающим, что не заслуживает их внимания. Это был порочный круг, и по мере взросления Леон перешагнул грань, отделявшую хулиганство от преступления.

Когда Мария уводила Фрэнка на прогулки, Леон сначала плакал и кричал в своей кроватке. Но вскоре он понял, что плач бесполезен, и перестал это делать. Он лежал в одиночестве. Никто не хвалил его, когда он учился переворачиваться на бок или ползать (в кроватке все равно было мало места для изучения). Большую часть дня он не слышал человеческой речи, не видел ничего нового и не получал никакого внимания.

В ходе разговора с Леоном я пытался уяснить, что могло произойти, но почти не продвинулся вперед. Так или иначе, большинство людей мало что помнят о критически важном периоде развития от рождения до детского сада. Впрочем, были указания на то, что проблемы Леона начались очень давно. В его досье отмечалось, что сообщения об агрессивном поведении начали поступать еще с дошкольного возраста. Из разговора я понял, что у него почти не было друзей или длительных знакомств с кем-либо, кроме членов семьи. Леон совершил несколько хулиганских поступков и мелких преступлений, вроде магазинных и карманных краж, но раньше он никогда не попадал в тюрьму для взрослых. Его столкновения с законом в подростковом возрасте в основном заканчивались испытательным сроком; он даже не проводил много времени в центрах для несовершеннолетних правонарушителей, несмотря на серьезные случаи физического насилия. Вместе с тем я обнаружил, что Леон совершил или подозревался в совершении нескольких тяжких преступлений, но не был обвинен или приговорен, поскольку у следствия не хватало улик. К примеру, однажды у него нашли краденый велосипед. Подростка, владевшего этим велосипедом, избили так сильно, что он оказался в больнице с травмами, угрожавшими его жизни. Но свидетелей не нашлось (или никто не решился дать показания), поэтому Леона обвинили только в присвоении чужой собственности. В ходе следующих моих визитов он проговорился о еще нескольких нападениях на сексуальной почве. О них он рассуждал с таким же холодным презрением, как и об убийствах. Все еще ожидая найти какие-то признаки раскаяния, я наконец задал ему один простой вопрос. – Если оглянуться назад, что бы ты сделал по-другому? – спросил я, ожидая, по меньшей мере, общих слов о необходимости контролировать свой гнев и не избивать людей без причины. Леон ненадолго задумался. – Не знаю, – сказал он. – Наверное, выбросил бы эти ботинки. – Выбросил ботинки? – Да. Полиция вычислила меня по отпечаткам ботинок, на которых осталась кровь.

Равнодушие Леона было ошеломительным. Передо мной сидел хищник, чей единственный интерес к людям состоял в том, что он мог получить от них и как они могли послужить его эгоистичным целям. Он даже не давил на сострадание со стороны психиатра, нанятого его адвокатами, который должен был искать в нем малейшие проблески добра или раскаяния. Леон прекрасно понимал, что должен изображать раскаяние или хотя бы какие-то угрызения совести. Просто он был не способен принимать во внимание чувства других людей, за исключением тех случаев, когда мог получить от этого пользу. Он не ощущал сострадания к другим, поэтому не мог даже изобразить его. Леон вовсе не был глупцом; фактически, в некоторых отношениях его IQ оказался значительно выше среднего. Хотя вербальный IQ был низким, оценка его когнитивных показателей, включая такие вещи, как способность расположить в правильной последовательности серию рисунков или манипулировать объектами в пространстве, оказалась довольно высокой. Особенно высокими были оценки способности интерпретировать социальные ситуации и понимать намерения других людей.

Леон кивнул, стараясь выглядеть крутым и безразличным, но я понимал, что он боится. Вероятно, он никогда не признавал или не понимал этого, но внутренне он всегда был начеку, оставаясь бдительным и постоянно присматриваясь к окружающим, пытаясь понять, кто может помочь или навредить ему. Где слабое место этого человека, чего он хочет, чего боится?