2.

День продолжал пестрить несуразностями. Из комфортного чёрного автомобиля вся компания пересела на дряхлый BMW «акула» родом из девяностых, хоть он и был собран в Германии в восьмидесятых. Под слоем грязи и пыли сложно определялся подлинный цвет авто. Его одновременно можно было назвать как тёмно-серым, так и выгоревше-чёрным.

По этому поводу в голове у Миши родилась идея для мема «Отгадай цвет машины», по аналогии с платьем шотландской певицы Кэтлин МакНил, которое однажды разделило интернет-пользователей на два лагеря: первым оно казалось чёрно-синим, вторым – золотисто-белым.

Мысль, мягко говоря, пустая, и Миша сразу это понял, в очередной раз найдя минутку для самобичевания.

Повышенная требовательность к себе была одной из основных черт его характера. Свои мысли он пускал по нескольким кругам критики, это происходило с каждой мыслью, до того как он успевал её озвучить. Случались, конечно, исключения, как с этим вопросом про марку авто, но чаще Миша молчал, и потому для сверстников, чьё внимание в основном привлекали максимально яркие медийные личности с понятным современным кодом, оставался малоинтересным.

Сев на заднее сиденье, Миша тупо уставился на окно машины. Не в окно, а именно на окно: он разглядывал каплеобразные разводы по периметру стекла, отведя внешнему миру второстепенную роль размытого фона.

Машину вёл кавказец, Лысый находился рядом, на месте пассажира. Казалось, он был не прочь завести разговор, но, оглянувшись на Крымского, передумал и включил музыку.

Разбирая по складам тексты песен Владимира Ждамирова и Александра Новикова, Миша сожалел, что блатная романтика вышла из моды. Если бы ему случилось стать героем подобной истории на рубеже тысячелетий, то он бы наверняка гордился своим участием в ней. Но теперь это обстоятельство побуждало в нём по большей части стыд и усиливающийся страх. Гордиться же можно было только суммой на банковском счёте. Деньги вне времени.

Спустя десять минут Лысый всё же прервал молчанку.

– Пацан, ты там не заснул? Возьми вот, переоденься.

На заднее сиденье упал фиолетовый пакет, из него Миша достал красный спортивный костюм с белыми полосками по бокам и серую кепку-«уточку».

– Что это? – спросил аспирант, не в силах сдержать улыбку.

– Твой спортивный костюм. К шефу пускают только ровных пацанов.

– А почему красный?

– Должно быть сразу понятно, что ты мудила творческий. Поэтому выглядеть должен ярко. Кепель можешь не надевать, его мы для подстраховки брали, вдруг ты бы из этих оказался: с чёлкой или с лаком на башке… Остальное не обсуждается.

Миша повиновался.

Ехать пришлось далеко. Спустя час машина покинула пределы города и пустилась по областным дорогам. Миша заметил, что облюбованный им чёрный автомобиль неопознанной марки движется следом, держась на расстоянии около ста метров от BMW. Он догнал их спустя несколько минут после того, как они покинули промзону. Его присутствие юноше больше не льстило и даже служило насмешливым напоминанием, что он теперь сродни пойманной рыбе, лежащей в одном пакете с блесной.

Через некоторое время пошёл дождь, капли на окнах размыли внешний мир, и пыльный салон машины стал для Миши единственной доступной реальностью. Выхлопные газы и выпитая бутылка пива упали ингредиентами в бурлящий внутри навар на основе стресса и вызвали у Миши головную боль. Дискомфорт усугублял Лысый: он постоянно оглядывался, будто хотел что-то сказать, но ничего не говорил.

Чёрный автомобиль свернул на одном из поворотов и больше за ними не ехал.

К Мишиному облегчению, их машина вскоре остановилась напротив неопределённого контрольно-пропускного пункта, по обе стороны которого виднелся трёхметровый бетонный забор с натянутой поверх него колючей проволокой.

После команды «На выход!» на Мишу обрушился дождь и мгновенно освежил его сознание. У дерева, через дорогу от забора, маячил молодой человек в камуфляже.

– Давно ждёшь? – спросил его Лысый, после того как компания из BMW подошла к нему.

– Никак нет! – бойко ответил тот, вытянувшись по струнке, словно молодой военнослужащий перед генералом, после чего сопроводил Мишу и начинающих бомжей через КПП.

Оказавшись по другую сторону от турникета, аспирант догадался, что попал на территорию исправительной колонии. Размышлять о том, хорошо это или плохо, мешал усилившийся дождь.

Преодолев участок асфальтированной площадки под открытым небом, все четверо зашли в сырое помещение, начинающееся с длинного, широкого коридора. По обе стороны от него располагались небольшие, прикрытые решётками ниши, предназначенные для одиночного содержания заключённых в период прохождения ими различных процедур. В первой из них почему-то оказалась немецкая овчарка нездорового вида. Собака встретила гостей остервенелым хриплым лаем. Её челюсти выступили за решетку и вместе с пугающими звуками извергали в воздух искры пузыристых слюней.

Миша даже подпрыгнул от неожиданного испуга, но тут же взял себя в руки. Лысый и кавказец переглянулись улыбками. Ещё в двух нишах находились заключённые. Первый сидел «на кортах», опустив голову и скрестив руки на груди. Второй попросил сигарету, но на него никто не отреагировал. В остальных отстойниках никого не было.

Пройдя по одному коридору, спутники свернули во второй, где, к Мишиному изумлению, стояла новая белая стационарная рентгеновская установка, удивительно не вписывающаяся в общую ветхость местного быта. Прибывшие прошли сквозь рамку и сдали на временное хранение все металлические предметы, после чего были тщательно прощупаны вручную.

«И здесь не обошлось без очковтирательства, – подумал Крымский. – Стационарная рентгеновская установка – сложно представить более глупый вариант освоения бюджета».

Затем посетителей колонии провели в комнату с маленьким, практически матовым окошком на двери, частично прикрытым металлическим засовом. Стены комнаты на две трети высоты были выкрашены в светло-зелёный цвет, а всё, что выше, покрывала местами пожелтевшая побелка. Посередине стоял стол, на него падал тусклый свет из узкого, горизонтально вытянутого окна, расположенного в верхней части стены напротив входной двери. Как и все тюремные отверстия, окно закрывалось решёткой. Под ним находился стол, с одной стороны от него – стул, а с другой – ещё три, предназначенных для прибывшей компании.

– Ожидайте, – сказал сопровождающий и удалился.

Некоторое время спустя люди в форме ввели крупного коротко стриженого мужчину. Чуть выше его лба белые полоски шрамов среди тёмных волос сформировали символ, напоминающий иероглиф. Никто из присутствующих не мог поручиться, что такого иероглифа в действительности не существует.

Мужчина имел ромбообразную фигуру с заметным расширением в области таза, его кожа была бледной, словно чай с молоком в столовой детского сада. Навскидку ему можно было дать около пятидесяти лет. Одежда – синий комбинезон, из-под которого выглядывала светло-зелёная водолазка с затёртыми рукавами.

Первое, что бросилось Мише в глаза вслед за шрамами на голове, – это татуированные перстнями пальцы мужчины. Рассмотрев его руки, молодой человек перевёл взгляд на лицо. Детали крупной пористой физиономии были соответствующими: крупные глаза, крупный рот, вот только нос совершенно обычный и от этого на общем фоне кажущийся непропорционально маленьким.

Из-за особенностей фигуры и комбинезона, в который мужчина был одет, Миша нашёл в его облике сходство с Карлсоном, но в остальном Карлсон этот был отталкивающе грозным и на добродушного затейника из детской книги походил мало.

Люди в форме вышли, а гопники и последовавший их примеру Миша дружно встали. Крупный мужчина обошёл стол, оглядел гостей, ковыряя ногтем в зубах, и сел на стул. Миша тоже уселся на свое место. Его спутники, в свою очередь, нерешительно переглянулись и уже было согнули колени, но тут же выпрямились и в конечном итоге продолжили стоять.

– Значит, вот такой у нас философ, – начал мужчина звучным, чрезмерно хриплым басом, показавшимся Мише неестественным, подражающим определённому образу. – От кого узнал про наш шармак?

– Искал различные конкурсы и наткнулся на международный грант, тема понравилась – «Честная религия ХХI века». Были свои идеи, решил попробовать, – спокойно ответил Миша, догадавшись о значении слова «шармак» из контекста.

– Всё верно, конкурс наш, международный, а я тут вроде как жюри. Твоё сочинение ничего, нам подходит, но будем сейчас исправлять ошибки. Джамбулик, ты взял с собой текст?

– Да, шеф, – кавказец достал из внутреннего кармана кожаной куртки листок бумаги, согнутый вдвое.

– Ну, давай, ботай вслух.

Джамбулат надул щёки и опустил глаза в листок.

– Оос… ос… эммм… Ососав…

– Ты чё, бивень, охерел?! – властный голос по другую сторону стола перебил невнятный лепет кавказца, и тот рефлекторно втянул голову в плечи.

Злой Карлсон заговорил тише прежнего, но угрожающе внушительно:

– Я тебя как человека просил: научись читать. А ты что? Может, ты в чистоделы метишь, меня подсидеть хочешь, а?! Даю неделю, понял?! Если не научишься читать, приедешь сюда и сядешь на пресс-хату. Пусть тебе глиномесы жерло прочистят. Я слыхал, что петухи способны к гуманитарным наукам, вмиг Пушкиным станешь. Дай листок пацану, пусть читает.

Миша принял листок от кавказца и стал читать собственное сочинение.

Осознав себя, Вселенная столкнулась с отсутствием собственного смысла. Она была всем сущим, бесконечно пустой и полной, вольной быть чем угодно. Она знала обо всём, ей ничто не угрожало, и ей ничего не хотелось. Перелопачивая огромные массы пространства и времени, она маялась в невыносимой, подлинно вселенской тоске, создавая вещи, в которых так же, как и в ней, не было смысла.

Продолжалось это до тех пор, пока в порыве гуманности, порождённом логикой, Вселенная создала разумную жизнь, наделила её своим сознанием, но сумела оградить от собственной бессмысленности, подарив ей благо нужды. Живые существа обрели ежесекундные потребности в безопасности, пище и познании.

Важно понимать, что акт творения заключался не в создании жизни из ничего, а в разделении сознания Вселенной между всеми живыми существами так, что никто из них теперь не знал всего, как прежде знала Она.

С тех пор Вселенная стала Творцом, чей смысл заключался в поддержании жизни. Всё сущее закольцевалось и обрело суть бытия.

Этот глобальный процесс продолжается по сей день. Каких-либо изменений в нём не предвидится, поэтому в данной истории можно ставить точку. Осталось лишь обозначить вытекающие из неё предостережения. А именно: живым существам не рекомендуется впадать в парапсихологию, радикально бороться с желаниями и останавливать «внутренний диалог». Эти практики не приводят к счастью, а обещанная ими свобода – миф. Смысл – первоочередной спутник сознания, поэтому скрыться от него невозможно.

И последнее. Если вам надоела жизнь, не вините Вселенную за то, что обременила вас сознанием. Дело в том, что вы и есть Вселенная, и всегда ею были, и поэтому интуитивно чувствуете пагубность тоски и величие стремления, во всём его удивительном разнообразии. Каждый, кто, несмотря на всё, находит смысл для себя, находит его и для всей Вселенной.

Отдельные части эссе по-разному влияли на круглую физиономию шефа. Вначале она одобрительно кивала, потом смешливо фыркала, а под самый конец негодующе шаталась из стороны в сторону, едва сдерживаясь, чтобы не выпустить из себя цепочку ругательных слов.

Когда Миша закончил, шеф приступил к своеобразному рецензированию:

– Значит, смотри. Начал хорошо: есть Вселенная, непонятно откуда взявшаяся, бедная, несчастная. И вдруг, по доброте душевной, она дарит людям наивысшее из возможных благ – мать его, потребности. Правильно?

– Не совсем, – ответил Миша, – не только людям, но всему…

– Правильно?!

– Правильно.

– Отлично! Верняк! Больше нам ничего не надо. Пляшем от того, что потребности – наше всё. Пляшем-пляшем, малюем в полной красе. А то ты там начал вола пасти. Зачем там что-то с чем-то закольцевалось, обрело смысл? Это как намёк на Бога, а там, где Бог, всегда запреты и умеренность в удовлетворении потребностей. Нам этого не надо. Я уж не говорю про практики, зачем ты на них наехал? Как это они не нужны? Всё то, что продаётся, – нужно, а продаётся всё. Думаю, понял. Перепишешь.

После этих слов Миша плавно изменил уже успевшее у него сложиться мнение о шефе. Тот вроде оказался не дураком, отчего аспиранту стало легче. Умные люди его ещё никогда не били, а вот дураки – случалось.

Далее шеф говорил только с гопниками:

– Значит, так. На днях повезёте пацана к Профессору, пусть вводит его в курс дела. Потом премируете, подыщете ему хату. Мордашка у него смазливая, будем делать из него супергероя, пусть по всем углам отсвечивает с нашей темой. Параллельно запускаем движения в вашем интернете. Через две недели отчитаетесь.

На этом аудиенция резко оборвалась, шеф встал, постучал в дверь, после чего покинул комнату в сопровождении людей в форме, а Мишу вместе с изрядно вспотевшими гопниками вывели за территорию колонии. На обратном пути аспирант успел заметить, что белая рентгеновская установка куда-то исчезла.

Уже сидя в авто, Миша решился задать несколько вопросов.

– Кто ваш шеф?

– Неважно! Будет надо, узнаешь, – неожиданно ощетинившись, ответил Лысый. Говорил он грубо, но без прежнего пренебрежения, и как будто даже в чем-то опасался Мишу.

– Он сидит? – спросил Миша.

– Сидит, – ответил Лысый.

– А за что?

– За всё и всех.

– В смысле, за всех?

– В прямом! Поверь, ты тупые вопросы задаёшь. Я не знаю, кто ты вообще такой, и пока мне не будет велено, я тебе ничего не скажу.

Обратно Мишу привезли прямо к общежитию. Он хотел выйти раньше, где-то у метро, чтобы никто не видел его вылезающим из смехотворной бэхи «акулы», но Лысый сказал, что сделает так, как было поручено, – отвезёт туда, откуда взял.

В самый последний момент Лысый предупредил Мишу, чтобы тот никому не рассказывал о произошедшем. Миша и сам это понял – так же, как понял, что ему всё равно никто бы не поверил. За его возвращением наблюдала, по меньшей мере, пара десятков студентов, и подробности разошлись по всему общежитию. Так Миша впервые стал объектом обсуждения в столь широком кругу.