9

Тен-Сун принадлежал к Третьему поколению, поэтому уже бывал в Сокровенном месте. Он родился семь веков назад, когда его народ был еще совсем молод.

Вторые, которым Первое поколение поручило заняться выращиванием молодых кандра, не очень-то хорошо справились с поколением Тен-Суна. По крайней мере, так считали сами Третьи. Вторые хотели создать общество, где каждый член подчинялся бы строгим правилам и уважал старших. «Совершенный», с их точки зрения, народ, предназначение которого заключалось в служении Договорам и, разумеется, Второму поколению.

До самого своего возвращения Тен-Сун считался одним из наименее проблемных Третьих. Все знали, что он кандра, которому нет никакого дела до политики на родине, который отрабатывает Договоры и старается держаться как можно дальше от Вторых с их интригами. Ирония судьбы: именно Тен-Сун в конечном счете предстал перед судом по обвинению в самом мерзком преступлении, какое только знали кандра.

Охранники провели его в центр Сокровенного места – на саму платформу. Тен-Сун не понимал до конца, стоит чувствовать себя польщенным или устыдившимся? Даже будучи членом Третьего поколения, он нечасто оказывался так близко к Сокровенности.

Помещение было большим и круглым, с металлическими стенами. Платформа высотой примерно в один фут и десять футов в поперечнике представляла собой массивный стальной диск посреди каменного пола. Гладкая поверхность холодила ступни, и Тен-Сун в очередной раз вспомнил о своей наготе. Руки ему не связали – это стало бы слишком сильным оскорблением даже для подобного ему преступника. Кандра подчинялись Договору – даже те, кто принадлежал к Третьему поколению. Он не убежит и не нападет на себе подобного. Он выше этого.

Комнату освещали не каменные светильники, а лампы из голубого стекла. Раздобыть масло было непросто, а Второе поколение, разумеется, не хотело зависеть от поставок из мира людей. Люди с поверхности – даже большинство слуг Отца – не знали, что у кандра имеется централизованное правительство. Так казалось безопаснее.

В голубоватом свете Тен-Сун без труда разглядел членов Второго поколения – все двенадцать стояли за трибунами, которые в несколько рядов располагались в дальнем конце помещения. Они находились достаточно близко, чтобы видеть, изучать и говорить, но достаточно далеко, чтобы Тен-Сун, стоя посреди платформы, почувствовал себя в одиночестве. Замерзали ноги. Он посмотрел вниз и увидел рядом со своими пальцами прорезанное в стальном диске платформы маленькое отверстие.

«Сокровенность…» – Она находилась прямо внизу, под ним.

– Тен-Сун из Третьего поколения!

Тен-Сун поднял голову. Это был, конечно, Кан-Паар. Высокий кандра – точнее, предпочитавший высокое Истинное тело. Как и у всех Вторых, кости его были из чистейшего хрусталя – в данном случае темно-красного. Подобное тело являлось непрактичным во многих смыслах. В бою, к примеру, от таких костей толку никакого. Но будучи одним из правителей Обиталища, Кан-Паар явно считал хрупкость своих костей достойной платой за их блистающую красоту.

– Я здесь, – отозвался Тен-Сун.

– Ты по-прежнему настаиваешь на проведении суда? – Акцент Кан-Паара отчего-то усилился.

Вторые, предположительно, говорили с тем же акцентом, что и Отец. А поскольку держались в стороне от людей, их произношение не подвергалось влиянию новых диалектов.

– Да, – подтвердил Тен-Сун.

Стоявший за своей каменной трибуной Кан-Паар нарочито громко вздохнул. Потом склонил голову перед теми, кто скрывался в верхней части помещения. Первое поколение наблюдало за происходящим именно оттуда. По периметру пещеры располагались затененные ниши – по одной на каждого. В нишах можно было разглядеть лишь смутные человекоподобные очертания. Первые никогда не подавали голоса. Это они предоставили Вторым.

Двери позади Тен-Суна открылись, раздались приглушенные голоса, звуки шагов. Он повернулся и с невольной улыбкой стал рассматривать входивших. Кандра разных размеров и возрастов. Самым младшим посетить столь важное собрание наверняка не разрешили, но более зрелые поколения – все, вплоть до Девятого, – не могли не прийти. Это была победа – возможно, единственная, на которую Тен-Сун мог рассчитывать на суде.

Если ему суждено стать приговоренным к вечному заточению, его народ хотя бы должен узнать правду. Хотя бы услышать то, что Тен-Сун собирался сказать. Второе Поколение ему не убедить, и кто знает, что думают, сидя в своих темных нишах, молчаливые Первые? Однако кандра помоложе, возможно, прислушаются. И возможно, когда Тен-Суна не станет, что-то предпримут. Он следил, как они заполняют зал, занимают места на каменных скамейках. Несколько сотен. Самые малочисленные – Первые, Вторые, Третьи, поскольку многие погибли в те времена, когда люди их боялись и истребляли. Представителей последующих поколений было намного больше: одно только Десятое включало сотню с лишним особей. Скамьи Сокровенного места строили с таким расчетом, чтобы их хватило на всех, правда, сейчас здесь находились только кандра, не занятые исполнением Договора или чем-то еще.

Тен-Сун надеялся, что Ме-Лаан не придет, но она показалась в дверях чуть ли не первой. На мгновение он испугался, что сейчас она бросится через всю комнату и взбежит на платформу, куда допускались лишь благословенные или про́клятые. Однако Ме-Лаан застыла в дверном проеме, заставив остальных с раздражением проталкиваться к незанятым местам.

Тен-Сун сразу узнал ее, несмотря на весьма причудливое Истинное тело. Тонкие деревянные кости казались преувеличенно, неестественно гибкими; череп был длинным, с заостренным треугольным подбородком, глаза выглядели слишком большими, а витые шнуры заменяли волосы. Молодые поколения расширяли границы дозволенного, раздражая Вторых. Тен-Сун, наверное, мог бы с ними согласиться: даже сейчас он считал себя приверженцем порядка. Но сегодня вызывающее тело Ме-Лаан лишь заставило его улыбнуться.

Сразу успокоившись, Ме-Лаан отыскала себе место в первых рядах, возле нескольких Седьмых. Эти предпочитали и вовсе деформированные Истинные тела: один напоминал каменную плиту, у другого было четыре руки.

– Тен-Сун из Третьего поколения. – Официальный тон Кан-Паара заставил зрителей притихнуть. – Ты упорно требовал суда в присутствии Первого поколения. Согласно Первому договору, мы не можем вынести приговор, не позволив тебе выступить в свою защиту. Если Первое поколение сочтет необходимым отменить наказание, тебя освободят. В противном случае ты должен будешь принять решение Совета Вторых, которое и определит твою судьбу.

– Я понял, – откликнулся Тен-Сун.

– В таком случае, – Кан-Паар облокотился на трибуну, – мы начинаем.

«Он совсем не обеспокоен, – понял Тен-Сун. – Похоже, он собирается развлечься. А почему бы и нет? После того, как они веками внушали, что Третье поколение состоит из негодяев? Все это время Вторые пытались исправить свои ошибки, а ошибками они считали то, что дали нам слишком много свободы, позволили считать, что мы ничем не хуже их. Доказав теперь, что я – самый «спокойный» из Третьих – представляю опасность, Кан-Паар одержит победу в войне, которую ведет бо́льшую часть своей жизни».

Тен-Суну всегда казалось странным, что Вторые так сильно опасались Третьих. Им понадобилась лишь одна смена поколений, чтобы осознать свои ошибки: Четвертые были почти столь же лояльны к ним, как и Пятые, если не считать нескольких отклонений от нормы.

И все же кое-кто из молодых поколений – Ме-Лаан и ее друзья, к примеру, – действовали так, что… возможно, Вторые боялись не зря. Потому и собирались принести Тен-Суна в жертву. Таким им представлялся путь восстановления порядка и благочестия.

Их точно ожидал сюрприз.

* * *

Зерна чистой алломантии – частички силы самого Охранителя. Не знаю, почему Рашек оставил одно из них у Источника Вознесения. Возможно, не заметил – возможно, собирался использовать позже, чтобы вознаградить счастливчика из числа своих слуг.

А возможно, боялся, что когда-нибудь потеряет собственные силы, и это зернышко понадобится ему самому, чтобы восстановить алломантический дар. Так или иначе, я благословляю Рашека за его оплошность, потому что без этой металлической бусины Эленд бы умер у Источника в тот день.

10

Сэйзед никак не мог разобраться, что делать с ларстаизмом. Религия выглядела достаточно невинной. О ней было известно многое: в четвертом веке один из хранителей обнаружил целый клад с молитвенниками, священными книгами, записями и заметками, которые когда-то принадлежали высокопоставленному священнику этой церкви.

И все-таки сама по себе религия казалась в каком-то смысле… нерелигиозной. Основанная на искусстве, а не на святости в привычном смысле, она поощряла денежные пожертвования монахам, которые сочиняли стихи, рисовали и создавали скульптуры. Это как раз и не позволяло Сэйзеду сделать окончательный вывод, поскольку он не мог отыскать ни одного противоречия в доктринах ларстаизма. Их просто было слишком мало, чтобы одно в них могло противоречить другому.

Террисиец читал и перечитывал написанное, качал головой. Лист бумаги он прикрепил к папке, чтобы не сдуло ветром, а привязанный к седлу зонт защищал страницу от пепла. Вин жаловалась, что не понимает, как можно ехать верхом и читать, – Сэйзед же устроил все очень удобно.

Тем более не надо было перелистывать страницы – он просто перечитывал одни и те же слова снова и снова, повторял про себя, будто играя с ними в уме. Предстояло принять решение. Содержалась ли в этой религии истина? Ларстаизма придерживалась Мэйр, жена Кельсера. Она была из числа тех немногих знакомых Сэйзеда, которые предпочли поверить в одну из старых, проповедуемых им религий.

«Ларста верили, что смысл жизни заключается в поиске божественного. Учили, что искусство приближает нас к пониманию сущности божества. Поскольку не все могут тратить время на искусство, ради блага общества в целом необходимо поддерживать группу преданных своему делу мастеров, которые будут создавать шедевры, способные возвышать людей, соприкоснувшихся с ними».

Все это было очень даже хорошо, с точки зрения Сэйзеда, но как же вопросы жизни и смерти? Как быть с душой? Что собой представляло божественное и как оно допускало ужасы, происходящие с миром, если и в самом деле существовало?

– Ты знаешь, – заговорил вдруг ехавший рядом Бриз, – во всем этом есть что-то потрясающее.

Слова нарушили сосредоточенность Сэйзеда. Со вздохом он отвел взгляд от своего труда. Лошадь продолжала идти вперед, цокая копытами.

– И что же вас так поразило, лорд Бриз?

– Пепел. Ну ты только посмотри на него! Все вокруг покрыто пеплом и кажется таким черным. Просто невероятно, насколько жутким сделался пейзаж. Во времена Вседержителя он был коричневым, и растения за пределами городских стен казались умирающими. Меня это угнетало. Но чтобы пепел сыпался круглые сутки, погребая под собой всю страну… – Гасильщик с улыбкой покачал головой. – Вот уж не думал, что без Вседержителя станет намного хуже. Да уж, наделали мы бед! Уничтожили мир. Это вам не какой-нибудь пустяковый трюк, если хорошенько подумать. И я спрашиваю себя: стоит ли нам восхищаться своими достижениями?

Террисиец нахмурился. В сопровождении сотни солдат Эленда они продвигались на юг. Редкие хлопья кружились в воздухе, медленно опускались на землю, где-то в вышине сгустилась привычная мглистая тьма. Пеплопад был несильным, но постоянным – без перерыва шел вот уже почти два месяца. Лошади брели по колено в пепле. В некоторых местах слой его достигал уже нескольких футов. Сколько времени пройдет, пока он станет слишком глубоким для путешественников?

Все было черным: холмы, дорога, окружавшая их сельская местность. Деревья склонили ветви под тяжестью толстого слоя сажи. Поверхностная растительность была, похоже, мертва, и даже всего две лошади, на которых ехали Сэйзед и Бриз, уже по дороге в Лекаль представляли собой проблему, поскольку не могли прокормиться сами. Солдатам приходилось нести провизию еще и для них.

– Должен признаться, однако, – продолжил Бриз, явно расположенный к беседе под защитой зонтика, прикрепленного к его седлу, – что пепел – это чуть-чуть банально.

– Банально?

– Ну да. Хоть мне и нравятся костюмы черного цвета, сами по себе они навевают тоску.

– Разве пепел может быть другим?

Бриз пожал плечами:

– Вин ведь говорила, что за всем этим кто-то стоит, так? Некая злая роковая сила, или как там ее? Что ж, будь я такой роковой силой, я бы точно не стал утруждаться, окрашивая землю в черный цвет. Никакого шика. Красный был бы куда интереснее. Ты только подумай, какие открываются перспективы, окажись пепел красным, – реки превратились бы в потоки крови. Черный цвет настолько монотонный, что его перестаешь замечать, а вот красный… Ты только представь: красный холм! Увидев такое, я сказал бы, что злой рок, который хочет меня уничтожить, определенно обладает хорошим вкусом.

– Не уверен, что «злой рок» вообще существует, лорд Бриз.

– Да?

Сэйзед покачал головой:

– Пепельные горы всегда испускали тучи пепла. Разве так уж сложно предположить, что сейчас они стали активнее, чем раньше? Очень может быть, это все лишь результат естественных процессов.

– А туман?

– Климат меняется, лорд Бриз. Возможно, раньше дни были слишком теплыми, чтобы появлялся туман. Теперь, когда пепла в воздухе стало больше, дни вполне закономерно сделались холоднее, и поэтому туман держится дольше.

– Правда? Если все так, мой дорогой друг, то почему туман не задерживался в зимние дни? Они гораздо холоднее летних, но туман всегда исчезал с рассветом.

Террисиец смолк. Бриз был в чем-то прав. Но, вычеркивая из своего списка одну религию за другой, Сэйзед все чаще задавался вопросом, не выдумали ли они, что «сила», которую почувствовала Вин, является враждебной. Нет, он ни секунды не сомневался в том, что она рассказала им правду. Но если все религии лгали, разве такой уж большой натяжкой было предположить, что конец света надвигался на них просто потому, что отпущенное миру время вышло?

– Зеленый!

Сэйзед повернулся к гасильщику.

– Вот это, я понимаю, стильный цвет, – продолжал Бриз. – Необычный. Нельзя увидеть зеленое и забыть о нем, как о черном или коричневом. Разве Кельсер не твердил все время, что когда-то растения были зелеными? До Вознесения Вседержителя, до того, как Бездна впервые пришла в наш мир?

– Так написано в хрониках.

– По-моему, это было бы красиво, – задумчиво кивнул Бриз.

– Разве? – искренне удивился Сэйзед. – Большинство людей, с которыми я говорил, находили зеленые растения очень странными.

– И мне раньше так казалось, но теперь, когда приходится день за днем глядеть на черное… Что ж, думаю, некоторое разнообразие бы не помешало. Зеленые поля… капельки цве́та… как их Кельсер называл?

– Цветы́, – подсказал Сэйзед. – Ларста писали о них стихи.

– Да. Будет хорошо, когда они вернутся.

– Вернутся?

– Ну, Церковь Выжившего учит, что Вин однажды очистит небо от пепла, а воздух от тумана. Думаю, раз уж ей придется этим заняться, могла бы заодно вернуть растения и цветы. Сдается мне, это был бы подходящий поступок для женщины.

Сэйзед со вздохом покачал головой:

– Лорд Бриз, я понимаю, что вы просто пытаетесь воодушевить меня. Однако мне весьма трудно поверить в то, что вы приняли учение Церкви Выжившего.

Бриз поколебался. Потом на его лице появилась улыбка.

– Перестарался немного, да?

– Чуть-чуть.

– С тобой все непросто, мой друг. Ты настолько остро воспринимаешь прикосновение к эмоциям, что я почти не могу пользоваться алломантией, а в последнее время ты стал такой… ну, совсем другой. – Голос Бриза вдруг сделался мечтательным. – И все-таки было бы здорово увидеть зеленые растения, про которые все время говорил наш Кельсер. После шести месяцев пепла вполне можно хотя бы захотеть поверить в них. Наверное, этого достаточно для старого лицемера вроде меня.

Безнадежность, овладевшая Сэйзедом, едва не заставила его язвительно отметить, что простой веры недостаточно. Мечты и вера ничего ему не дали. Они не могли изменить тот факт, что растения умирали и мир двигался к своему концу.

Борьба потеряла смысл, потому что смысла не было во всем остальном.

Усилием воли Сэйзед отогнал подобные мысли. Иногда он переживал, что превратился в меланхолика. Но бо́льшую часть времени, к несчастью, даже собственная склонность к пессимизму его не волновала.

«Ларста, – сказал он себе. – Сосредоточься на этой религии. Надо принять решение».

Комментарии Бриза заставили Сэйзеда призадуматься. Ларста очень много внимания уделяли красоте и искусству, которые считали божественными. Но если божественность имела хоть какое-то отношение к искусству, тогда ни один бог никак не мог быть связан с тем, что происходило в мире. Пепел, уныние, гнетущий пейзаж… это не просто «банально», как выразился Бриз. Это совершенно безвкусно. Тускло. Монотонно.

«В религии нет истины, – записал Сэйзед в нижней части листа. – Наблюдаемые события прямо противоречат учению».

Он развязал папку и убрал туда лист, еще на шаг приблизившись к завершению своего труда. Террисиец видел, как краем глаза за ним наблюдает Бриз – гасильщик любил секреты. Сэйзед сомневался, что он будет так уж впечатлен, если узнает об истинной сущности этой работы. Как бы там ни было, хранитель хотел лишь одного: чтобы Бриз позволял ему оставаться в одиночестве, когда наступало время для работы.

«Мне не следовало быть с ним таким резким», – подумал Сэйзед.

Он знал, что гасильщик по-своему пытается ему помочь. Бриз изменился с момента их первой встречи. Когда-то – несмотря на редкие проблески сочувствия – он и в самом деле был грубым, эгоистичным манипулятором, которым теперь лишь притворялся. Сэйзед подозревал, что Бриз присоединился к компании Кельсера не ради желания помочь скаа, а из-за вызывающего плана, не говоря уже о богатом вознаграждении, которое пообещал ему Кельсер.

Вознаграждение – атиумный запас Вседержителя – оказалось выдумкой. Взамен Бриз получил нечто другое.

Внезапно террисиец заметил, что впереди кто-то движется сквозь пепел. Человек, одетый в черное. Однако посреди черно-серого поля даже проблески телесного цвета заметить было нетрудно. Должно быть, один из разведчиков. Капитан Горадель остановил отряд и отправил солдата навстречу. Сэйзед и Бриз терпеливо ждали.

– Донесение, господин посол, – доложил Горадель через некоторое время. – Армия императора вон за теми холмами – до них меньше часа.

– Отлично. – Сэйзеда порадовала мысль, что скоро он увидит хоть что-то, отличное от жутких черных холмов.