2

Улицы. Лабиринт, устроенный когда-то для защиты города и вышгородского замка. В то время каэнглумцы не совсем убедились в своей странной независимости и понастроили множество защитных сооружений. Но уже тогда лабиринт строился и для нескучных прогулок. Горожане расчетливы.

Старый город в крепостных стенах маленький, но не игрушечный, строгий нарядный город. Большая часть Каэнглума построена на склонах теснины реки Голхи. «Дома стоят очень уверенно. Можно ли так говорить о домах? Про себя можно».

Дома. Почти каждый имел свое имя, многие украшены росписями – историями города, историями самого дома. Снег застил, но Любке угадывал. «Три Брата». За серой каменной штукатуркой, как корни дерева, проявлялся каркас фахверка. Над самыми верхними, никогда не затворявшимися окнами чердака балки с блоками на конце и провисшими цепями, канатами от блоков в окна. Дома для себя и своих двух братьев построил некий человек; он пришел из страны, расположенной южнее Каэнглума. Братья искали его по всей Европе и нашли молодым, сами будучи уже старыми и больными. Младший брат ухаживал за ними, пока возраст их не сравнялся.

«Толстяк» – дом с высоким щипцом, вся стена в окнах, настоящих и прорезанных сграффито по штукатурке; последних было больше, и тоже с настоящими ставнями. «Ты спрашиваешь, кто такой был Толстяк? Булочник. Прозвище перешло к дому». История о фальшивых окнах, недовольных горожанах и любознательных всадниках. Всадники спустились с Вышгорода, желая подробно ознакомиться в магистрате с городскими порядками. Спустились сквозь Проломный спуск. Его и проломили всадники, так как основной, Лангбейн, был тщательно и наглухо заделан трудолюбивыми горожанами. «Ты спрашиваешь зачем? Расскажу позже. Всадники не достучались до хозяина. Он был советником магистрата, тогда обер-бургомистром. Если угадать настоящее окно в нижнем этаже, а оно в пекарню, и постучать, то откроют и угостят горячим хлебом. Время от времени пекари закладывают одно окно и разбирают другое. Попробуем?» Любке постучал и угадал. Дальше шел с бумажным пакетом. На белом пакете красный рисунок: дракон с выпученными глазами работает мехами у хлебопекарной печи.

Рядом «Тощий Сапожник». С одним рядом окон, одно над другим по узкому фасаду, от цоколя до самого верхнего пятого под коньком. Длинные окна в мелкий переплет. «Видишь? В одном, на втором этаже сохранились маленькие круглые разноцветные стекла. Их вынули из разных окон после пожара. Когда-то каждое окно имело свой цвет. Дом был самого сапожника, на него хватало историй. В доме не было перекрытий и из полуподвала шла одна лестница, окна были на ее площадках. Дом и был построен для одной лестницы. Сам сапожник жил и работал в полуподвале. Говорили также, что он хотел поднять стену и лестницу… Да, ты догадлива, на два этажа выше».

Любке шел, вспоминал, сам себе и кому-то в мечтах рассказывал истории о тех странных и веселых людях. Вот очень старинный дом, здесь жил цирюльник, но дом назывался «Теща». Рассказывали, что цирюльник сам себе изготавливал инструменты, да такие, что были выставлены как шедевр на звание мастера. Инструменты признали и захотели принять в цех Кователей Каэнглума и Капштадта⁵. Кузнецы сковали вывеску новому мастеру. Но теща цирюльника (в то время новоприезжая) не хотела быть тещей кузнеца. Зять ходил в Вышгород. Свои шеи ему подставляли многие, как она считала, знатные люди; заботливая дама не совсем разобралась в городском устройстве. Один ее брат был лекарем, другой служил в магистрате, должности никто не помнит. Она уговорила всех. В утешение самому цирюльнику разрешили делать некоторые мелкие операции, кроме дозволенных кровопускания, установки пиявок и удаления мозолей. А также заказали ему инструменты. «Их можно увидеть в музее магистрата. Ювелирные изделия, непохожие на современные хирургические инструменты. Они обладают анестезирующим действием, что было проверено и в настоящее время. Ты смеешься… Хочешь проверить сама?» В утешение самой теще дали привилегию отказывать княжескому приглашению на завтрак. Она долго привыкала к тому, что в Вышгороде и самом дворце жили вполне обыкновенные люди: мастеровые, трубочисты, студенты и прочие – и все являются членами магистрата, а сами князья что-то вроде роскошной мебели. Другое о цирюльнике и лекаре ты сможешь узнать в хрестоматийной истории о времени принцессы Гасеннау в главе «О Пирожных».

3

Город украшали к Празднику. Елочки в кадках уже появились, их обживали забежавшие на праздник лесные зверушки. Звучала предпраздничная музыка, подготовительная, тихая. Ночь не сделала город темным. Он оставался светлым от снега и света негаснущих окон, витрин, фонарей, самих жителей, забавно переносящих на плечах и головных уборах маленькие сугробы и почему-то не сбивавших снег, словно играли в «у кого выше и донесет ли до дома». Фигуры казались высокими в этих своеобразных маскарадных костюмах. Свет из витрин и окон без ставней подсвечивал их золотом и серебром; белые карнавальные бюсты, надетые на плечи.

Любке спускался улицей Кейха вдоль подпорных стен. Снег и отблески света скрывали темноту подворотен и проулков. «Снежная кисея скрывает особый Каэнглум. Смотри, арки в подпорных стенах – начала подземных ходов. Темные проулки и подворотни ведут на узкие переулки-лестницы. Осторожней! Они могут закончиться колодцем или переходом под рекой».

Пересек шумную Паксарг… За витринами – золотое сквозь серебряный снег – одежда к празднику и подарки. И на зиму не убирались маркизы и навесы, разноцветные полосатые с надписями: «Lilled, vanikud ja lillekimpude», «Велетский квас», «Küsten dunkles bier», «Gadrau records – garolau newydd»… Плакаты театральные, цирковые и киноафиши; реклама, объявления. Например: «Новое собрание маскарадных костюмов и robe du soir Ланен». Или: «В бакалейной лавке на площади Пяти Улиц предпраздничная дегустация нового ликера „Ветус Туррис“». Любке остановился у яркого плаката «Mott and Picts Black Honey. It’s not as obvious as it seems», увидел на нем знакомые лица. Двух девушек он узнал – те самые, которые забавлялись открыванием старинных дверей, третья, красноволосая, незнакома…

Сквозь Лазаретную башню, по переулку с тем же названием, прошел к собору Оливе. Собор был настолько велик, что увидеть его весь можно было только издалека. Вокруг собора кольцо скверов – завершения улиц. Фонтан и памятник. Деревья в белом. «Словно под простынями, – мелькнуло у меня в голове, и я огорчился». Огорчало Любке и то, что некоторые прохожие, как ни странно, оглядываются на него с настороженным недоумением. «Наверно, новоприезжие. И еще тревожило: паром и зев откинутой аппарели. Сгусток тумана скатился на пирс, белое в белое. Мысли не пришли в порядок. Почему простыни? Почему чудится, что снежными простынями накрыты кустарники спиреи, будто музейные экспонаты или те, кто лежит на металлических столах? За кустами прокатилось белое, мелькнуло и пропало. Дети катают снежные шары? За бульваром Старый лицей… Там родилась моя печаль. Хожу и говорю с ней». Любке обошел собор. «Деревянная раскрашенная статуя Олафа в угловой нише. Его фонтан. Почему его? Не знаю. В воду подливают разноцветные сиропы. Струи в мороз замерзают, и можно сламывать вкусные леденцы». Постоял у надгробных крестов. Спустился под землю у Грифоньего моста. Любке удивляло, иногда возмущало, что подземный город так же ухожен и освещен, как и верхний. «Я долго искал „настоящие“ подземелья – и, конечно же, доискался… Попал на выводок головастиков ледяного дракона ляги. Ты испугалась? Да, опасные звери. И неприятные на вид. Тогда меня спас один из ларв башни Ветус Туррис⁶. Каэнглум ограничивает любопытство. Если упорно искать границу города, можно найти и перейти, но трудно вернуться назад».

Любке проходил под арками подземных мостов Николя Фисетто. Николя создал их для… воды. Канал протекал по прозрачному ложу, изготовленному капштадтскими стеклодувами. Замковые камни – хрусталь. Там, где канал был вплотную обстроен, где балконы зданий смыкались над каналом, вода текла по витражу с изображениями перспективы домов, стоящих наверху. Любке сел в кафе «Под миртовым мостом», попросил чаю в прозрачном стакане. Ел булочку, пил чай, смотрел вверх. При свете фонарей цветные картины переливались, играли красками, вода была прозрачна; здесь течение было быстрое. Вот один балкон чуть касается другого, а вот они «срослись»; соседи – юноша и девушка наконец-то поженились. «Когда создавали витражные картины, балконы вот этих домов не соединялись. В витраже были изображены влюбленные, они тянулись друг к другу над водой. Интересно посмотреть на дома теперь». В солнечный день или лунную ночь вид сверху проглядывал сквозь изображения. Зеркальный пол струился под ногами…

Поднялся на поверхность у перекрестка Пяти Улиц. Вот цветочный магазин, бакалейная лавка и рассыльная контора Димитра Мендоса. Маленький книжный магазин. И очень старая гостиница «Тетушка Мима». «Мы можем остановиться и пожить у Мимы. Она гостеприимна и прекрасно готовит. Ее часто приглашали в Вышгород. Не знаю, как сейчас. Кафе на стрелке, разделяющее своей площадкой брусчатую улицу надвое. Кафе того времени, когда с „Темерариса“ сгрузили первые мешки с кофе». «Кафе Сольво» с крытой полуротондой для маленького оркестра на самом острие мыса. Любке узнал Длинного Сольво. В том же, до пят, военном пальто с гражданскими пуговицами и, как всегда, распахнутом. Любке не стал подходить, но остановился посмотреть, как Сольво лепит из снега музыкантов. Потом покроет льдом.

Поздний вечер, но все работало. «Ты говоришь, что хозяева не хотят закрываться в такое хорошее время? Да. Приятно сидеть в теплых золотых помещениях, глядя в окно на падающий снег. Радуясь редкому заснеженному посетителю, доброжелательно поглядывать, как гость долго сбивает снег в ярко освещенном застекленном тамбуре. Старые радужные стекла. Тебе не кажется, что в старинных рамах они выглядят многоцветными витражами?»

Навстречу шли трое. Высокий мужчина, одетый не совсем по-зимнему. В очень осеннем плаще и такой же шляпе, на полях которой успел собраться снег. Женщина, укутанная в теплую капштадтскую шаль, зеленую с синим, вытканную серебряными рыбками. И девушка. Она кружилась вокруг взрослых и пела песенку о снеге, о колоколах и подарках. Взрослые, смеясь, подхватывали. «Не дочь, скорее племянница». Проходя мимо, он отвернулся, но успел заметить – женщина внимательно посмотрела на него.

– Коста, я увидела…

– Да, Аннике?

– Когда я училась в Старом лицее, к нам приходили дружить мальчишки из вышгородской гимназии. Такой удивительный мальчик, юноша. Он был возраста Овит, из старших классов.

– Чем он был необычен?

– Он… был очень бел и с красными, нет, алыми глазами, цвета тех роз, которые ты для меня вырастил.

Коста оглянулся, но никого не увидел.

– Всегда задумчив, если не печален. Крупен и высок. Овит говорила, что он любит потайные ходы, кладбища, самые глубокие подземелья Ветус Туррис.

– Ты узнала его в прохожем?

– Мне показалось. Его не было видно… давно. Он вернулся с последней войны, немного жил в городе и опять куда-то уходил.

Коста засмеялся:

– С последней войны… Удивительно играет время в Каэнглуме.

Девушка спросила:

– Вы весело встревожены. Опять пропустила начало истории?

– Вот не знаю, Дори, начало или нет, но история вполне может начаться.

НАВРАП

– Вот и форт. Милитаристы комолые. Далее гавани, причалы. Видны как на ладони. Где моя «Инсоленция»? В разлете… Не берегут тебя, моя златосеребряная. Не заботятся о тебе, мечта моих стапелей, которых у меня и нету… Безместное детство – колыбель смуты и темной перспективы… О, старая калоша «Фидуцей» в доке! Раз, два… четырепять. Все мачты на месте. Осыпавшийся еловый лес… Бурелом. Что взять с этого жуткого многоэтажного монстра? Разве что пушки чистый поликсен с Дальних островов. Говорят, у старого князя Акселя яхта блещее, чем «Инсоленция», мое златосеребряное вожделение! Врут. Кто может сравниться с тобой? И смотреть не буду на ту аксиальную полулайбу, чтобы не портить зрение и возвышенный аппетит. Янтарный полуостров. Почему «полу»? Все у них не так, все наполовину. Как хочется перепахать эти янтарные рощи. Зарыться в солнечных брызгах!

Порыв ветра на миг раскроил облака, и месяц осветил город. Снег не держался на остроконечных крышах и шпилях, освещенные улицы казались золотыми реками в темных берегах.

– Не экономят на топливе и электричестве. Транжиры. Золотые строчки улиц… не прочесть. Вирши как в той игре: каждый дописывает свою фразу, не читая предыдущую. Шея скрутится – попасть в такой переплет. Как они перемещаются?