Борис Батыршин
Этот большой мир. Книга вторая. Точка Лагранжа

© Б. Батыршин, 2025

© ООО «Евразийское книжное агентство», 2025

© А. Прибылов, оформление, иллюстрации, 2025

Будущее уже наступило. Просто оно ещё неравномерно распределено.

Уильям Гибсон, создатель жанра «киберпанк»

Часть первая. «На ясный огонь…»

I

На дачу я не поехал, как ни уговаривали меня родители и бабуля. Не помогли даже отцовские обещания пригласить печника и сложить наконец камин – о чём я, помнится, не раз его упрашивал. Честно говоря, и «в той, другой» жизни меня не очень-то тянуло в этот посёлок на границе Московской и Калужской областей, где даже речки-то приличной нет. А из прочих ландшафтных красот – только заброшенные песчаные карьеры, неспешно превращающиеся в довольно живописные пруды, да смешанный лес, чередующийся с совхозными полями прямо за оградой госплановского дачного кооператива. Ну нечего мне там делать – копаться в земле меня никогда не тянуло, грибов в окрестных лесах мало, а дальние прогулки… что прогулки? Конечно, с собакой – оно как бы и веселее, но не слишком – по какому-то странному совпадению соседи предпочитают обходиться без четверолапых питомцев (кошки не в счёт), и мы с Бритькой на полпосёлка, считай, одни. В точности как у любимого мною Джерома Клапки Джерома: «Захолустная дыра, где укладываются спать в восемь часов вечера, и где ни за какие деньги не раздобудешь „Спортивный листок“, и где надо прошагать добрых десять миль, чтобы разжиться пачкой табаку…»

Табак мне не нужен – не курю и начинать не собираюсь, но в остальном я с Гаррисом согласен: до ближайшего сельского магазинчика действительно приходится топать километра четыре по пыльной дороге, а отсутствие пресловутого «Спортивного листка» с успехом заменяет торчащая на крыше дачного домика телевизионная антенна, которая ловит сигнал через два раза на третий, да и то один-единственный первый канал. Скука, в общем. Тоска.

Итак, погрузиться в сельскую идиллию, особенно после бурления идей и пестроты Артека, я оказался не готов, даже в сопровождении любимой бабули и золотистого ретривера по имени Бритти. Что ж, родители не очень-то и настаивали, тем более, что отпрыск уже вполне доказал, что способен подолгу оставаться без присмотра, не устраивая чего-нибудь катастрофического в оставленном на его попечение семейном гнезде. Им в это лето не до меня, и в гораздо большей степени, нежели в «той, другой» реальности: отец неделями напролёт торчит в подмосковном Калининграде, где закончили возводить и теперь спешно оборудуют огромный международный Центр подготовки космонавтов, и дома бывает только по выходным. Мама, дай ей волю, тоже пропадала бы вместе с ним. Работы у обоих сейчас выше головы, но материнские инстинкты всё же берут верх над служебным долгом, и по вечерам она возвращается домой, для того чтобы, одарив меня порцией родительской любви, с утра сорваться обратно.

Я её не виню, как и отца, наоборот, мне так даже удобнее. Друзей-приятелей в Москве у меня нет – то есть у четырнадцатилетнего Лёшки Монахова они имелись, конечно, но… за эти сорок пять лет я всех успел позабыть. К тому же переезд: прежние школьные и дворовые связи, считай, разорваны, новые толком не появились (Ленка Титова уехала куда-то с родителями на всё лето), а дворцовские приятели… Тут дело особое, заслуживающее отдельного разговора.

Впрочем, мне никто особо и не нужен – фатальная разница в возрасте и, как следствие, в интересах, мешает поддерживать нормальные для подростка контакты со сверстниками. Так что я пока обхожусь обществом Бритьки – мы подолгу гуляем на Ленинских горах или в Воронцовском парке. Он, конечно, не тот, что в две тысячи двадцать третьем – но каскад прудов на месте, лодочная станция действует, а мороженое и газировку можно прикупить в киоске возле главного входа в дополнение к прихваченным из дома бутербродам или бабулиным пирожкам. А потом устроиться на травке и наслаждаться импровизированным пикником, наблюдая, как собакен до одури плещется в пруду в безуспешных попытках догнать утку с выводком подросших утят. Нахальные пернатые даже не дают себе труда взлететь при виде плывущей в их сторону собаки – разворачиваются и, сохраняя геометрически безупречный строй клина, уплывают прочь, держась на безопасной дистанции.

После прогулки мы обычно отправляемся к деду с бабулей – до их квартиры на Ленинском вдвое ближе, чем до нашей, на улице Крупской. К тому же дома пусто, а там нас ждут, чтобы накормить по-настоящему вкусным обедом. А дальше – возвращаемся домой, где я, оставив Бритьку отсыпаться после прогулки, либо отправляюсь в библиотеку изучать подшивки газет и журналов (обязательное раз в два-три дня занятие), – либо просто сажусь на метро и еду в центр, где до вечера брожу по улицам, предаваясь размышлениям. Или, как вот сегодня, – беру собаку, и мы вместе идём в парк возле Дворца.

Этот маршрут у нас давно отработан: заходим со стороны Проектируемого проезда (в будущем это чудовищно безликое название заменят на «улицу Анучина», но пока так…), огибаем пруд, в котором Бритька обязательно поплавает – и не просто поплавает, а с разбегу прыгнет в воду с низенького бережка, вслед за брошенной палкой. Здесь тоже есть утки и, вдоволь поприносив мне палку (ретривер есть ретривер, против природы не попрёшь!), собака обязательно сделает попытку погонять их прямо в воде – столь же безнадёжную, как и на Воронцовских прудах. Потом выберется, отряхнётся и, демонстрируя всем своим видом, что не очень-то и хотелось, потрусит за мной – вдоль теннисных кортов, волейбольных, авиамодельных и прочих площадок – на аллею, ведущую от памятника Мальчишу-Кибальчишу к главному входу во Дворец.

Я выбираю скамейку и устраиваюсь на ней. Со стороны это, наверное, выглядит странно: четырнадцатилетний пацан сидит, развалившись, в позе, которая больше подошла бы пожилому мужчине, и думает о чём-то своём, не обращая внимания на то, что творится вокруг. Бритька носится взапуски по лужайкам, оглашая окрестности жизнерадостным лаем – впрочем, этим она не злоупотребляет, голдены от природы молчуны. Я же провожаю взглядом редких прохожих – лето, кружки и секции не работают, разве что в летнем городском лагере занимается полсотни человек… Ближе к Дворцу мы обычно не подходим – неохота, как в тот, самый первый день попаданства, нарваться на какую-нибудь оголтелую блюстительницу порядка и дисциплины с визгливым голосом и внешностью Людмилы Прокофьевны до того, как у неё случился пресловутый служебный роман. Хотя сейчас мне это, пожалуй, уже по барабану. Во Дворец, в кружок юных космонавтов, в котором я провёл целых три года и сумел, без лишней скромности, добиться некоторых успехов, я больше не вернусь, это решено. Так что – сижу на скамейке и думаю думу…

Подумать мне есть о чём. События прошедшего месяца нуждаются в осмыслении, и в особенности мои отношения с родителями. Мне и сейчас непросто смотреть в глаза отцу после артековского фиаско – он ведь, похоже, всерьёз рассчитывал, что я пробьюсь в финал конкурса фантпроектов и окажусь в числе тех, кому предстоит в течение ближайшего года обучаться и жить в новом Центре подготовки. И даже сумел убедить в этом маму, что само по себе было задачей нетривиальной.

А для начала – Дворец и принятое решение перевернуть эту страничку своей прежней жизни. «Закрыть гештальт», как модно было говорить во времена более поздние. Собственно, ничего нового в этом нет – я и «в прошлый раз» забросил кружок после того, как перешёл в девятый класс. Помнится, мама удивлялась: «Как же так, тебе теперь удобно туда ездить, не то что раньше, когда приходилось ехать на метро через всю Москву, аж с „Водного стадиона“!» А вот так. Я уж и не припомню, что именно подвигло меня тогда на это решение. Видимо, примерно то же, что и сейчас: я попросту осознал, что ничего нового, перспективного Дворец мне дать уже не сможет – разве что почву для ностальгических воспоминаний, но они приобретут смысл не раньше чем через четверть века. А раз так, то стоит ли тратить попусту силы и время?

В особенности это актуально теперь, после Артека, после космической смены. И дело даже не в том, что так интересно и увлекательно, как там, здесь и близко не будет. Ведь, как ни крути – а в числе немногих приглашённых в юниорскую программу нет ни одного нашего «юного космонавта». И даже я сам, вроде бы автор проекта-победителя, не смог поддержать чести Дворца, поскольку в юниорскую программу тоже не попал, как злостный нарушитель дисциплины; единственный оказавшийся там дворцовец Юрка Кащеев – из «астрономов», а я вместо ожидаемого триумфа привёз из Артека разгромную характеристику. Так что – и я вполне отдаю себе в этом отчёт, – во Дворце мне, скорее всего, рады не будут ни ребята-кружковцы, ни наш руководитель (для которого моя победа тоже стала бы весомым плюсом), никто вообще. И не надо, как-нибудь переживу. Горячей дружбы у меня ни с кем нет – может, и было нечто подобное в «тот, другой раз», но за четыре с лишним десятка лет напрочь стёрлось из памяти и обновлено не было. Другое дело – Юрка Кащей. Мы с ним довольно близко сошлись ещё в Москве, на дворцовских защитах фантпроектов. Разговорились, поделились кое-какими идеями, дальше – больше… И когда будущие участники космической смены грузились в поезд «Москва – Симферополь», мы были… не то что не разлей вода, но уж точно хорошими приятелями.

Вот задайте вопрос: почему это я с такой готовностью взял Юрку в свою рабочую группу, предпочтя его, «астронома», своим «юным космонавтам»? А потому и взял, что с остальными отношения не сложились, да я, признаться, не очень-то и старался их наладить. В итоге мы плотно общались всю смену, работали, веселились, отдыхали, а уж её завершение – сначала с авантюрной вылазкой в Пушкинский грот, а потом с триумфальной победой, в результате которой он, единственный из дворцовцев, попал-таки в юниорскую космическую программу. Так что теперь мы действительно друзья, и мне здорово не хватает Юрки – как и остальных членов нашей «великолепной пятёрки». Невозмутимый Середа… чернявый, подвижный, словно на пружинках, Шарль… и, конечно, Лида, наша Юлька Сорокина – все они скоро будут здесь, в Москве – ну, хорошо, не совсем в Москве, в подмосковном Калининграде, где отец как раз сейчас торопится запустить новый международный Центр подготовки космонавтов. А ведь и я мог оказаться в числе тех, кому предстоит там обучаться – и ещё как мог бы, если бы не собственная моя дурость!

Ладно, чего уж там: снявши голову, по волосам не плачут, после драки кулаками не машут, знал бы, где упасть – соломку бы подстелил, и вообще – ещё не вечер!

Я встал, потянулся, мельком порадовавшись, что не услышал ставшего за последние лет десять привычным хруста суставов. Всё же молодость – классная штука, надо ценить, раз уж она дана мне ещё раз – а не предаваться рефлексии по поводу и без повода…

– Бритька, бестолочь ушастая, ко мне!

Собака подбежала, радостно виляя хвостом, схрумкала протянутую на ладони вкусняшку и преданно уставилась снизу вверх: «Ну, что скажешь, хозяин? Куда теперь?»

– Пошли домой, а то мама скоро вернётся, не застанет нас – расстроится.

Бритька подскочила на всех четырёх лапах и снова кинулась на лужайку – но теперь уже в нужном направлении. Я повернулся и вслед за ней направился в сторону троллейбусной остановки – мимо большой площадки перед главным корпусом Дворца. Нарвусь на Людмилу Прокофьевну – значит, нарвусь, судьба у неё такая. А мне плевать, ничего она мне теперь не сделает.

Хорошо всё-таки, когда в жизни появляется некая определённость. Вот бы теперь её побольше…

Дома кроме мамы меня ждали:

первое: ужин, приготовленный, как обычно, бабулей и доставленный в двух алюминиевых судках, так, что осталось только разогреть и разложить по тарелкам;

второе: долгие расспросы на тему «как мы (имея в виду и хвостатое чудо, преданно взирающее на нас в расчёте на кусочек) провели день»;

третье: рассказ о новостях с космического фронта плюс приветы от отца, который, как всегда, занят и, как всегда, вернётся домой только вечером в пятницу. Если, конечно, ничего не случится на упомянутом космическом фронте.

А случиться может многое. Сегодня ночью – рано утром по казахстанскому времени – состоится очередной запуск с помощью космического батута. Примечателен он тем, что в отличие от трёх предыдущих на околоземную орбиту отправится не космический корабль, а грузовой контейнер, оснащённый «модулем ориентации» – компактным блоком, содержащим блок маневровых двигателей, пару одноразовых твердотопливных ускорителей и систему управления и связи. Предполагается, что контейнер пропихнут через горизонт событий с расчётом, чтобы он оказался в нескольких десятках километров от орбитальной станции «Скайлэб-2» и на семь километров выше неё. После чего находящийся на станции оператор, наш Валерий Кубасов, возьмёт управление контейнером на себя – задействует ускорители, чтобы компенсировать разницу в скоростях, и одновременно запустит блок маневровых. А вот дальше должно начаться самое интересное: стыковка в обычном смысле – с использованием переходного шлюза и прочих технических ухищрений – планом полёта не предусмотрена. Этого попросту не требуется: контейнер содержит десять тонн частей быстровозводимых конструкций, которые предстоит собирать прямо на орбите. А после того, как он будет опустошён, а модуль ориентации отсоединят для того, чтобы погрузить в возвращаемый на Землю «Союз К-3», стенки контейнера тоже станут материалом для этого первого по-настоящему космического строительства.

Так что вместо стыковки приближающийся контейнер поймают американский астронавт Вэнс Бранд и ещё один наш соотечественник, Николай Рукавишников. Для этой операции оба будут облачены в скафандры, снабжённые ракетными ранцами, позволяющими отдаляться от станции на несколько сотен метров и совершать довольно сложные манёвры – всё это на привязи, разумеется. Кроме того, конструкция скафандра подразумевает крепления для буксировочных фалов. Предполагается, что, сблизившись с контейнером, космонавты «впрягутся» в него и отбуксируют непосредственно к станции, где и выполнят заключительный этап операции – закрепят посылку с Земли на «грузовом причале», роль которого играет заранее смонтированная ферма.

Примечательно, что все трое, Кубасов, Рукавишников и Бранд, в «той, другой» реальности участвовали в программе «Союз» – «Аполлон», завершившейся совместным орбитальным полётом летом семьдесят пятого – правда, Рукавишников, кажется, был в составе запасного экипажа. И всё равно, похоже, «упругость времени», о которой я теперь так часто задумывался – отнюдь не пустая выдумка…