– Я вас слушаю, – отвечает та.
– Берясь создавать новые подвиды людей, вы воображаете себя Богом?
– Если я кем-то себя и воображаю, как вы говорите, то всего лишь простой любительницей природы, – спокойно отвечает Алиса. – Зачем искать в небесах невидимого бога, когда вокруг нас столько бросающихся в глаза чудес, объединенных понятием «природа»?
Она улыбается сразу всем, радуясь, что смогла ввернуть эту фразу, которую считает самой важной.
– Все эти неповторимые пейзажи, – продолжает она, – все это бесконечное разнообразие цветов, животные всех размеров и форм, – не это ли величайшее из всех чудес? Я отказываюсь ссылаться на Бога, которого никогда не видела, но охотно соглашаюсь представить мать-природу, чьими творениями могу любоваться на каждом шагу. Моему взору предстает восхитительный в своем разнообразии мир. Мир с миллионами видов, каждый с присущими лишь ему талантами и возможностями. Откуда это стремление все контролировать и унифицировать? Представьте на мгновение, что на нашей планете осталось всего по одному виду рыб, деревьев, трав, птиц, насекомых! Единообразие – вот что должно вас страшить, а вовсе не бесконечное разнообразие.
– Еще вопросы? – предлагает министр Бенджамин Уэллс, чувствуя, что в зале уже иссякает запас сочувствия к ученой.
Низкорослый журналист еще не удовлетворил своего любопытства.
– Вы случайно не родственница австрийского профессора Пауля Каммерера[4], прославившегося в 1920-х годах своими экспериментами на жабах?
Лицо Алисы суровеет.
– Так и есть, а что?
– Просто хочу напомнить, что профессора Пауля Каммерера считают одним из худших мошенников в истории науки. В 1926 году он покончил с собой после того, как коллеги-ученые разоблачили его фальсификации. А вопрос у меня такой: вы идете по стопам этого бесчестного интеллектуала как его наследница?
В этот раз вся журналистская братия громко хохочет: судя по всему, раньше она на владела этой информацией.
Ученая, сохраняя полное спокойствие, отвечает:
– Раз вы знакомы с биографией Пауля Каммерера, то не можете не знать, что недавно выяснилось, что завистливые коллеги подставили его. Они сговорились подделать его опыты и превратили Пауля в мишень для насмешек. Сейчас не взывает сомнений, что его смерть была не самоубийством, а убийством, замаскированным под суицид.
Молодая ученая пьет воду и продолжает:
– Христофор Колумб говорил: «Ничего из того, что двигает прогресс человечества, не происходит при всеобщем одобрении. Видящие свет раньше остальных вынуждены тянуться к нему вопреки остальным».
– Кто задаст последний вопрос? – спрашивает министр, старающийся избежать неприятного развития событий.
Поднимается рослый бородач.
– У меня не вопрос, а ответ.
Он достает из кармана пиджака револьвер, вскидывает руку и провозглашает:
– НЕТ ЗАМЕНЕ ЧЕЛОВЕЧЕСТВА ГИБРИДНЫМИ МОНСТРАМИ!
С этими словами он спускает курок.
ЭНЦИКЛОПЕДИЯ: зебран, тигрон, нар, мул
Животные-гибриды известны человеку с древности.
Часто они превосходят качеством своих родителей.
Мул, к примеру, – результат скрещивания осла и кобылы. Он сильнее и выносливее их обоих, но его недостаток – неспособность приносить потомство.
Среди других примеров:
– санглочон – гибрид дикого кабана и домашней свиньи;
– мушевр – гибрид дикого козла и домашней козы или дикого барана и домашней овцы;
– крокотта – гибрид волка и собаки;
– бонозе – гибрид самки шимпанзе и самца бонобо;
– вальфен – гибрид самки-касатки и самца-дельфина.
Название гибрида меняется в зависимости от того, кто его отец и кто мать: лигр – гибрид льва и тигрицы, тигрон – гибрид тигра и львицы.
Без вмешательства человека два эти вида, лев и тигр, никогда не повстречались бы, потому что первый обитает в Африке, а второй в Азии.
Еще забавнее нар, гибрид двугорбого и одногорбого верблюдов (бактриана и дромадера): у него… полтора горба.
Энциклопедия относительного и абсолютного знания
– Тебе очень повезло, Алиса.
Бенджамин Уэллс сидит в больничной палате своей подруги.
– Пуля всего лишь оцарапала тебе плечо, а стрелявшего удалось скрутить, не дав ему выстрелить опять.
Молодая зеленоглазая женщина встает, проверяет, хорошо ли держится повязка на плече, надевает блузку, куртку, бежевые сапожки.
– Теперь тебе лучше было бы на время исчезнуть из виду, – советует ей Уэллс.
Алиса собирает свои вещи. Оба покидают палату и идут по больничному коридору, мимо врачей, медсестер, больных и раненых.
Перед больницей собрались демонстранты с транспарантами резкого содержания: «ЧЕЛОВЕЧЕСТВУ НЕ НУЖНО, ЧТОБЫ ЕГО РАЗНООБРАЗИЛИ», «НАШИ НАЛОГИ НЕ ДОЛЖНЫ ИДТИ НА ОПЫТЫ ПО ЗАМЕНЕ НАС МОНСТРАМИ», «НЕТ БРЕДНЯМ УЧЕНЫХ-БЕЗУМЦЕВ».
Участники демонстрации скандируют:
– Каммерер – дурной пример! Хватит этого дерьма!
Их оцепила полиция, но брошенные ими яйца долетают до ученой и до министра.
Бенджамин Уэллс защищает себе голову кожаным чемоданчиком и помогает Алисе спрятаться в министерский автомобиль. Яйцо разбивается о стекло дверцы, лишь только та успевает ее захлопнуть. Водитель трогается с места и минует все сильнее распаляющуюся толпу.
– Почему ты меня защищаешь? – спрашивает Алиса, когда они оказываются на безопасном удалении от демонстрантов.
– Я всегда был за тебя, это вошло в привычку, – с улыбкой отвечает он. – Помнишь, мы и в лицее часто помогали друг другу. Наверное, потому, что нас кое-что объединяет – значимость наших предков. Мой прадед, Эдмонд Уэллс, был специалистом по муравьям, твой, Пауль Каммерер, – специалистом по жабам. Оба ученых пристально наблюдали за природой, делали выдающиеся открытия, старались, чтобы они не пропали, но в конце концов…
– …оба плохо кончили?
– Скажем, столкнулись с ограниченностью своих современников, – продолжает Бенджамин. – Так или иначе, у нас с тобой схожие корни, и оба мы с ранних лет испытываем давление наших славных предков-первопроходцев.
– Не всем везет иметь безымянных предков, – невесело шутит Алиса.
– Долг не подвести свой род – тяжкий груз.
– Не спорю, Пауль Каммерер всегда служил мне маяком, – признается Алиса, помолчав. – Он ведь тоже боролся с обскурантизмом современников.
– А мне служил маяком Эдмонд Уэллс. Читая его «Энциклопедию относительного и абсолютного знания», я все лучше понимал, что, наблюдая за муравьями, можно разобраться в нашем собственном виде и увидеть новые горизонты. Прадед пришел к выводу, что эволюция человечества следует трем тенденциям: уменьшение размеров, увеличение женственности, возрастание солидарности.
Глядя на Бенджамина, Алиса говорит себе, что сам он, со своей треугольной головой и с черными глазищами, сильно смахивает на… муравья.
Остается выяснить, что из чего вытекает: интерес Уэллса к муравьям – из его сходства с ними или его сходство с ними – из этого его интереса…
Молодой министр продолжает:
– В твоей семье, как и в моей, потомки крупных ученых продолжили их усилия, особенно это относится к моему отцу, Давиду Уэллсу.
– Теперь эту энциклопедию дописываешь за них ты?
– Назовем это нашим семейным времяпрепровождением: собирать, постигать и распространять знания.
– Что за знания собраны в этой вашей «Энциклопедии относительного и абсолютного знания»?
– Надо же, наконец-то ты ей заинтересовалась! – улыбается Бенджамин. – В университете при каждой моей попытке заикнуться об этом ты закатывала глаза и меняла тему.
– Учитывая обстоятельства, пришло, наверное, время сделать над собой усилие. – Она заговорщически подмигивает.
– Ну, раз ты настаиваешь… Скажем так: она сразу обо всем. Там и наука, и история, и разные занятные истории, и кулинарные рецепты, и шарады.
– Шарады?
Уэллс ненадолго задумывается.
– Например, такая, ее приписывают Виктору Гюго. На первый взгляд эта загадка может показаться совсем детской, но, как ты увидишь, она наводит на размышления. Звучит она так: «Это немой возглас. Что я везу?»
– Хм. В смысле, что можно везти, чтобы не иметь возможности вскрикнуть… Что?
– Подсказка проста: это легче легкого.
– Хороша подсказка! – притворно возмущается Алиса.
– Уж какая есть. Скажу больше: ты не догадываешься, потому что это слишком легко.
– Перестань, выкладывай отгадку, и дело с концом.
– Будет веселее, если ты сама ее найдешь. Уверен, у тебя получится.
Алиса не настаивает. Она пожимает плечами, машет рукой и обиженно поджимает губы.
Бенджамин Уэллс улыбается.
– Представить только, что у нас все начиналось со школьной дружбы! Потом наши пути разошлись, но мы никогда полностью не теряли друг друга из виду. Ты стала ученой, я – политиком.
– Министр науки, высшего образования и инноваций – это уже не просто политик.
– Не держи меня за простофилю, Алиса. Мы, политики, не оставим свой след в истории. В ее анналах останутся только президенты, ведущие войны. Зато ученых с их новаторскими проектами вроде твоего будут помнить, неважно, успешны эти проекты или провальны. В этом состоит, наверное, более личная причина моей поддержки твоего проекта, не считая того, что он, по-моему, потрясающе актуальный. Я еще надеюсь оставить след своего присутствия на земле в качестве спонсора твоей деятельности.
– Мало того, что ты меня поддерживаешь, ты еще меня и вдохновляешь, – отвечает Алиса. – Помнишь, сперва моя мысль не шла дальше гибрида, способного летать на собственных крыльях. Это ты мне посоветовал подумать о трех разных особях, приспособленных к разным средам: воздуху, воде, земле. Это же твои слова: «Лучше сразу подготовить по одному виду существ для каждой великой экологической катастрофы».
– Это была идея Давида, моего отца, а не моя. Он, как и ты, задумывался о внесении изменений в человеческий организм, чтобы он оказался подготовленным к любой случайности.
– Не скромничай, Бенджамин. Кто, как не ты, подсказал мне создать «Диггера» и «Наутилуса» в дополнение к моему «Ариэлю»! Я так тебе за них признательна! Еще ты посоветовал назвать их английскими именами, чтобы мое изобретение могло стать международным.
Снаружи начинается дождь, струи постепенно смывают с боковых стекол машины подтеки от яиц. По ветровому стеклу елозят «дворники», вся эта гармония звуков похожа на сердцебиение.
– Ты сделал мне лучший на свете подарок, – не унимается Алиса. – Ты дал мне разрешение и предоставил средства для работы в одиночку, а не в команде. Мне не пришлось сгибаться под тяжестью иерархии и отвлекаться на соперничество, без которого не обходится ни в одном научном коллективе.
Он пожимает плечами.
– Ты работаешь одна, я – нет. Мне полагается отчитываться. Вчера президент Легитимус сказал мне: «Мне не нужны проблемы с твоими экстравагантными проектами». Приближается кампания по его переизбранию, и твоя непопулярность в массмедиа внушает ему страх за собственный имидж. Он не хочет терять голоса при опросах, ведь большинство считает, что ты вознамерилась уничтожить человечество на деньги налогоплательщиков. – Уэллс вздыхает. – А еще он спросил, каково мое мнение о прогрессе твоего весьма… противоречивого проекта.
– Прогресс налицо, Бенджамин. Мне нужно всего-навсего немного времени. Когда я решу, что результат уже можно предъявить, ты первым об этом узнаешь.
Министр резко меняет тон.
– Ты меня не поняла: после этого инцидента у нас не остается времени. Мне срочно надо побывать у тебя в лаборатории, чтобы растолковать потом президенту, чего ты добилась.
– Еще рано! – возражает Алиса.
– Если ты меня туда не пустишь, то я больше не смогу тебя финансировать.
Она смотрит ему в глаза.
– Это угроза?
Он выдерживает ее взгляд. Она, раздраженно сопя, отворачивается.
– Как хочешь. Приходи. Кто платит, тот заказывает музыку. Но предупреждаю, тебе может не понравиться…
– В Национальный музей естественной истории, пожалуйста, – приказывает министр своему водителю.
За стеклами бегут умытые дождем парижские улицы. Провожая взглядом городской пейзаж, Алиса произносит со вздохом:
– Ох как не понравится…
Они шагают по галерее «Эволюция».
Чучела выставлены здесь в затылок друг другу, начиная с самых мелких и кончая самыми внушительными. Можно подумать, эволюция не ведает иного критерия, кроме размера.
Вместо глаз у чучел животных стеклянные шарики, отчего у всех до одного пустой неподвижный взгляд.
Алиса Каммерер ведет Бенджамина Уэллса по лабиринтам огромного здания. Они спускаются в подвал с замысловатыми коридорами.
В воздухе летает пыль. Министр чихает.
– Сюда мало кто заглядывает, – объясняет Алиса. – Кстати, ты так и не объяснил мне, как вы сумели определить личность журналиста.
– Ты про Диего Мартинеза? Охрана нашла на полу его смартфон, к тому же он попал в объективы камер видеонаблюдения. Он не надел ни капюшона, ни маски.
Бенджамин останавливается, достает свой мобильный и показывает Алисе видео с журналистом, шныряющим по коридорам музея.
– Сторож не сразу на него среагировал, вот он и успел скрыться.
Они идут дальше и останавливаются перед дверью с номером 103. Караульный узнает министра, отдает честь и впускает его вместе со спутницей.
– Хорошо еще, что Диего Мартинез действовал аккуратно и не испортил замок, – говорит ученая. – Следов взлома не осталось.
– Я ознакомился с его уголовным прошлым. Он – бывший взломщик, переквалифицировавшийся в журналиста – охотника за сенсациями.
– Какой он, этот твой папарацци? Лучше, чтобы я смогла его опознать, если он за мной увяжется.
Бенджамин опять достает смартфон и показывает фотографии криминалистической идентификации Диего Мартинеза, сделанные перед первой его тюремной отсидкой: одна анфас, две в профиль. На щеке у Диего длинный шрам в форме буквы Y. Из-за испанских имени и фамилии и тюремных снимков Алиса готова усмотреть в нем сходство с колумбийским королем наркоторговли Пабло Эскобаром.
Она достает из кармана ключ, отпирает дверь и зажигает в лаборатории свет. На широком столе посреди комнаты красуется толстая папка с надписью «МЕТАМОРФОЗА».
Алиса отпирает еще одну дверь, ведущую в коридор с тремя дверями: A, D, N.
– Поглядим, что там у тебя за эксперименты… – бормочет Бенджамин.
Алиса открывает дверь комнаты N и включает свет. Бенджамин таращит глаза на стеклянный куб с водой в три метра высотой, полный синеватых водорослей, и опасливо приближается к нему.
Тут же из-за стеблей появляется существо, которое министр сначала принимает за обезьяну. Правда, обезьяна довольно странная: во рту у нее форель.
Уэллс невольно шарахается, потом берет себя в руки. Примат упирается ладонями с перепонками в стенку аквариума. У него гладкая блестящая кожа синевато-серого цвета. Он широко улыбается, выпускает из зубов рыбину и дружески подмигивает.
– Полюбуйся на результат своего финансирования, – предлагает Алиса.
Потрясенный Бенджамин Уэллс не сводит глаз с аквариума.
– Это то самое чудище, которое видел журналист?
– Это не чудище, а помесь обезьяны и дельфина. Пока что я окрестила его по-научному Macacus aquarius, но на самом деле его зовут Эжен, в переводе с греческого это значит «с хорошими задатками».
Она поворачивается к гибриду и приветливо машет ему рукой.
– Привет, Эжен.
Обезьяно-дельфин улыбается еще шире, обнажая острые зубы, как будто с желанием произвести хорошее впечатление.
Чтобы успокоить министра, Алиса спешит объяснить:
– Здесь все держится на записи генетических кодов примата и китообразного. Повар бы выразился так: успех или неудача моего блюда зависят от рецепта и от дозировки ингредиентов. Здесь ингредиенты – это кончики цепочек ДНК.
Ошеломленный Бенджамин Уэллс вглядывается в водяную обезьяну, явно радующуюся новому лицу и всячески это демонстрирующую.
– Я не знал, что ты…
– Добилась успеха? – договаривает за него Алиса.
– Согласись, это поразительно! То есть я хочу сказать, что… Словом, я не ожидал, что ты так быстро добьешься результатов.
– Ну, не так уж быстро…
– Сколько лет твоему Эжену?
– Три года, он еще ребенок.
Бенджамин вздрагивает от удивления.
– Ты хочешь сказать, что целых три года скрывала от меня своих… живых гибридов?
– Я хотела убедиться в жизнеспособности Эжена, прежде чем показывать его тебе, – оправдывается молодая женщина. – Представь, ты приходишь, а здесь труп…
Обезьяно-дельфин продолжает делать приветственные жесты в сторону министра. Определенно, новый человек его сильно заинтересовал.
– Это еще не все. Пошли дальше.
Они переходят в комнату за дверью с буквой D. Там министр науки тоже видит огромный стеклянный куб, но уже не с водой, а с бурой землей.
– Это что, огород для Эжена?
Алиса трижды стучит по стеклу, земля в кубе приходит в движение. Появляется лицо, наполовину заросшее черной шерстью. Уэллс снова невольно отшатывается. Поборов первоначальный шок, он подходит к стеклянному кубу и разглядывает сидящее там существо. Видно, что это тоже примат, только глазки и ушки у него маленькие, почти невидимые. Зато нос гораздо длиннее, чем у шимпанзе, с подвижным розовым пятачком. Волосы над верхней губой светлее и образуют усы, рот приоткрыт и обнажает два длинных резца, как у бобра или у белки.
Плеч у существа нет, почти от головы растут огромные розовые кисти, пальцы продолжены широкими толстыми ногтями, больше похожими на когти.
Орудуя кистями, как лопатами, существо пробивается сквозь бурую землю и прижимается боком к стеклу.
– Он буравит землю с той же легкостью, с какой обезьяно-дельфин перемещается в воде при помощи своих перепонок! Поразительно…
Никогда еще Бенджамин не испытывал такого изумления.
– А этот как называется?
– Macacus terrarius. Для меня это Мария-Антуанетта.
– То есть она – дама. Кто же родители твоей Марии-Антуанетты?
– Самец-бабуин и самка крота. – Алиса тычет пальцем в клыки существа. – Длинные резцы позволяют ей резать корни и даже более твердую древесную ткань. При помощи своих широких лап с когтями она перемещается в рыхлой земле, как в полужидкой грязи.
Она поворачивается к министру.
– Мы можем идти дальше?
Уэллс утвердительно кивает. Они выходят, Алиса открывает последнюю дверь, помеченную буквой А. За ней высится просторная вольера с огромным деревом в центре. На его ветке висит удлиненный светло-бежевый плод, который министр сперва принимает за банан-переросток.
Алиса свистит, плод вибрирует и раскрывается, внутри него белеет лицо. Министр видит крылья, вернее, тонкую полупрозрачную мембрану, которой соединены длинные фаланги этой невиданной обезьяны.
– Знакомься, Macacus aerius, помесь гиббона – наверняка ты их знаешь, это прыгучие обезьяны, обитатели высоких крон – и летучей мыши.
– У него нет рук? – удивленно спрашивает Бенджамин.
– Намекаешь, что он подобен ангелу? Иметь и руки, и крылья нелогично. У млекопитающих четыре конечности, а не шесть, то есть ты видишь его передние конечности, превратившиеся в крылья, как у птиц.
Странное существо порхает пару секунд по вольере, но в ней слишком тесно, и ему приходится задержаться перед гостями.
– Я экспериментировала с крыльями альбатроса, но перья оказались неразрешимой проблемой.
Бенджамин не сводит глаз с гиббона – летучей мыши; на его вкус, это вылитый вампир из фильма ужасов вроде «Дракулы», разница только в том, что у него почти полностью белый окрас.
– Самец или самка? – выдавливает он.
– Жозефина у нас самка, видишь шесть сосков у нее на туловище?
Пользуясь близостью существа, министр тщательно его разглядывает. Ему бросается в глаза удлиненная морда, круглые черные глаза навыкате и особенно широкие остроконечные уши с бороздками внутри.
– Можешь с ней поболтать, у нее тончайший слух, она улавливает тишайший шепот.
– Ну, что же… Бонжур, Жозефина.
О проекте
О подписке