Глава 8

Он когда-то особо и не разбирался в пище. Еда есть еда, главное, чтобы брюхо было сыто. Солдатская заповедь. Но это было до того, как Волков попал в гвардию. Там он стал привыкать к белому хлебу, яйцам, молоку и меду на завтрак. Привык настолько, что бобы с луком и хлеб, пусть даже на оливковом масле, вызывали у него раздражение. Настроение после такого завтрака устанавливалось плохое. А тут еще бургомистр пришел. Господин Гюнтериг вроде как и говорил заискивающе, и вид у него был просящий, но на самом деле он упрямо гнул свое:

– Наш город – верный слуга императора. Понимаете?

– Все мы верные слуги императора, – соглашался с ним кавалер.

– У нас есть грамота от императора, где он записал наши привилегии в торговле сеном и овсом. Когда еретики были у стен Ланна, мы поставляли императору фураж бесплатно.

– Сие похвально.

– Скорбью стало бы для нашего города, что женам нашим уготован позор. Мы не хуже других городов.

– Так для любого города такое скорбь, а от меня вы что хотите? – спрашивал Волков, надеясь, что отец Иона выйдет из нужника и этот разговор можно будет закончить.

– Общество хочет знать, что ожидает жен и юного писаря?

– Так спросите у святых отцов, я только страж. Откуда мне знать.

– Но вы же вели следствие!

– Помогал, только помогал. Тем более что приговоры выносят отцы, а не я. Так что спрашивайте у членов Святого трибунала. Отцы-комиссары дело уже прочли, наверное, и решение уже приняли.

– Уж больно отцы-комиссары суровы, к ним и подойти боязно, – бургомистр не собирался от него отставать, – может, вы мне скажете.

– Неправда ваша, прелат-комиссар отец Иона добрейшей души человек.

– И все-таки, я бы от вас хотел услышать, мы как-никак миряне, нам легче договориться…

Гюнтериг начинал уже раздражать кавалера. Волков понимал, куда тот клонит, да еще и отец Иона сегодня засиделся. И он спросил напрямую:

– Да что ж вам сказать-то? Чего же вы хотите от меня? Говорите, чего ходите вокруг да около.

– Надобно освободить от суровой кары жен наших, – выпалил бургомистр. – Посодействуйте. Общество просит.

– Общество? А не то ли общество на меня кидалось драться? Не общество ли ваше било Сыча и людей его? – Он замолчал и, приблизив свое лицо к лицу Гюнтерига, добавил: – Люди ваши на меня, рыцаря божьего, руку поднимали!

– Раскаиваются, – ни капли не смутился Гюнтериг, – господин рыцарь, они раскаиваются. Просят содействовать женам.

– Женам? Или Магде Липке?

– Магде Липке, родственники очень волнуются за нее.

– Да не за нее они волнуются, они за себя волнуются. Не хотят, чтобы их бабу на площади кнутом били, – он опять приблизился к бургомистру, – то позор большой. Для всей семьи позор.

– Просят они за нее… Сулят, – не отставал бургомистр.

– Сулят! Мне их посулы ни к чему, да и пустое это. Святые отцы больно злы на наветчиков. И я зол. Так что ступайте к святым отцам, за кого другого еще просил бы, а за Магду Липке не стану. Из-за навета тут сидим, время тратим и деньги вместо того, чтобы ведьм суду предавать.

– Ну а за нашего писаря, за Вольфганга Веберкляйна, попросите? Родители его так убиваются, так убиваются. Нижайше просят о снисхождении. Он хороший молодой человек, неопытен еще.

– Хорошо, о нем поговорю, – согласился кавалер, – сколько дадут родители, чтобы ему не было позора?

– Они люди небогатые…

– Сколько?

– Десять талеров монетой земли Ребенрее.

– Не сильно они за сына волнуются, – кривился Волков.

– Они люди небогатые, – молитвенно сложил руки Гюнтериг. – Очень надеются на доброту вашу.

– Хорошо, за него я поговорю, – повторил рыцарь, тем более что к мальчишке он злости не испытывал. – А за остальных двух женщин не просить?

– Пусть Бог им судьей будет, – отвечал бургомистр, – и все-таки, может, походатайствуете насчет Магды…

– К святым отцам, – перебил его кавалер. – Кстати, бургомистр, вы бы эшафот перед ратушей поставили бы. И палачу деньги вперед выдайте.

– Да как же так, – искренне удивился Гюнтериг, – неужто все на казну города ляжет?

– Именно, комиссия только расследование ведет, правду ищет и суд вершит – приговор выносит. А экзекуция – то дело власти мирской. Ваше дело.

– Экзекуция? – переспросил бургомистр.

– Исполнение.

– За счет казны?

– Эшафот и палач за ваш счет. И не забудьте помост с лавками для святых отцов, чтобы следить за делом могли. И не делайте грустного лица, мы не сами сюда приехали, это ваши жены нас сюда пригласили.

Гюнтериг и сам начинал ненавидеть баб и их проклятый навет. Он кивал понимающе, а сам подсчитывал расходы городской казны.

* * *

Кавалер настраивался на сложный разговор со святыми отцами по поводу писаря Вольфганга Веберкляйна, но все вышло на диво легко и бысто.

– Это тот писарь, что донос писал? – спросил отец Иоганн.

– Да, и семья просит от казни его освободить, – пояснял кавалер.

– За десять монет?

– Да.

– Так мало они дают за язык сына.

– Бургомистр сказал, что семья небогата.

– Небогата? Что ж, берите, что есть, – сказал отец Николас, – нам алчность не к лицу. Еще штраф ему выпишем в десять монет, и будет хорошо.

– Да, да, – кивал отец Иоганн, – будет хорошо. Будет достойно. А только за писаря деньги предлагали?

– Нет, еще за зачинщицу, – отвечал кавалер, – за Магду Липке, но я отверг. Подлая баба, не раскаялась.

– Что ж, – отец Иоганн был немного разочарован. – Пусть так. А за остальных жен давали?

– Нет, бургомистр сказал, что Бог им судья.

– Что ж, – отец Иоганн внимательно смотрел на Волкова и тихо произнес: – Сын мой, утаить серебро от Святого трибунала есть грех корысти. Не утаил ли ты себе мзду?

– Отец мой, – Волков не отводил глаз и говорил так же тихо, – даже думать о том, что я утаю мзду, для меня оскорбление.

– Да благословен будь, – отец Иоганн осенил кавалера крестом.

Но Волков не считал, что разговор окончен:

– Святые отцы.

– Да, сын мой.

– Куда пойдет серебро, что мы возьмем тут? Затраты у меня велики, добрым людям платить нечем, как время придет.

– Да знаем мы, знаем, – успокаивал отец Иоганн, – все серебро, что тут возьмем, пусть людям твоим идет.

– Не волнуйся, рыцарь, в другом городе найдем ведьм, все затраты покроются, – говорил отец Николас.

– Не было такого, чтобы сатана Святой трибунал без серебра оставил, – добавил отец Николас.

И оба отца засмеялись, а Волков приободрился, видя, что не волнуются монахи.

* * *

Отец Иона бледен был, хворь не отпускала его, поэтому вставал с лавки тяжело и говорил негромко. И чтобы было тихо, чтобы слышали его люди, что битком набились в зал, кавалеру пришлось предпринимать усилия и кое-кого взашей гнать на улицу.

Провинившиеся сидели на лавке, вокруг них солдаты, монахи расположились чуть поодаль, остальные все стояли. Слушали внимательно. А отец Иона говорил:

– Господом и Святой Церковью право, данное мне судить, пусть оспорит кто. Есть такие?

Никто не оспорил. Отец Иона обвел всех взглядом и продолжал:

– Нет никого? Писарь, пиши, оспаривающих нет. Я, брат ордена Святых вод Ердана, ауксиларий славного города Ланна и приор монастыря Святых вод Ердана, прелат-комиссар Святого трибунала инквизиции, отец Иона, и архипресвитер кафедрального собора славного города Ланна и член комиссии Святого трибунала инквизиции, отец Николас, и брат ордена Святых вод Ердана, каноник, член комиссии Святого трибунала инквизиции, отец Иоганн, взялись вести расследование по делу о навете и пришли к такому решению: Магда Липке, жена головы гильдии кузнецов города Алька, и Петра Раубе – жена столяра, и Марта Крайсбахер, и писарь городского магистрата Вольфганг Веберкляйн, решив сотворить зло, удумали навет и клеветали против вдовы Гертруды Вайс, что держит сыроварню здесь же в городе Альке. Инквизиция установила, что зачинщицей являлась Магда Липке, сама она была на следствии зла, запиралась, говорить не хотела и не каялась. На вдову Вайс она клеветала, так как сын ее ко вдове ходил за мужским. И та его привечала. Петра Раубе и Марта Крайсбахер тоже на вдову были злы и клеветали, так как мужья их ходили к вдове за мужским и та их привечала. Обе жены сии говорили неохотно, только после покаялись. Писарь Вольфганг Веберкляйн не запирался, говорил охотно и каялся, зла на вдову не имел, бумагу стал писать за мзду в два талера, что сулили ему жены, что зло затеяли.

Отец Иона вздохнул, еще раз обвел глазами собравшихся. Все, и женщины, и мужчины, и солдаты, и даже кавалер с ротмистром, внимательно слушали, ждали, когда монах продолжит, и тот огласил приговор:

– Святой трибунал постановил: Магду Липке бить кнутом у столба пятнадцать раз.

Женщина смотрела на него яростно, а по залу прокатился ропот удивления.

– С мужа Магды Липке взять пятнадцать талеров земли Ребенрее или четырнадцать талеров славного города Ланна. А язык ей усечь, как положено за клевету и наговор.

– Да как же так, это что, праведный суд? – заорал кто-то. Люди заволновались, а кавалер выглядел орущего и указал на него ротмистру пальцем. – Какая ж в нем праведность. Невинных судят!

Солдаты тут же схватили человека, а он надумал сопротивляться, так на нем платье дорогое тут же порвали и били его в кровь, а он орал:

– Неправедный суд, неправедный!

Его поволокли по полу и выгнали из зала.

– Подлость! – заорала Магда Липке, вскакивая с лавки и придерживая разодранное в лохмотья платье, – подлость, а не суд.

– Будешь трибунал облаивать, так мы тебе еще и клеймо присудим, – тоже встал со своего места отец Николас и указал перстом на злую бабу. – На лоб! Угомонись, жена, Богом тебя прошу.

Женщина села, но успокоиться не могла. А отец Иона оглядел всех и продолжил негромко:

– Петра Раубе, тебя трибунал приговаривает бить кнутом у столба десять раз, пусть муж твой заплатит пять талеров земли Ребенрее трибуналу, также мы приговариваем тебя к усечению языка за навет и клевету.

– А-а-а, – заорала женщина, потом зарыдала.

А отец Иона говорил дальше:

– Марта Крайсбахер, приговариваем тебя бить кнутом у столба десять раз, пусть муж твой заплатит за тебя пять талеров, приговариваем тебя также к усечению языка.

– О Господи, да за что же, – завыла толстуха, – это они меня подбили на клевету.

– За навет и клевету, – закончил отец Иона.

– Я не виновата, Господи, ну вы хотя бы денег у мужа не берите. Он убьет меня.