Вилли вышел на нужную дистанцию и начал стрелять. Видно, что у офицеров было время, чтобы поучить новобранцев. Люди его выходили на позицию стрельбы по двадцать человек, а не всем скопом, как это было принято. Они старались стрелять линиями. Солдаты слушали команды, целились и стреляли, когда Вилли кричал «Огонь». Резко фыркая, аркебузы выбрасывали короткие быстрые струи огня и большие белые клубы дыма. Отстрелявшиеся тут же уходили назад, а их место занимали новые стрелки.
Аркебуза… Да, это совсем не мушкет.
Залп! И из строя врага вышел один человек. Враги наклоняются из ровного ряда, смотрят друг на друга, проверяют, многие ли побиты. Нет, немногие. Стоят дальше. Еще залп. Еще один горец хватается за руку и, отдав ближайшему товарищу пику, начинает пробираться сквозь ряды назад, в тыл. И только с третьего залпа был первый убитый. Невысокий, но коренастый мощный горец плашмя рухнул вперед, а его алебарда звякнула о мостовую.
Три залпа, шесть десятков человек выстрелили – два раненых и один убитый, ну, может, три раненых. И это при том, что люди Вилли стреляли с пятидесяти шагов. Арбалетчиков нет, никто им не мешал. Да, все-таки аркебузы – это и близко не мушкеты. Стреляй его люди из мушкетов, так пятерых или шестерых горцев товарищи уносили бы уже мертвыми, а еще десяток или дюжина уползали бы сами.
Но генерала удивило кое-что в поведении горцев. Славящиеся своим напором, неотразимым ударом великолепных монолитных баталий, горцы терпеливо стояли под огнем и смотрели, как на линию огня выходит четвертая двадцатка людей капитана Вилли. Справа стояли сплошные бревенчатые стены больших амбаров, слева – крепкие заборы. Их баталия перекрывала всю дорогу, ни справа, ни слева их не обойти.
– Отчего же они не атакуют? – сам у себя тихо спросил генерал, он-то на их месте обязательно пошел бы вперед.
Тут за спинами горцев появился всадник и принялся распоряжаться – не иначе как офицер. Хотя офицеры горцев обычно руководят боем пешие, а этот на коне. Мало того, он еще и со щитом. Волков знал, что этот небольшой щит из железа не берут аркебузные пули, даже пущенные в упор.
Вилли вывел на позицию огня четвертую двадцатку стрелков. Солдаты выстрелили. Офицер поднял свой щит к лицу, закрылся – мало ли… Резкие хлопки, пламя, облака дыма и… И ничего, ни один из врагов не упал и не покинул строй. Горцы, кажется, уже смеялись. Волков поморщился, словно у него резко заболела нога, хотя болела она уже час. Посмотрел через дым на смеющихся врагов и вдруг понял, почему эти свирепые воины не идут в атаку. Да эти ублюдки ждут.
– Чего? – снова спросил себя генерал. – Чего они ждут?
– Что, кавалер? – не расслышал Максимилиан.
Волков отмахнулся. Он лихорадочно думал, чего может ждать враг. Ответов было несколько: подмоги, или пока еще один отряд, пройдя по городу, не выйдет кавалеру в тыл, или пока на крышах ближайших амбаров не появятся арбалетчики. От этих догадок ему стало не по себе. Все ясно как день: никак нельзя терять время, никак!
– Вилли! Вилли! – заорал генерал. – Отводите своих людей!
– Еще один залп! – отозвался капитан. – Они уже снаряжены.
Волков подъехал к Фильсбибургу.
– Попробуйте их сдвинуть, капитан.
– Да, господин генерал.
– Но на резерв не рассчитывайте.
– Понятно, господин генерал. – Фильсбибург слез с коня, подбежал к своим людям, ожидавшим его. – Барабанщик! Играй «готовься» и «приставной шаг».
Последний залп аркебузиров был самым удачным. Три врага в первом ряду получили ранения. Это хорошо, первый ряд – самые ценные бойцы.
А барабан, отгремев дробь «готовься», принялся выстукивать мерный «приставной шаг». Сержанты, срывая глотки, орали: «Левой!» Баталия колыхнулась и в такт барабану разом, с одной ноги пошла на врага.
Никаких-никаких иллюзий генерал не испытывал. Он знал, что эти двести сорок солдат не то что не смогут опрокинуть, они и с места не смогут сдвинуть сто восемьдесят оставшихся в строю горцев. Но надо было пробовать, ведь время не на его стороне с самого вчерашнего вечера.
Барабан застучал «пики». Все, кто был в солдатах, хоть арбалетчик, хоть стрелок, – все его отличают от других сигналов, даже если он их и не касается, да что там говорить, даже в кавалерии знают этот сигнал. «Пики опустить, пики к бою. Пики опустить, пики к бою» – так и вылетает из-под палочек барабанщика. Все, что стучал барабан до этого, было только приготовлением к делу. А вот когда он начинает выбивать прерывистую, ритмичную узнаваемую всеми дробь – дело и начинается.
Волков неотрывно смотрел на то, как сближаются две баталии. Пики в три человеческих роста уже опущены, шаг, еще шаг, и вот наконечники одних пик уже почти касаются наконечников встречных пик. Барабан смолк – началось дело.
Глухие удары железа о кирасы, о шлемы, удары, отсюда почти неслышные и совсем, кажется, не страшные. Но не прошло и пяти минут, как два солдата уже притащили первого мертвеца с проткнутым горлом. Положили его к забору, где лежат мертвый стрелок с торчащим из груди болтом и еще один стрелок умирающий. Но Волкову не до мертвецов. Этим уже ничего, кроме могилы да молитвы, не нужно. Он смотрел, как его люди пытаются навалиться на горцев.
Если стоять в стороне, то все происходит не так уж и громко. Казалось бы, столько людей, столько железа, столько злобы, столько усердия, а до генерала доносились в основном резкие крики сержантов да монотонный гул. А еще кавалер следит за офицером врага – тот так и мотается вдоль своего последнего ряда туда-сюда, ни на минуту не остановится.
Кавалер прекрасно понимал, что никакого толку в его атаке нет. Разве что проверить своих людей да чуть-чуть пустить кровь горцам, вот и все. А что еще он может сделать?
Вот еще одного несут к забору. Тоже не жилец: пробили ему шлем, крепко пробили. Из-под подшлемника ручьем течет почти черная кровь. Нет, не жилец. И тут сквозь гул сражения, как елей на истерзанную душу, хороший такой залп мушкетов. Кажется, все сразу ахнули. Брюнхвальд и Роха делают свое дело.
Тащат еще одного к забору, уже мертв, в груди дыра маленькая четырехгранная. Это алебарда. Опасная, зараза, вещь. От прямого колющего удара мало какая кираса защитит.
«Интересно, фон Реддернауф уже начал высадку?»
Он повернулся к своему выезду, посмотрел на Фейлинга – нет, не то. Совсем юн еще. Максимилиан при знамени, тоже нельзя отпускать.
– Господин фон Каренбург, господин Хенрик.
– Да, генерал, – ответил за обоих фон Каренбург.
– Езжайте к полковнику, узнайте, как у него дела.
Но честно говоря, генерала волновало другое: пока что все шло не по его плану. Горцы не разбиты, не бегут, лагерь не взят – напротив, они организовали оборону и тянули время. Они безусловно ждали помощи.
– Потом езжайте на берег, посмотрите, господа, не начал ли высадку фон Реддернауф.
– Будет исполнено, – ответил фон Каренбург.
– Господа!
– Да, генерал.
– Будьте внимательны, не попадите в засаду. Кругом горцы, они не будут просить у ваших родственников выкуп за вас, они просто вас убьют.
Пока говорил с ними, еще одного тяжело раненного уложили у забора. Волков вздохнул, он надеялся, что и у горцев есть потери, но отсюда не разглядеть. Отсюда, из-за спин своих солдат, ему было видно только офицера-врага да голову его лошади.
Подошел, хромая, Вилли.
– Господин генерал, у меня все снаряжены, может, мне попробовать пролезть им во фланг?
Волков повернул голову.
– Господин Фейлинг, скачите к капитану, скажите, чтобы отводил баталию. Но скажите, чтобы делал то аккуратно. Не дай бог опрокинут его.
Отступление, отход войска из схватки – дело крайне опасное, особенно если сцепился с горцами. Те, нащупав слабину, звереют, чуя легкую кровь, наваливаются со всей яростью, стараясь смять врага, а при удаче и вовсе повалить первый и второй ряды наземь. Это и будет разгромом, но Волков был уверен, что его люди отойдут в целости, ведь в резерве у него стоит еще без малого, если считать с гвардейцами и господами, сто человек.
Команда выполнена, барабан заиграл: «Шаг назад раз, два… Шаг назад раз, два…»
И схватка распалась. Пики, те, что не сломались, поднялись к небу. Честно говоря, кавалер надеялся, что враг начнет наседать, будет мять, наваливаться, и тогда, отступая, его люди выведут его на перекресток улицы. Там уже можно будет использовать резерв, он сам с удовольствием спешится и поведет гвардейцев своих во фланг, в бок этой горской сволочи. Но горцы остались на месте.
«Мерзавцы ждут помощи! Ну хоть потрепали их немного».
А офицер так и ездил за спинами своих людей, командовал, а горцы ровняли строй, раненые люди выходили из него, потерявшие оружие снова вооружались. Враги смыкали ряды. Они не собирались ни отступать, ни нападать. Они ждали!
«Чего? Чего они ждут?»
– Вилли! – заорал генерал, он был уже почти в ярости. – Какого дьявола вы стоите?! Вы же хотели пострелять! Так идите, идите и наконец убейте их офицера! Или хоть раньте его. И стреляйте с сорока шагов! Не давайте этим сволочам продыху.
Прибежал стрелок из тех, что были посланы в дозор и находились сейчас правее всех сил генерала на одной из боковых улиц. Солдат был озабоченным: то ли бежал быстро, то ли перепуган.
– Господин, сержант велел передать, что там на улице, – стрелок махнул рукой в западном направлении, – люди.
«Люди». И это не простые граждане города. Не пекари и не купчишки, не какие-нибудь каменщики. Люди – это… люди.
– Сколько? – сразу спросил Волков: сие первое, что нужно знать командиру о враге. – Много их?
– Дюжина, может, больше. Они из-за угла вышли, нас увидали и встали сразу. В доспехе все в хорошем. Постояли и ушли за угол.
– Офицер был при них? Стрелки, арбалетчики, конные?
– Конных не было… Офицер? Не разглядел я…
– Вас, дураков, зачем туда послали? – зло проговорил кавалер. – Не разглядел он, олух.
И было отчего ему злиться: ситуация складывалась неприятная. Скорее всего, это уже местные собираются. Сколько их в городе? Город хоть и не очень большой, но богатый, тут во всяком доме доспех имеется. Волков и так был невесел, а тут еще больше помрачнел. Вот и плоды задержек и опозданий прорастают. И что теперь? Что ему теперь делать? Отводить людей? Или выяснить, сколько там, на улице, человек? Местные даже если сотню соберут, то ему будет очень тяжко.
– Иди, – сказал он резко, – беги к сержанту. Начинайте стрелять, когда их снова увидите. И сразу мне сообщайте.
Солдат, тяжко стуча ботинками по мостовой, побежал к своей части.
И первый раз вместе с рождающимся в глубине души страхом закралась в голову Волкова мерзкая и скользкая мыслишка: «А не пойти ли, пока еще не стало поздно, пока в тылу или во фланге не появился отряд горожан, назад, к пристаням? Не захватить ли баржу да не отплыть ли к себе?»
Нет-нет, то дело ублюдочное, трусость – суть холопская, ему, Рыцарю Господа, такое не пристало. Это от дьявола все, это рогатый искушает. Нельзя бросать Брюнхвальда и Роху. Если придут сюда с соседней улицы отряды, у него есть резерв, почти сто человек, он перекроет улицу и будет стоять, ждать высадки фон Реддернауфа и Кленка.
А тем временем от стрельбы на улице стоял такой густой дым, что дышать было непросто. И теперь пули аркебуз после каждого залпа доставали все больше и больше врагов. Первый ряд горцев, что был в начале боя, почти полностью сменился. Теперь людей с хорошим доспехом стало заметно меньше. Пули стрелков, да и стычка с баталией Фильсбибурга прыти и наглости горцам поубавили. Волков подъехал ближе через дым пороховой и с удовлетворением отметил, что всего у горцев осталось шесть рядов в баталии, и шестой был отнюдь не полон. Жаль, что офицер вражеский все еще ездил на своем чертовом коне за спинами солдат. И, видно, залпы аркебуз так измучили противника, что за спинами его снова появились арбалетчики.
«Слава богу, что не на крышах соседних амбаров».
И тут же через головы вражеской баталии полетели болты, и все опять доставались стрелкам Вилли. Один, второй, третий стрелок, выходя на исходную позицию, ловил арбалетный болт в плечо, в руку или в бедро. Волкова перекосило от злости, а ведь вроде все налаживалось, как хорошо было, когда после залпа одной линии трое, а то и четверо врагов покидали строй.
«Ублюдки!»
Волков проехал немного вперед.
– Вилли, хватит, отводите людей! Отводите!
Он не мог допустить сейчас таких потерь.
Капитан Вилли дал команду, стрелки бегом покинули свои позиции, и тут же арбалетные болты стали лететь уже в людей Фильсбибурга. Тянуть нельзя, время сейчас не на стороне генерала, он подъехал к капитану.
– Капитан…
И тут за спиной Волкова Максимилиан вдруг выругался:
– Дьявол!
А потом вскрикнул господин Фейлинг, и в голосе его послышались страх и возмущение:
– Максимилиан, вы ранены!..
Волков оглянулся.
Болт ударил знаменосца в щеку, под правую скулу. Распорол ее, кажется, выбил зуб, зацепился за край шлема и упал вниз. Из разорванной щеки на горжет и кирасу обильно текла кровь.
– Вы ранены, Максимилиан! – продолжал кричать бестолковый Фейлинг.
– Замолчите, болван! – велел ему Волков и уже спокойнее сказал Максимилиану: – Прапорщик, отдайте знамя сержанту Хайценггеру.
Сержант, услыхав это, подъехал к ним. Он был готов взять знамя, дело это для всякого почетно.
– Нет-нет, я в порядке, – с трудом отвечал молодой прапорщик. Достав из седельной сумки чистую тряпку, он приложил ее к лицу.
«Не хватало еще, чтобы эти ублюдки моего знаменосца убили или чтобы он знамя уронил».
– Капитан Фильсбибург, – распорядился Волков, – идите уже на них, врежьте им как следует.
– Да, генерал, – ответил капитан. – Барабанщик, играй «готовься».
Пока Вилли стрелял, Фильсбибург выровнял линии и взял из резерва людей. Теперь его восемь полноценных линий выглядели заметно внушительнее, чем шесть неполных линий врага.
И солдаты кавалера пошли вперед. Сошлись. Теперь, не имея возможности стрелять в солдат Фильсбибурга, арбалетчики горцев сразу стали кидать болты в Волкова, Максимилиана и молодых господ. Волков хотел быть ближе к своим солдатам, но один болт попал ему в шлем, следующий порвал знамя, другой царапнул незащищенную в тот момент руку Румениге, и еще один слегка зацепил шею его коня. Болты сыпались дождем – пришлось отъехать, чтобы сохранить лошадей.
И опять понесли солдат к забору, чтобы уложить в ряд своих раненых и мертвых товарищей. А горцы дрались так, что не только сами не уступали, а еще давили на баталию Фильсбибурга.
А у забора уже человек тридцать лежало, кавалер перестал считать мертвых и раненых. Он надеялся, что и противник несет потери. Да нет же, он знал, что так и есть, но противник на своей земле, к ним помощь может прийти в любую минуту, а вот к нему…
Он сжимал и разжимал кулаки, приходя в ярость. Злился он в основном на Фильсбибурга, полагая, что тот слишком хладнокровен во время дела. Это было невыносимо. Генерал не мог вот так сидеть и ждать, зная, что дорога каждая минута, что всякая следующая может все изменить, все перевернуть ему во вред и привести к разгрому.
– Фейлинг! – рявкнул он. – Дайте-ка мне мою секиру.
– Господин генерал… – только и произнес оруженосец.
– Сержант Хайценггер, ты и твои люди со мной, знаменосец тоже, – продолжал генерал, уже слезая с коня.
– Господин генерал, сие не должно вам, – вдруг заговорил Максимилиан, так и держа окровавленную тряпку возле лица. Видно было, что он не согласен с приказом. На памяти кавалера первый раз прапорщик заупрямился и оспаривал его решения, но возражения свои излагать тихо ума у него хватило. – Если… вас даже просто ранят, дело будет проиграно… Дело и вся кампания. А может, и всем вашим людям конец придет.
Волков не слушал, он уже ногу из стремени вынул, но тут к ним подбежал капитан Вилли и сообщил:
– Их арбалетчики убежали, господин генерал, пусть Фильсбибург отведет своих людей, я еще постреляю, теперь у них доспехи похуже будут, мы их свинцом нашпигуем, только дайте.
Волков размышлял всего мгновение. Дело было не в предложении молодого капитана стрелков, дело в том, что Максимилиан прав. Сейчас, когда все словно подвисло на волоске или, вернее сказать, висит на весах взбалмошной Фортуны, лучше не рисковать.
– Хорошо, капитан Вилли, передайте Фильсбибургу, пусть отводит баталию, – наконец согласился генерал и снова поставил ногу в стремя.
Он надеялся, что сейчас горцы пойдут за отступающими и выйдут на широкое место, и тогда он точно сам поведет резерв и гвардейцев, чтобы смять им фланг. Но офицер за спинами горцев не собирался покидать позицию, стал ровнять ряды.
«Ждет, он точно кого-то ждет».
А к ним уже побежали стрелки Вилли.
«Высаживались на заре, а сейчас осталось, кажется, два или два с половиной часа до полудня».
Единственное, что его утешало, так это то, что, выровнявшись, враги едва набрали пять целых рядов да еще дюжину людей. А Фильсбибург из резерва взял себе в пополнение столько людей, чтобы снова выставить восемь полноценных рядов. В резерве осталось едва ли пять десятков свежих солдат.
Как только Вилли вывел на позицию стрельбы свою первую линию, Румениге сообщил:
– Хенрик с Каренбургом едут.
Господа подъехали, Волков едва сдерживался, чтобы не поскакать к ним навстречу, так он хотел знать новости.
– Брюнхвальду тяжко, – сразу заговорил фон Каренбург, – против него было шесть сотен горцев. Да еще арбалетчики одолевают, он просит вас больше навалиться на свой край, чтобы отдышаться.
О проекте
О подписке