Чемодан

 
Мы на краю, на стартовой черте.
Зачем нам куча личностных проблем?
Наскучь, родная, до седых чертей,
И я тебе до язвы надоем,
 
 
Иначе – будет дикий невозврат,
Иначе будет боль и будет мрак,
И головы на кольях будут в ряд.
Давай представим, я совсем дурак.
 
 
Обрыдну так, что выгонюсь взашей,
Пульни с балкона грустный чемодан,
Чтоб он, как несчастливый из вещей,
Скончался на моих руках от ран.
 
 
Заметишь слёзы – флаги, стрекоза,
Проверишь, громко зубками скрипя,
Как я пойду понуро на вокзал,
Неся с собой частичный труп себя.
 
 
Мы будем с ним скитаться по земле,
Я никогда его не схороню.
Я не вернусь, кричи, читай Рабле,
Штудируй Фрейда, Кафку и Камю.
 
 
Он станет ближе всех моих друзей,
Которых я покину навсегда.
Забросив этой жизни карусель,
В обнимку с ним замёрзну в вечных льдах.
 
 
И, если ты мою отыщешь нить,
Причалишь посмотреть, как важный дож,
Меня от чемодана отличить
Не сможешь, не узнаешь, уплывёшь.
 

Иногда можно лежать на брусчатке

 
Марширую по брусчатке поздней ночкой.
Фонари передают меня друг другу
Сожалея, что не могут в одиночку
Тьму души моей рассеять по округе.
 
 
Тьма вкусна, она вкусна как бутерброды,
Привыкаешь к ним и всё, прощай, желудок.
Жду момент, когда втяну её до рвоты,
Чтоб на дне открылось поле незабудок.
 
 
Тишина стоит, лежит, ползёт и душит.
Руку вытяни и – хвать! – её за косы.
А затем её расслабленную тушу
Приноси в места скандалов и вопросов.
 
 
Я бы тоже лёг в морозец на брусчатку
Как те двое, как им кажется, влюблённых.
Я шагаю? Может, я иду вприсядку?
Чёрт возьми, а фонари – дубы и клёны,
 
 
Под подошвой дышит тёплая лужайка,
И ступаю я, должно быть, не подошвой,
А босой ногою. Солнце. Лето. Жарко.
Лучше там побуду.
Я прилягу.
Можно.
 

Кусочек тебя

 
Подари мне себя кусочек,
Спору, пазлик, деталь, чешую,
В колыбели безглазой ночи
Я тебя из неё отращу.
 
 
Ты уже раздавала многим
Просто так, безо всяких причин,
Я ж – прошу, как безногий – ноги.
Подари. Поколдую в ночи,
 
 
Соберу и оставлю целой,
Разорву с формой подлинной нить,
А разросшийся твой мицелий
Буду в тайной кладовке хранить.
 
 
И теперь: кто из вас живее?
Эх, судьба, разлучи нас и склей.
Опасаюсь, таки поверю,
Что дорощенная  – 
милей.
 

Пустота или гематома

 
Мучительно выдавливал тебя из себя:
Сначала мыслей пляшущие тёплые изнанки,
За ними – всё телесное: от лика до пят,
Отхаркивал, вычихивал, выплёвывал останки;
 
 
Они за жизнь цеплялись, висли на бороде,
Не веря в расставанье с инфицированным сердцем.
Ты чуяла, шпигуя собой мягких людей —
Мятежник ускользает в леса от рабовладельца.
 
 
Иссякнув, осмотрелся: нет костей и заноз?
Иначе снова вызреешь во мне, затянешь в омут.
Слоняюсь по бульварам и мусолю вопрос —
Что лучше: пустоту лелеять или гематому?
 

Ушёл за дождём

 
Через форточку в дом лезут воздух и хаос,
У меня на столе мыши книги погрызли,
От меня здесь почти ничего не осталось:
Оболочка и парочка сплюнутых мыслей.
 
 
В предыдущий сеанс открывания двери
Я ушёл за дождём, до сих пор не вернувшись.
Сколько вёрст я уже сапогами отмерил,
Может, слился с дождём, позабыв прежний ужас.
 
 
Тощий ветер влетел, зацепив листик с полки,
Закружил и метнул в криволюстрые очи.
Из углов тишина смотрит раненным волком,
По листочку бежит мой размашистый почерк.
 
 
Не могу разобрать. Ветер, глянь, ты глазастей,
От меня здесь уже только вмятины в кресло.
Выдуй из дому вон.
Вспомнил, там было: «Здрасти,
Я ушёл за дождём. Буду к осени. Честно».
 

Водолазы

 
Затаился, сижу водолазом на дне
Под чернеющим дном корабля,
В череде взбаламученно – илистых дней
Кто – то сверху не любит меня;
 
 
Капитан, или кто, кроет мне кислород,
Пуповину жуёт, веселясь,
Дескать, ты – молодец, но уж больно – урод,
И душа – не душа, а – карась.
 
 
Я хочу разглядеть все красоты на дне,
Но вокруг только пляшущий ил.
Эй, дружище, тебе c аквалангом видней,
Может, кто – то тебя полюбил?
 
 
Подскажи, косяки перламутровых рыб
Разрезают звенящую синь?
Мне стоять здесь одной из задумчивых глыб
Дольше вахты, старпом, не проси.
 
 
Может быть, я один под пятой корабля,
Ну а сколько таких кораблей?
Может быть, незнакомый мой друг, и тебя
Извозили в печали и мгле.
 
 
После схваток река мне раздвинет волну.
Я оставлю привычную муть,
Поднимусь и в лицо бедокуру взгляну,
И скажу что – нибудь, что – нибудь…
 

Реципиент

 
Сегодня опять проснулся не весь —
на постели: шея, голова и надежд шарф,
на люстре рука, и, кажется, пресс.
Может, остального не было ни шиша?
 
 
А ты на постели есть вообще?
Ни одной детали: ни души, ни глаз. Ушла,
оставив меня, одну из вещей?
Пригляделся.
Вот: кусочку сердца поёт мгла.
 
 
Окстись. Так не может быть! Перестань!
Чем мы любим друг друга, скажи? Кто объяснит?
Полундра! Полундра! Наверх свистать!
Объявляю организму всему аудит!
 
 
Собрались! Собрались! Эй, все ко мне!
Руки! Обе! Быстро! Ноги тоже! А где грудь?
Там сердце! Им любят!.. Или же нет?
Тот, кто любит мозгом, любит части или суть?
 
 
Запутался! Мысли, бейте не вскользь!
Сердце! Выкатись откуда – нибудь уже! Жду!
Нет сердца. Иду, прострелянный лось,
и в дыру кладу отвалившуюся звезду.
 

Нас откопают археологи

 
Давай уедем туда, где снег,
Туда где лёд жирнее творога
Заполнит клетки, и через век
Нас откопают археологи.
 
 
Давай уедем, я всё собрал:
Гитару, лучший томик Бродского.
Чем больше мы отсчитаем шпал,
Тем меньше будет в нас уродского.
 
 
Купил билеты в один конец.
Признаться мне не хватит выдоха,
Я по любовям не сильный спец,
Но я готов впервые выехать.
 
 
Давай сегодня, я всё решил.
Оставь шарфы, носки из войлока.
Мы станем искрой одной души.
И прослезятся археологи.
 

Грехи и пальцы

 
Маленький Витя считает свои грехи:
Дважды за день разразился отцовским матом,
Шарф не надел, и теперь его ждёт бронхит,
Пендель целебный отвесил младшόму брату,
 
 
Маме соврал, перепачкал гуашью лифт,
А на уроке ИЗО решил отоспаться.
Маленький Витя не знает пока молитв,
Просто молчит перед сном, загибая пальцы.
 
 
Так же сегодня он камнем попал в кота.
«Спите, пернатые…» – шепчет в своей кровати
И загибает. И с ужасом ждёт, когда
Пальцев не хватит.
 

Морщины

 
Висят морщины у девушки, Господи Боже,
А ведь вчера она бегала с розовой кожей,
А ведь вчера она пела в церковном хоре,
Встречалась с кем – то, рвалась на море.
Встречалась с кем – то намного старше,
Намного старше её папаши.
А ранним утром исчез мужчина,
На всём оставив свои морщины,
Куда ни глянь —
следы машины,
Одни морщины,
Одни морщины.
 

Рассматривание себя со стороны

 
Подъезд зевнул и кем – то высморкался в утро,
рассвет кинжально меток. Всё, что крепче брюта
залить охота внутрь. Жалею человека,
бредущего с культёю пенсии в аптеку.
 
 
В окно таращусь, в небо, в мясо пуповины,
у мусорки: собаки, кошки, херувимы.
А где – то там, в других местах, совсем безоких
друг друга любят люди или боги
 
 
за просто так, по доброте своей душевной,
и там у них прекрасно всё, и дождь волшебный,
поля в цветах живых, в спине и лёгких – лёгкость,
и голова – пустая ветреная ёмкость.
 
 
И дунешь в гости. Скромный домик, ива, речка,
один из ангелов скучает на крылечке,
сидит, обняв коленки. Молвит: «Папа занят.
Себя рассматривает вашими глазами».
 

Ты вонзишь мне ножик в печень

 
В подворотне синей ночью
Ты вонзишь мне ножик в печень.
Я запомню искры – очи.
Этот цикл, поверь мне, – вечен;
 
 
Мы встречались в прошлых жизнях,
Смытых бережным прибоем.
По тебе справляя тризну,
Я пожертвовал собою,
 
 
Лишь бы видеть искры – очи,
Лишь бы слышать песню речи.
А сейчас ты синей ночью
Острый нож вонзишь мне в печень.
 
 
Не случайность это вовсе.
Я к тебе приду, но позже,
Ведь душа твоя попросит,
Как возьмёт томленье вожжи.
 
 
Слыша роз благоуханье,
Ощущая лёгкость нимба,
На последнем издыханьи
Прошепчу тебе: «Спасибо…».
 

Сломанный пряник

 
Нет ничего долговечней дряни.
Утром запарив из мыслей мюсли,
Цапнул с разбега вчерашний пряник.
Пряник сломался – он стал невкусным.
 
 
Жижа – не чай, а, похоже – сома.
Только хорошее о погоде
(Колкий рассвет пузом тучи сломан).
И мой настрой – никуда не годен.
 
 
Видит поломки и дворник Саныч.
Еду в метро, чуя сбой системы.
«Как ты? – звоню, – не сломалась за ночь?
Все ли на месте детали, схемы?»
 
 
Громко молчишь, не ждала вопроса,
Шорох, гудки – словно в ухо фаллос.
Кто – то в вагоне по сну разбросан.
Ох, неужели и ты сломалась?
 
 
Пучит подземку, от тел икает.
Люди настроились на гастроли.
Вечером буду, держись, родная.
Если не выйдет любовь из строя.
 

Весеннее пробуждение

 
Душно – грязное месиво
Вместо спрута весеннего,
Тонешь в чьей – то депрессии,
Пьёшь похлеще Есенина.
 
 
А зимой не мешалось. И
Мнёшь чинарики скверами,
Лично вскормленной жалости
Поражаясь размерами.
 
 
Хоть метель не метелится
И мороз не морозится —
В пробужденье не верится,
И зудит переносица.
 
 
Где бы скрыться от сырости,
От прокуренной ругани.
Что успел ты там выгрести
Из аптечки напуганной?
 
 
Тяжесть неба топорного
Созерцается склерами.
Те, кто выпил снотворного,
Пробуждаются первыми.
 

Не первый непервый

 
На стрижке, Порфирий с обидой в душе
Отметил, следя за повадками Людки,
Что здесь до него обслужили уже
Десятки, а может быть сотни ублюдков.
 
 
В кафешке он был далеко не вторым,
Давился какой – то заморской консервой,
И слёзы бежали по щёчкам сырым,
Что он у разносчицы очень не первый.
 
 
Куда бы он, жалкий, в сердцах ни пошёл,
Кого бы ни встретил: каргу или фею,
Везде с ним обходятся нехорошо,
Бросая куском на жужжащий конвейер.
 
 
Порфирий, уняв сумасшедшую прыть,
В притонах укрыл оголённые нервы
И любит, кого невозможно любить.
И в этом он тоже, похоже, не первый.
 

Бог не ставил прививки

 
Мы искали себе пространство другое,
Мы искали себя за бортом,
Где тепло и свежо, где сладость покоя,
Где мы сможем построить свой дом.
Мы искали, мы ищем, мы убегаем;
Экология, паника, смерть.
Где другой организм, планета другая?
Где нас примут? О, боже, ответь.
Мы бы взяли какой – нибудь мир на вырост,
А затем разнесли бы войной.
Во Вселенной шалит космический вирус.
Бог не ставил прививки больной.