автобиография

Я пожалуй опущу библейские подробности сотворения мира, все и так знают, что в начале было слово. О том, что в конце будет то же самое, многие прекрасно знают.

Если хорошо подумать, то всё началось с убийства. Мерзкая ситуация приключилась, особенно для меня. Ведь убийцей была я. Меня поймали прямо на месте с орудием преступления в руке, зависшей над жертвой. Крови практически не было, но мне сильно выкрутили руки и поставили пару синяков, когда держали за запястья. Состояние аффекта отступило практически сразу, как я почувствовала боль и скрип своих костей в чужих руках. Но совершенного уже было не изменить.

Я убила Слово.

В библиотеке колледжа было светло настолько, что каждая пылинка подсвечивалась со всех сторон. Время словно превратилось в засахаренный мёд, где люди похожи на застывших мух. Пыль танцевала в воздухе, оседала на книгах и снова взлетала вверх от малейшего движения рукой. Свет провокационно падал на стеллаж с зарубежной литературой, чуть потрепанной, а местами зачитанными до дыр.

От пыли хотелось чихать, я постоянно тёрла переносицу, пытаясь отделаться от зуда в носу. Карандашом с обломанным стержнем я стучала по столу, выводя этим звуком из себя библиотекаршу. Она прожгла меня взглядом, но я продолжила нарушать благословенную тишину. Лишние звуки раздражали и меня, но для меня было делом принципа дописать статью и выдержать гневный взор Раисы Аркадьевны. Я вяло перелистнула желтые страницы книги и закрыла её. Глаза закрылись следом, и я ненадолго отложила карандаш. До меня донёсся облегчённый вздох со стороны.

Время тянулось так медленно, что секундная стрелка настенных часов передвигалась со скоростью минутной. Я просидела здесь всего лишь шестьдесят одну минуту и около сорока семи секунд. Точно после третьей пары я вошла в библиотеку и заняла стол рядом с окном, открыла книгу, выданную мне преподавательницей литературы, и попыталась написать хвалебную рецензию. Вот только слова выходили сухими, описания сюжета сводились к простому пересказу, а я то и дело ловила себя на том, что хочу закончить каждую фразу непечатным эпитетом. Когда я осознала полную тщетность бытия, то в самом деле попыталась исправить положение и начала писать рецензию заново. Мне не нравились слова, записываемые моей рукой на бумаге. И дело было даже не в почерке, а в буквах, что раздражали меня одним своим видом. Не складывались они в «смелую и отважную», рука сама выводила на полях «нереалистичная и неживая».

Я думала, что хорошо умею врать. В жизни было много ситуаций, где приходилось выкручиваться. Буквально вчера заговорила зубы контролеру в автобусе, что тот не выписал мне штраф за проезд без оплаты. Наверное, я просто действительно была похожа на инвалида, забывшего дома свой проездной. Иногда жалею, что льготу мне могут дать только за моральную инвалидность. Была бы я льготницей, то не впахивала бы на газету колледжа как проклятая, чтобы получить полторы тысячи стипендии. И если бы они мне не были так жизненно необходимы, то даже ноги моей не было бы в редакции. Но студентам коммерции получить стипендию в нашем колледже можно было только одним путём – участвовать во всевозможной внеучебной деятельности.

Утром меня засыпала сообщениями руководительница газеты и потребовала с меня статью для нового номера. Объявленный в сентябре семестр литературы набирал обороты: студенты с художественной кафедры рисовали агитационные плакаты, мои однокурсники организовывали книжный обмен. Я тоже постаралась примкнуть к своим, притащила книги из дома, расставила их по стеллажам и решила, что мое участие в жизни колледжа окончено. Но меня отловили и силой оттащили от стендов на первом этаже. Дали мне стопку классической литературы, установили сроки и оставили меня один на один с прокрастинацией.

В библиотеку заглянули студенты с первого курса, и тишина ненадолго прервалась. Я перелистнула несколько страниц, вдавила карандаш в бумагу и сломала стержень. Пришлось подавить нервный вздох. Я заложила им книгу и оттолкнула от себя ненавистный роман.

Телефон завибрировал в моем кармане ровно в тот момент, когда я потянулась за канцелярским ножом. Пошарив по дну сумки, я нащупала его пластмассовое тело и положила на стол. Доставать телефон не спешила, ощупывая нож рукой. Пластик неприятно отзывался на прикосновения, напоминая о пришедшем сообщении. Я коснулась пальцем экрана, сенсор мгновенно распознал отпечаток. Когда я желала оттянуть время, телефон работал против меня. Сообщение матери открылось в всплывающем окне, я пробежала глазами по строчкам. Ничего нового я там не нашла, мне лишь напомнили про мою неблагодарность и нахальность по отношению к семье.

Я почти отложила телефон обратно в сумку, когда пришло второе сообщение. На этот раз от папы. Он был как всегда краток, писал сухо и только факты:

«Она подала на развод»

Обычно папа ставил точку после каждого предложения. Я много раз старалась объяснить ему, что это можно воспринимать признаком пассивной агрессии в электронном общении. Он присылал мне сухое «ок». И не забывал ставить точку. Сейчас ни точки, ни другого знака препинания он мне не отправил, просто не знал, как иначе преподнести мне этот факт.

Я открыла мамино сообщение целиком. Она ругалась на меня, на отца, на старшего брата, на то, что нам всем нет до нее дела. Я прочитала каждое слово по три раза, пытаясь понять, что действительно ей было от меня нужно. Она никогда не стала бы выплескивать весь свой гнев просто так. Должна быть цель.

Но буквы очень плохо складывались в слова, как совсем недавно слова не собирались в предложения для статьи. Кажется, я разучилась не только писать, но и читать. Смысл ускользал сам собой, как вода сквозь пальцы. Я заблокировала телефон и взяла нож. Лезвие выдвинулось легко, хотя до этого всегда приходилось надавливать из-за ржавчины. Потянулась за карандашом, книга распахнулась. Я взглянула на дурацкий рисунок, на Аксинью, такую всю идеальную, любящую всем сердцем. Нож скрипнул в руке, я слишком сильно сжала его.

А затем я ударила. Ударила прямо в лицо нарисованной женщины, проткнула страницы. Сбоку закричала Раиса, я выдернула нож. Книга упала на пол и закрылась. Золоченые буквы издевательски блеснули, и я снова вонзила лезвие. Хотелось, чтобы кому-то тоже было больно. Пусть этот кто-то и всего лишь книга.

Мне казалось, что я ударила ещё несколько раз, возможно, даже сотен раз. Лезвие проникало все глубже, рука болела. Кажется, я наносила удары до того момента, как мне вывернули руки. Я закричала. Слезы потекли из глаз, обжигая щеки. Меня прижали к чьему-то телу спиной, удерживая на месте, потому что я рвалась обратно к книге.

– Мерзавка! – воскликнули со стороны. Раиса Аркадьевна наконец обрела дар речи и рванула ко мне. Её тоже остановили, поэтому кричать на меня она продолжила со стороны. – Порча ценнейших экземпляров русской литературы карается смертью!

Смерть? Да, сейчас мне точно необходимо умереть от стыда. Я снова дернулась в чьей-то хватке, но меня сжали сильнее. Я наблюдала за тем, как в библиотеке не осталось студентов, на пороге появился куратор моей группы, за которым спешила директриса. Раиса нежно подняла с пола «Тихий Дон» и принялась укачивать его на руках. Изредка бросая на меня взгляды, она вынимала мою душу без анестезии, надеясь убить на расстоянии.

Держащий меня человек задал вопрос:

– Я могу ее отпускать? Она не вырывается.

Куратор посмотрел на меня в упор, я опустила глаза и не увидела, как он кивнул. Потеряв поддержку, я осела и уставилась в паркет. Из-за бело-чёрной ёлочки рисунка пола в глазах зарябило и поплыло.

– Что здесь происходит? – прогрохотала мощным басом директриса. Как же её зовут? Анастасия Васильевна? Александра Витальевна?

– Эта малолетняя преступница! – воскликнула Раиса Аркадьевна и сильнее прижала к себе книгу с торчащим из обложки ножом. Её аккуратно отодвинули к столам, какой-то старшекурсник помог ей сесть и побежал за водой.

Стоявший за моей спиной человек вышел вперед и каким-то чересчур тихим и спокойным голосом описал мои действия. В его речи преобладали глаголы, не знаю, почему я отметила этот факт. Мой слух просто цеплялся за «сидела», «взмахнула», «вонзила» и «заплакала». Я плакала? Рисунок паркета продолжался расплываться, и я наконец осознала, что слёзы застилали обзор.

Мне положили руку на плечо, легонько потрясли, возвращая в реальность. Я подняла голову, попыталась сфокусировать взгляд, но ничего не вышло. Силуэты расплывались неприятными кляксами.

– Я отведу её к психологу, – голос Евгения Сергеевича прозвучал неожиданно. Я забыла, что куратор здесь. Хотя именно он пытался поднять меня секунду назад.

– Ей в детскую комнату милиции надо! – подала голос библиотекарша, но на неё не обратили внимания.

Директриса кивнула. Вернее, пятно, которое я считала директрисой, сделало что-то похожее на кивок.

– Только вы останьтесь, Евгений Сергеевич. Игнат проводит.

На этот раз меня подняли легко, одним движением подхватив за подмышки. Потом Игнат обвил мои плечи и потащил к выходу из библиотеки. Я не пыталась вырываться, но держали меня крепко. Я отстраненно подумала про синяки, болью наливающиеся на запястьях. Кажется, на плечах будут такие же.

Мы миновали треть пути, когда парень чуть ослабил хватку. Я повела лопатками, пытаясь ослабить зуд и дрожь в теле. Мой конвоир ничего не говорил, и молчание раздражало меня. Тишина в коридорах корпуса была гнетущей, напрягала больше, чем любой скрежет мела по доске. Но я понимала, что нам не о чем говорить: он был в роли доблестного рыцаря, спасшего принцессу, а я – дракона. Я улыбнулась. По такой логике, Раису Аркадьевну можно считать главной героиней, прекрасной невестой, сразившего мечом или кулаком злодея.

Игнат не отреагировал на мою усмешку. Но я чувствовала, как он напрягся. К кабинету он практически дотащил меня на буксире. После стука в дверь, он втянул меня внутрь, коротко отчитался о ситуации и поспешил ретироваться.

***