Достучаться до танкиста

 
На площади Ленина рыженькая художница
Напишет портрет карандашный за десять минут.
И вместо того, чтобы мимо пройти, поёжиться,
Присел к ней на стульчик, авось её руки не лгут.
 
 
Она забралась под броню, так никто не заглядывал,
Я вздрогнул, обмяк, приколоченный парой гвоздей.
Шуршал карандаш ненасытно и даже обрядово,
Кромсая меня, совмещая куски на листе.
 
 
Я кашлял, потел, и сжимало меня до судорог
Внутри. Проходящих людей сливались мазки.
Казалось, глаза из нахлынувших морем сутолок
Считали меня за эскиз и порханье руки.
 
 
Когда, наконец, конопушка чертёж отхудожила,
Мучительно выдохнув, будто услужливый джин;
Предстало лицо на моё ничуть не похожее —
Оно было слишком красивым, весёлым, живым.
 
 
Свернул свой портрет и побрёл холодными лужами,
Прелестнице что – то неясное буркнув с тоски.
На пристани замер, действительностью контуженный.
Так вот ты какой, под бронёю живущий, танкист.
 

Дочка дарит любовь за деньги

 
Раскладушки продавлен овраг,
Дочь не спит, повернувшись к стенке
Там, за стенкой не толще ковра,
Мама дарит любовь за деньги.
 
 
Может, папа оставил семью,
Как бельё оставляет пятна,
Потому что не только ему
Отдавалась любовь бесплатно?
 
 
Эй, дыхни, кто рабоч и охоч,
Кто способен ещё на подкуп.
Где – то кем – то обласкана дочь,
Мама дарит любовь за водку.
 
 
Вспоминает и плачется мать,
В богадельне снимая пенки —
Дочке некогда внуков рожать,
Дочка дарит любовь за деньги.
 

Прохожие

 
Шаги шуршали в уютной прихожей,
И руки шарили. Вспенился свет.
Пришёл супруг, или просто прохожий
Забрёл в квартиру на запах котлет.
 
 
Свои так бережно входят без стука.
«Любимый, здравствуй, покушать найди.
Устал сегодня?..» – зевала супруга
У ноутбука, крутя бигуди.
 
 
«Любимый» даже не хмыкнет, не ухнет,
Угрюмой тенью расшастался тут,
Сопя и горбясь, пробрался на кухню,
И молча ужинал двадцать минут.
 
 
Жена пыхтела о срочной работе,
И с ноутбуком легла, как доска.
Нарочно, или на автопилоте,
Прохожий лёг рядом в потных носках,
 
 
Туманным взором обвёл ягодицы,
Укрылся, и в тот же миг захрапел.
Никто не вникнул, какая он птица,
Да и к чему восполнять сей пробел;
 
 
Растает утром родной прохожий,
Уйдёт в окоп или в штаб командир.
Какая разница, Петя, Серёжа
Дополнит к ночи одну из квартир.
 

Часть 2
Загляни в замочную скважину

Туман

 
Беретом сжав седые кудри,
Подняв повыше куцый ворот,
Я ледяным промозглым утром
Отправлюсь в город, в ржавый город.
 
 
Под лязг осенней непогоды
Мне суждено попасться в цепи,
Гляжу в молочные разводы,
Кого туман из дымки лепит?
 
 
Я разглядеть ужель во власти
Когда бредёт сиротский путник
И, чертыхаясь на ненастье,
В барьер сметанный зенки лупит?
 
 
И инстинктивно сам потянешь
Вперёд сослепу руку – тяпку,
От воображения устанешь,
В пучине сливочной и зябкой
 
 
Оно рисует образ чей – то,
И этот образ – кос для глаза:
То проползёт под ноги змейка,
То чудищ чуются проказы —
 
 
Вот силуэт завял мохнатый,
Затем восстанет, скалясь алчно,
И с фонаря худые лапы
Протянет сущностью прозрачной,
 
 
То плащ мелькнёт как привиденье,
Багрянец вдалеке забрызжет.
Шаги, что были в отдаленье,
Давно стучат всё ближе, ближе…
 
 
Галопом липкий страх понёсся!
О, вот шаги, заглохли рядом!
На тишь пугливо обернёшься,
Слой ваты влажной срезав взглядом,
 
 
И никого! Сдавило лихо…,
Да шало морось в очи шпарит,
Да грязь повидлом рыжим, рыхлым
Подошвы жжёт армейской паре…
 

Чаепитие в беседочке

 
В чашечках чайных – солнца палитра,
Двое в беседке любезно сидят;
Аня в панаме, Ося в цилиндре,
Пьют, обсуждают цветы и котят.
 
 
Подле мурлычет тёплая Муся.
Ося к Анюте мосты прочертил.
Вдруг, мимо чашки он промахнулся
И отхлебнул из её глаз чернил!
 
 
Эти чернила – сахарней шпанки.
Ося подсел к покрасневшей впритык,
Аня, помявшись, вместо баранки
Осе вцепилась зубами в кадык!
 
 
Плоть отделялась сдобой горячей!
Кости трещали, хлестал алый сок!
Люди предстали массой незрячей,
Скомканной чувством в дрожащий кусок!..
 
 
Стихло в беседке.
Глазоньки хитры.
Ося в панаме, Аня в цилиндре.
 

Привычные ежевечерние прогулки костюма

 
Шёл в спортивном костюме с мотнёй до колен
Джентльмен с бородой и морщинистой кожей,
Кто – то едкий ему бросил вслед: «Не поможет»,
Сотрясая аллейной души гобелен.
 
 
Безучастен старик, хоть плескай в очи щи,
И в груди – тишина на мильонах наречий.
По привычке хозяйской, костюм каждый вечер
Носит в полостях тела костюм из морщин.
 

Клетка с птицей без птицы

 
Корелла издохла, лопнуло сердце —
Браток вчера, обслезив пиджак,
Меня убедил за кислой беседцей
Пустую клетку забрать за так.
 
 
Она на здоровье гадко влияет:
Он глянет в степи былых красот —
И сердце, как у Миклухи – Маклая
В оковах, рвётся. Тоска грызёт.
 
 
И я, на чужую клетку позарясь,
Предвижу, как мой волнистый друг,
Которого я схвачу на базаре,
Погибнет – горлом польётся юг.
 
 
Погибнет. Не старость выпустит стрелы,
Не холод сдавит и не тюрьма,
Предвижу – хохлатый призрак кореллы
Задушит, или сведёт с ума.
 
 
Рассыплю по донцу почки граната,
Поглажу клетки пустой живот.
Боюсь, в ней умолкла туча пернатых.
Я обнуляю счёт.
 

Рыбалка

 
Нетрезвый дядь притопал на рыбалку,
Расправил снасти, лодку накачал,
На середину выплыл, замолчал
Как замолкает в пузе алыча,
Как замолкают, встретивши русалку.
 
 
Из хлебобулки выдернул печёнки
И бросил за борт, в тощий коллектив.
Себя чужим страданьем прикормив,
Слегка закинул удочку в речонку.
 
 
Камыш сопел, сутулый от несчастий,
Под гулы комариного полка
Орущего от боли червяка
Спешили успокоить чьи – то пасти.
 
 
Возможно по фантазиям наяды,
Идя домой под вечер голубой,
Рыбак в пакете из – под мармелада,
Тащил себя с проколотой губой,
Ещё живого, c человечьим взглядом.
 
 
А тот, довольный сносною рыбалкой,
Глаза таращил, вымахавший гном.
Должно быть, слышал каждый за окном,
Как перед потрошеньем и огнём
Он долго по себе дубасил палкой.
 

Из рода омел

 
Заря одноглазая рдела
И некто из рода омел
Надел на себя чьё – то тело
Из груды разлёгшихся тел.
 
 
Сегодня он будет серьёзный
В особых кругах экземпляр,
Он будет весь день строить козни,
Готовить из искры пожар.
 
 
Покроют доспехи младенцев
Его плотоядный костёр,
И он сможет сыто раздеться,
Оставив одежду, как сор.
 
 
Назавтра наденет кого – то,
Кто будет отчаянно хил,
И канет в своё же болото,
Что долгие годы растил.
 
 
А после, устав от приличий,
От войн и больной суеты,
Он выплывет в женском обличье
И, может, ей встретишься ты.
 

Исчезновение садовода

 
Жены кончина подкосила садовода.
Он, допьяна глотая лунный ил,
В интимных дебрях сада – огорода
Её под вишней схоронил.
 
 
Он то молчал, то звал пронзительно: «О, Ева!»,
А после слушал за радистов двух —
Как будто отзывалось тихо древо,
А может быть – любимой дух.
 
 
Мечтая, часто он сидел у пенной вишни,
За талию обняв шершавый ствол.
В часы кристально – трезвого затишья
Траву с усердием полол.
 
 
Соседям хитрым не нудил о вкусе ягод,
Взял, и пропал, как в Амазонке плот.
Лишь Бог, наверно, в курсе, где бедняга.
Ушёл с радаров садовод.
 
 
Возможно, он поднял условностей завесу,
Реальность смог поставить на ребро.
Нам не узнать. Чуть позже, с интересом,
Участок кто – то приобрёл.
 
 
Горбы деревьев тёплых были тенью лишней
Для новой клумбы чайных нежных роз.
Собрался корчевать хозяин вишню
И рядом росший абрикос.
 
 
Картина – жуть рассудок вдребезги разбила:
Под корнем вишни – жёлтый костный слой,
И абрикос, дрожа, из места спила
Сочится алою смолой.
 

Сосед

 
Сон стряхнулся, а у кровати
Замер тумбочкой – мой сосед:
Бледен, худ и внезапно сед.
«Ты зачем ко мне влез – то, Вадик?»
Закачало в кровати – лодке,
А Вадим говорит нечётко,
Будто в рот запихал круассан:
– Не бери ты в киоске водку,
Там – «палёнка», проверил сам.
Поднимаюсь, вникая в тему:
– Про который бубнишь киоск?
Он молчит и, как талый воск,
Уплывает к себе сквозь стену.
 

Эвтаназия

 
Добрый доктор, пропиши мне эвтаназию,
Или выдавлюсь из тела жёлтой мазью
И вползу в больного скользким паразитом,
Пусть лежит сосед уставшим и сердитым;
А затем, тебя попросит взглядом мрази:
«Доктор, сука, пропиши мне эвтаназию».
Ты внимательней повылупи черешни,
Взгляд его сверлильный – мой по – прежнему.
А в палате человек – на целый Китеж.
Доктор, видишь, я моргаю, иль не видишь?
 

Лёгкая фригидность

 
Разорву влеченье на кусочки,
Разделю на сотню чайных ложек.
Дам белее облака носочки
Для твоих изящных стройных ножек.
 
 
Ты ходи в них дома, по балкону,
Их не бойся, милая, запачкать.
Гляну на тебя как на икону,
Словно на хозяина – собачка,
 
 
Можешь принимать любовь как данность.
Суй, родная, ножки в пыль и слякоть,
Вечером, надеюсь, в благодарность
Мне покажешь пяточную мякоть
 
 
И подразнишь. Я у страсти в лапах,
Будто ткань, заправленная в пяльцы.
Я прильну к ступням, вдохну их запах,
В рот приму по очереди пальцы.
 
 
Ты не испугалась бы щекотки,
Я б лизал и в мыслях славил Бога.
Жаль, но это только грёз щепотки,
Ибо ты с рождения безнога.
 

В квартире № 17

 
В квартире № 17
По улице имени Крупской
Не стоит зубами клацать
О щедрости  среднерусской.
 
 
С идеей больной и узкой,
Чертякам легко собраться
На улице имени Крупской,
В квартире № 17
 
 
Там: шёпот зрачкастой мути,
Там: страха и тьмы широты,
И есть в этой мути – люди,
Но умно молчат как шпроты.
 
 
А ежели тявкнешь букву,
Разрезав покой зверинца —
Сожрут, будто сторож брюкву,
Поняв, что ты есть за птица.
 
 
Чьи, думаешь, это маски
Сопят за столом некруглым?
В агонии комы – пляски
Немые кривые куклы?
 
 
Молчи и развесь – ка уши.
Молчи, из какого теста.
Здесь только зрачки и туши,
Здесь нет диалогам места.
 
 
Следи за движеньем звука,
Одышка и пот – не деза.
Кто зубы считает стуком,
Тот будет живьём растерзан.
 
 
Останки не спрячут в яме,
Всё в ход: потроха и чресла;
Его продадут частями,
Разделится выигрыш честно.
 
 
Желаешь себе признаться,
В быту велика нагрузка?
В квартиру № 17
По улице имени Крупской
 
 
Приди.
И не надо мяться.
Вливайся в круг душе —
губский
В квартире № 17
По улице имени Крупской.
 
 
И если раскроют пасти,
Припомни, чего ты жаждал;
Твои дорогие части
Излечат недужных граждан.
 

P.S

Однажды я побывал в квартире по улице Крупской, пришёл добровольно по наводке знакомого. Туда все добровольно приходят, все, кто желает быстро заработать, пусть и с риском для жизни. Я не знал никого из того десятка людей, припёршихся вместе со мной, никто из них явно не страдал словесным недержанием, да и общаться ни капли не хотелось: на душе было гадко, участники нервничали и зыркали друг на друга как живодёры на клетки в зоопарке. За большим залапанным столом мы играли в молчанку. Я знал, что комната напичкана камерами, а за нами наблюдают высокопоставленные любители шоу, делая ставки на приглянувшихся участников. Мы играли почти целые сутки, пока один усатый мужичок не громыхнул кашлем. Его, затравленно озирающегося, тут же унесли какие-то «шкафы» в другое помещение, где профессионально распотрошили на органы. Все остальные принимавшие участие в сеансе, в том числе и я, получили по крупной сумме денег. Мне её хватило на полгода тихой жизни. Завтра я снова отправляюсь пытать счастье.

Пожелайте мне удачи!