Семья Войно-Ясенецких прибыла в Ташкент в первых числах апреля 1917 года. Вместе с ней приехала и горничная с ребенком. В Центральной России еще таял снег, кругом лежала грязь, почки только-только набухали, а в Ташкенте весна была в самом разгаре: цветы, распускающиеся деревья, журчание воды в арыке. Больничный персонал приветливо встретил знаменитого хирурга. Ему предоставили шестикомнатную квартиру в доме на территории больницы, специально предназначенном для главного врача.
В центре города находился восточный базар, изумивший приезжих своими дарами. Яркие красные зерна гранатов, сочные яблоки старого урожая, зелень. А рядом шумели улицы, по которым сновали халаты, чалмы, тюбетейки, скрипели арбы с огромными колесами, важно вышагивали караваны верблюдов.
Анна Васильевна повеселела. В первую ташкентскую ночь впервые за многие дни снотворное не понадобилось. Ей стало легче дышать. На следующий день новый главврач совершил первый обход. К концу обхода ему доложили, что доставлен больной с ущемленной грыжей. Ясенецкий-Войно решил оперировать сам по своему методу, заметно снижающему вероятность возникновения тяжелого, часто смертельного послеоперационного осложнения – воспаления брюшины. Суть метода заключалась в том, что в первую очередь восстанавливается проходимость кишечника, а затем удаляется ущемленный его участок. Все присутствующие в операционной с удивлением следили за быстрыми и ловкими движениями больших рук. Чувствовалась уверенность во всей работе, от разреза кожи до наложения последних швов (1).
Вечером того же дня Валентин Феликсович вместе с женой посетил кафедральный собор, познакомился с настоятелем.
Ясенецкий-Войно быстро получил признание как эрудированный врач и блестящий хирург не только медицинской общественности, но и населения. К нему потянулись толпы больных из Ташкента, окрестных селений и городов обширного Туркестанского края.
В Ташкенте ученый продолжил сбор материалов для монографии по гнойной хирургии. Ежедневно с 16.00 до 19.00 он проводил исследования в морге. Монография строилась на сотнях историй болезни, которые Валентин Феликсович диктовал или писал сам. Ташкентский профессор Борис Абрамович Стекольников вспоминает: «Сколько я помню, Валентин Феликсович всегда собирал материал для книги «Гнойная хирургия». Когда его интересовал какой-нибудь больной, он говорил: «Напишите историю болезни для книги». Это значило дать подробную мотивировку диагноза, пути распространения воспалительного процесса, осложнения, план операции и подробное описание самой операции. К написанию такой истории болезни приходилось долго готовиться. Это была трудная, но полезная работа, сильно расширяющая кругозор хирурга. Если Валентина Феликсовича не удовлетворяла моя история болезни, он произносил свое любимое: «Никуда не годится». Но постепенно я научился делать эту работу и теперь с удовлетворением вижу некоторые свои истории болезни в «Очерках гнойной хирургии» (2).
Перемена климата, хорошее питание, обилие овощей и фруктов, особенно виноградолечение, рекомендованное доктором М.И. Слонимом, временно улучшили состояние здоровья Анны Васильевны (3). Но с конца 1917 года положение дел в Ташкенте резко ухудшилось. Историческая Россия, по выражению Василия Розанова, слиняла в три дня, и жизнь пошла наперекосяк. Продукты в городе стремительно дорожали, базары пустели, горничная Лиза простаивала в длинных очередях. Над больничным двором свистели пули. К зиме стало голодно, и Лиза с ребенком решила вернуться на родину, в Переславль. Анна Васильевна уже не могла следить за чистотой в доме, и Валентин Феликсович сам мыл пол, накручивая на половую щетку старые бинты. Питались с больничной кухни. Обед обычно состоял из квашеной капусты в мутной воде. Плохое питание в первую очередь отразилось на здоровье жены Валентина Феликсовича – она стала медленно угасать, и даже «усиленное питание» – паек, выхлопотанный ей доктором Слонимом, – не помогло.
Но Ясенецкий-Войно не роптал на судьбу. К установлению советской власти в Ташкенте он отнесся спокойно. Лозунги большевиков о мире, земле и свободе его, естественно, не отпугнули. В детали он не вдавался и как честный врач продолжал заниматься своим делом.
После октябрьских боев на улицах Ташкента в хирургическое отделение городской больницы поступило много раненых. Оперировать пришлось и днем и ночью.
К лету 1918 года Туркестанская республика превратилась в советский остров. Железную дорогу, соединяющую Среднюю Азию с остальной Россией, у Оренбурга перерезали казаки генерала Дутова. В Ферганской долине большевиков атаковали отряды узбекских и русских крестьян, объединившихся в «Крестьянскую армию» (4). В самом городе постоянно шли аресты, разоблачения, расстрелы.
С 1917 по 1923 год Ясенецкий-Войно оставался первым председателем ташкентского Союза врачей. Осенью 1918 года комиссар здравоохранения И.И. Орлов пригласил ведущих медиков города – М.И. Слонима, А.Д. Грекова и В.Ф. Ясенецкого-Войно – обсудить острую нужду, которую испытывал регион в медицинских кадрах. На всей огромной территории Туркестана насчитывалось всего 250 врачей, да и то многие из них были из числа военнопленных. Не хватало также фельдшеров и медицинских сестер. Вскоре организуется краевая медицинская школа, где маститый врач читает курс анатомии. В августе 1919 года она преобразуется в медицинский факультет при Туркестанском государственном университете. Деканом медицинского факультета был назначен П.П. Ситковский. По решению советского правительства из Москвы и Петрограда в Ташкент направляют большую группу профессоров и преподавателей. В 1920-м доктора медицины Ясенецкого-Войно власти утверждают заведующим кафедрой топографической анатомии и оперативной хирургии.
Кафедра находилась в самом центре здания, из которого под углами расходились длинные крылья клинических корпусов. Три комнаты, которые зимой не отапливались. По свидетельству крупного советского терапевта и гематолога И.А. Кассирского, дружившего с прославленным врачом, лекции он читал тихим, несколько глуховатым голосом тенорового тембра, но аудиторией овладевал мгновенно. Его плавная, уверенная речь, благородно-сдержанная манера общения и какая-то мягкая, согревающая теплота глаз захватывали слушателей. Его лекции были тем весомее, что Валентин Феликсович не только преподавал топографическую, или, иначе говоря, хирургическую, анатомию, но и оставался действующим хирургом. «Я видел его у операционного стола. Он оперировал без какой-либо нервозности. Чувствовался спокойный, ровный ритм работы. Его пальцы нежно и в то же время властно управляли движением скальпеля в живой ткани», – пишет Кассирский. Коллегу Ясенецкого-Войно поражал широкий диапазон его оперативного умения: «Он не терялся ни перед какой новой и случайной операцией, умел сразу находить творческое решение по ходу операции. Ему, конечно, очень помогало абсолютно безошибочное стереоскопическое представление любой области тела, куда вторгался скальпель. Самую сложную операцию он вел, казалось, без всякого напряжения. В полной тишине, спокойно, время от времени он предупреждал ассистента: «Сейчас, под этой фасцией сосуд (следует название) зажмите…» Это его в результате блестящего знания анатомии заранее сказанное «зажмите» помогало делать операции почти бескровными» (5). Профессор много работал, отдавал медицине все силы. «Работа должна выглядеть как бриллиант, – говорил он, – куда его ни повернешь, он блестит».
Но спасти горячо любимую жену от смерти прославленный врач не смог. Анна Васильевна скончалась в конце октября 1919-го в возрасте 38 лет. Туберкулез за два с половиной года свел ее в могилу. Лечить его в то время толком не умели. Последние месяцы ее жизни были омрачены арестом мужа. Подоплека этого дела была такова. В городе начались аресты противников нового режима. По доносу работника морга Андрея, которого Валентин Феликсович неоднократно предупреждал, что выгонит за пьянство с работы, главного врача и его молодого коллегу увели в железнодорожные мастерские. Здесь «чрезвычайная тройка» вершила свой скорый суд. Большинство арестованных приговаривались к расстрелу. Осужденных выводили через отдельную дверь, и приговор приводился в исполнение. Перед дверью трибунала два врача просидели более полусуток. На частые тревожные вопросы Р.А. Ротенберга: «Почему нас не вызывают? Что это может означать?» – Валентин Феликсович отвечал: «Вызовут, когда придет время, сидите спокойно». Поздно вечером в этом «зале смерти» появился видный партиец, который знал главного врача в лицо. Он удивился, увидев знаменитого хирурга, расспросил, что произошло, и вскоре вручил двум арестованным пропуска на выход, дав в сопровождение охрану.
«А моя бедная больная Аня знала, что меня арестовали, знала, куда увели, и пережила ужасные часы до моего возвращения. Это тяжелое душевное потрясение крайне вредно отразилось на ее здоровье, и болезнь стала быстро прогрессировать», – пишет святитель в мемуарах (6).
Анна горела в лихорадке, совсем потеряла сон и очень мучилась. Настали предсмертные дни. Муж вспоминает: «Последние двенадцать ночей я сидел у ее смертного одра, а днем работал в больнице. Настала последняя страшная ночь. Чтобы облегчить страдания умиравшей, я впрыснул ей шприц морфия, и она заметно успокоилась. Минут через двадцать слышу: «Впрысни еще». Через полчаса это повторилось опять, и в течение двух-трех часов я много впрыснул ей шприцев морфия, далеко превысив допустимую дозу. Но отравляющего действия его не видел. Вдруг Аня быстро поднялась и села, довольно громко сказала: «Позови детей». Пришли дети, и всех их она перекрестила, но не целовала, вероятно, боясь заразить. Простившись с детьми, она легла, спокойно лежала с закрытыми глазами, и дыхание ее становилось все реже и реже…» (7).
Две ночи Валентин Феликсович читал Псалтирь над гробом почившей. В это время он словно приблизился к Богу.
Человек – существо переменчивое. В какие-то моменты, несмотря на свою религиозность, он занимается вещами сугубо прикладными и редко когда вспоминает о высшем. В какие-то моменты бывает наоборот, и Бог посещает его через радости и болезни, и даже через утраты.
Войно-Ясенецкий начинает иначе слышать и слушать.
После смерти жены Валентин Феликсович продолжает много работать, читает лекции, ведет практические занятия, но в его сердце гуляет метафизический сквознячок. Главврач стал чаще бывать в храме. Начавшиеся гонения на религию еще больше повернули его в сторону церковной ограды.
На руках у овдовевшего мужа оказалось четверо детей – три мальчика и девочка. Кто заменит им мать? Читая над гробом почившей Псалтирь, Ясенецкий-Войно поразился стихом: «Неплодную вселяет в дом матерью, радующеюся о детях» (Пс. 112; 9). «Почему-то без малейшего сомнения я принял потрясшие меня слова псалма как указание Божие на мою операционную сестру Софию Сергеевну Белецкую, о которой я знал только то, что она недавно похоронила мужа и была бездетной, и все мое знакомство с ней ограничивалось только деловыми разговорами, относящимися к операции, – вспоминает святитель. – Я едва дождался семи часов утра и пошел к Софии Сергеевне, жившей в хирургическом отделении. Я постучал в дверь. Открыв ее, она с изумлением отступила назад, увидев в столь ранний час своего сурового начальника, и с глубоким волнением слушала о том, что случилось ночью над гробом моей жены. Она сказала, что ей очень больно было только издали смотреть, как мучилась моя жена, и очень хотелось помочь нам, но сама она не решалась предложить нам свою помощь» (8).
Софья Сергеевна стала второй матерью для детей. Она переехала в квартиру главврача, в отдельную изолированную комнату. Правда, прожила она на новом месте недолго. В 1923 году, после ареста принявшего к этому времени архиерейский сан хирурга, их выгнали из квартиры. Потом от детей будут требовать отречься от отца, травить в институте и на работе, клеймо политической неблагонадежности будет преследовать их много лет. И все-таки они сумели стать известными учеными.
Все три сына Валентина Феликсовича были докторами медицинских наук. Михаил (1907–1993), старший сын святителя, руководил патолого-анатомической лабораторией в Ленинграде. Средний сын – Алексей (1909–1985) – руководил лабораторией в Институте эволюционной физиологии в городе на Неве, защитил также докторскую по биохимии. Младший – Валентин (1913–1992) – основал в Одессе лабораторию патоморфологии Института глазных болезней и тканевой терапии им. В.П. Филатова АМН Украины. Елена (1908–1971) жила в Ташкенте, работала врачом-эпидемиологом.
Конечно, в истории с передачей детей незнакомой женщине немало соблазнительного. Как можно было решиться пойти на такой шаг, не посоветовавшись с духовно опытным человеком, не взвесив все «за» и «против»? И каково было детям после смерти матери остаться еще и без отца, без постоянного его присутствия? Ведь ребенок лепит себя с родителей, без них ему тяжело. На эти вопросы нельзя ответить просто: «Так Бог решил». Потому что Бог дал человеку свободу, медитация на тему псалма не вела к однозначному решению, и у врача была возможность устроить свою жизни как-то иначе. Например, жениться на Софье Сергеевне и жить с ней в духовном браке, как брат с сестрой, вместе воспитывая детей. К тому же нет никакого сомнения, что Софья Сергеевна полюбила Валентина Феликсовича. Иначе она просто не взяла бы его детей. И брак мог быть отнюдь не платоническим.
Правда, если бы врач вторично женился да к тому же на вдове, то, по церковным канонам, он не сумел бы войти в число клириков, стать священником. Впрочем, в Церкви всегда существуют исключения из правил, и Ясенецкого-Войно вполне могли бы рукоположить, несмотря на второбрачие. Все эти канонические проблемы, впрочем, в тот момент не имели для врача никакого значения. Он еще не подозревал о новом призвании и выстраивал, как мог, свою текущую жизнь.
В феврале 1921 года Валентин Феликсович стал священником. Этому событию сопутствовали следующие обстоятельства. Профессор регулярно посещал храм, часто бывал на богословских собраниях, сам выступал с беседами на темы Священного Писания. После Поместного собора 1917–1918 годов усилились мирянские движения. В союзе с духовенством простые верующие брали на себя ответственность за Церковь. Стало меняться качество церковного собрания. Если раньше многие ходили в храм ради галочки или для того чтобы лишний раз засветиться перед начальством, то теперь важными стали метафизика и вектор духовного роста. Общинно-братское измерение жизни начинает пронизывать всю церковь. Опыт общин о. Алексея Мечева в Москве, о. Анатолия Жураковского в Киеве, о. Иоанна Егорова в Петрограде выходит за узкие приходские рамки. С ним сталкиваются, его переосмысляют во многих местах. Практика собраний в привокзальной церкви Ташкента, где настоятельствовал протоиерей Михаил Андреев, как раз говорит об освоении этого опыта на окраинах бывшей Российской империи. Возникают не только приходские и межприходские братства, но и союзы братств и приходов в самых разных уголках страны. Стоило убрать бюрократический контроль над церковной жизнью, и Российская церковь начала пульсировать, создавать церковно-общественные объединения. Только в одном Петрограде к началу 1920-х годов их было около двадцати.
Об общинном измерении Церкви много думает Николай Бердяев. В это время он живет в Москве, ходит к о. Алексею Мечеву. Он видит, что человек, с одной стороны, превращается в винтик коллектива. А с другой – страшно индивидуализируется. Общинность как внутреннее качество личности, которое раскрывается в общении, становится религиозной повесткой дня. И Бердяев говорит об общине как о творчестве. Позже, уже в эмиграции, философ утверждал примерно следующее. Внутренняя, реальная христианская жизнь превратилась в символ. Вот, мы приходим на Божественную литургию. Если спросить прихожанина: «Где Тело Христово?», он ответит: «В Святых Дарах». В древней церкви, конечно, все было не так. И на подобный вопрос христианин бы ответил: «В церковном собрании». Со временем реальность стала теряться, а символы остались. Но они имеют значение только до тех пор, пока ведут к подлинной духовности.
Понятно, что попытки верующих перейти к более напряженной духовной жизни встретили сопротивление со стороны тех, кто ценил в церковной ограде только возможность скрыться от волнений «мира сего», кто судорожно держался за привычное благочестие.
Но мир менялся, и духовная жизнь требовала от человека не просто участия в богослужении, а чего-то большего: действенной помощи ближнему, социальной ответственности, совместных молитв в разных контекстах и обстоятельствах. Церковное служение людям меняло саму оптику верующих. Многие начинали видеть в конкретном больном и немощном человеке страдающего Христа. Через ближнего верующие встречались со Христом, человекообщение превращалось в Богообщение. Время приобрело откровенные эсхатологические черты. И в этой ситуации духовно чутким людям приходилось совершать резкие, духовно значимые жесты.
Совершил их и Валентин Феликсович. Конечно, он не имел опыта общинной жизни. Может быть, даже вовсе не задумывался об общинно-братской экклесиологии. Внешне его церковная практика ничем не отличалась от индивидуалистического опыта многих православных.
Но врачебная деятельность, служение больным людям помогала Валентину Феликсовичу войти в соборную жизнь Церкви, почувствовать ее биение. В конце 1920 года он присутствовал на епархиальном собрании и произнес речь о положении дел в Ташкентской епархии. Это выступление произвело большое впечатление на слушателей. После собрания правящий архиерей – епископ Ташкентский и Туркестанский Иннокентий (Пустынский) – взял профессора под руку и, разговаривая, обошел с ним дважды вокруг собора. Неожиданно остановившись, преосвященный сказал: «Доктор, вам надо быть священником!».
«Хорошо, владыко! Буду священником, если это угодно Богу!», – ответил, ни минуты не размышляя, Валентин Феликсо-вич (9).
О проекте
О подписке