***

Настольная лампа лила мягкий желтый свет на страницы книги. Мария Аркадьевна в ярком махровом халате расцветки «морские огурцы», сидела на диване, поджав под себя ноги в теплых полосатых носках. На столике рядом с лампой стояла наполовину пустая бутылка красного вина и наполненный из нее пузатый бокал на высокой ножке. На спинке дивана, свесив вниз пушистый хвост, возлежал кот Василий и время от времени щурился на лампу. Из приоткрытой двери, ведущей на кухню, на пол гостиной ложилась полоса яркого света, выхватывающая из полумрака часть ковра и противоположную стену с картиной на ней. В дальнем от дивана углу стоял небольшой аквариум с несколькими золотыми рыбками и беспрерывно булькающим компрессором. Все это вместе – мягкий свет лампы, подсветка аквариума и яркая полоса на полу – создавали в комнате какую-то таинственную атмосферу, которая помогала Марии Аркадьевне полностью погрузиться в волнующий мир женских романов. Совсем недавно она приняла душ и теперь отдыхала после тяжелого рабочего дня. Должность директора школы, несомненно, тешила ее самолюбие, и была поводом для тихой гордости, но, в то же время, постоянное напряжение и ответственность порой выматывали ее так, что в голову начинали закрадываться мысли об отставке. Потом она вспоминала о том, что работа помогает ей не взвыть от одиночества, и глупые мысли исчезали сами собой.

После сегодняшнего короткого разговора с новым учеником на лестничной клетке школы ее настроение почему-то стало стремительно портится, хотя буквально за четверть часа до того, собираясь домой, она даже что-то напевала, укладывая в сумку очки, блокнот и прочую необходимую мелочь. Ее мысли то и дело возвращались к тому, что иметь семью и детей – это уже само по себе счастье, которого ей никогда не суждено было испытать. Она думала об этом всю дорогу от школы до дома, думала за ужином и когда принимала душ. Отвлечься не помогали даже вино и чтение, хотя раньше самые навязчивые мысли растворялись благодаря этой волшебной формуле. Справедливости ради надо сказать, что старой девой Мария Аркадьевна осталась отнюдь не потому, что была дурна собой или имела скверную натуру. Напротив, ее внешность до сих пор привлекала заинтересованные взгляды мужчин, а характер был весьма положительным. Ее одиночество было порождено не ее собственным выбором, а прямо таки маниакальным стремлением ее матери подобрать для дочери идеального спутника жизни, дабы она не повторила материнских ошибок. Ведь отец Марии Аркадьевны, которого она, кстати, совершенно не помнила, в спутники жизни не годился вообще, посему, еще в незапамятные времена был выдворен за границы этой самой жизни. Каждый, кто переступал порог их дома в качестве потенциального жениха дочери, подвергался самому пристальному изучению. Но результат всегда был один: после того, как за очередным претендентом на руку и сердце закрывалась дверь, дочь получала от матери целый список отрицательных качеств, какие, без сомнения, скрывались за ширмой наигранных чувств и притворной любви. В какой-то момент Мария Аркадьевна поняла, что медленно, но верно движется к тому, чтобы закончить жизнь в полном одиночестве. Тогда она твердо решила родить ребенка, что называется, для себя. Встретила подходящего мужчину и, периодически ссылаясь матери на полный завал на работе, проводила с ним вечера. Забеременеть почему-то никак не получалось, и тогда ей тут же понадобилось уехать якобы на педагогический семинар в областной центр, где, пройдя обследование в клинике, она получила беспощадный приговор: у нее никогда не будет ребенка. Виной тому был сделанный по твердому настоянию матери еще в студенческие годы аборт, когда закончившая третий курс пединститута Мария Аркадьевна, а тогда еще просто Маша, встретила Виктора – свою первую и, пожалуй, последнюю любовь. Она тогда летала, как на крыльях, и была безумно счастлива от того, что сможет подарить ребенка любимому мужчине, который воспринял новость о беременности своей возлюбленной, как самую радостную в его жизни. А вот мать радость дочери и ее молодого человека не разделила. Ее слова, как хлесткая пощечина, ошарашили обоих. Оказалось, что рожать Маша не будет, поскольку ей еще рано становиться матерью, а Виктору лучше вообще держаться от нее подальше, если он не хочет сесть в тюрьму за изнасилование. Противостояние было долгим, но деспотичная мать, в конце концов, добилась своего.

– Тебе-то, мама, хорошо. Ты умерла. А вот кто за мной в старости присмотрит? – Мария Аркадьевна отложила в сторону книгу и задумчиво посмотрела на опустевший бокал.

Ничего из прочитанного не запомнилось ей абсолютно. Она медленно наполнила бокал до половины и совершенно нехарактерным для нее образом в несколько больших глотков осушила его. Поставив бокал обратно на столик, женщина повернулась к дремлющему на спинке дивана коту и, уже чувствуя, как опьянение накрывает ее, пожаловалась животному:

– А ведь она мне, Васенька, всю жизнь сломала.

Услышав свое имя, кот открыл глаза, блеснувшие желтым в полумраке комнаты, зевнул и, выгнув дугой спину, потянулся. Затем неспешно уселся обратно, повернул голову и в упор уставился Марии Аркадьевне в лицо тяжелым немигающим взглядом. Женщине вдруг стало как-то не по себе и немедленно захотелось отвернуться, чтобы не видеть этих жутких кошачьих глаз. В голову ей почему-то пришла шальная мысль: «Это не мой кот!» Чтобы убедиться в обратном, она судорожно сглотнула пересохшим горлом и каким-то чужим хриплым голосом с трудом произнесла:

– Вася. Васенька, ты чего?

Кот открыл пасть, как будто бы вновь собирался зевнуть, но не зевнул, а произнес глухим, как сквозь подушку, голосом:

– Я – ничего. А вот ты все мать винишь, что жизнь у тебя не удалась. Не стыдно, а?

Женщина на мгновение замерла с открытым ртом, а потом резко вскочила, сбросив на пол книгу, и пулей влетела в кухню, с грохотом захлопнув за собой дверь. Привалившись к ней спиной, она расширенными от ужаса глазами шарила по комнате, пока взгляд не уперся в стулья с высокими спинками, стоящие вокруг стола. Один из них вполне подошел бы для того, чтобы подпереть им дверь, немного наклонив и засунув спинку под ручку. Но ситуация осложнялась тем, что стол и стулья находились в другом конце комнаты под окном, выходящим в сад. За то время, что понадобилось бы женщине, чтобы добраться до них, этот кот, если это вообще был кот, мог вломиться сюда и… Что могло произойти дальше, Мария Аркадьевна не могла даже предположить, поскольку понятия не имела, кем являлось нечто по ту сторону двери и что ему было от нее нужно. Стараясь дышать как можно тише, она внимательно прислушалась. Снаружи не доносилось ни звука, только едва слышно булькал в аквариуме компрессор. Женщина потихоньку отлепилась от двери и сделала небольшой скользящий шажок к столу. Снова прислушалась. Сердце, казалось, колотится прямо в горле. Его удары гулко отдавались в ушах и заставляли подергиваться пальцы рук. Еще шажок. Тишина. Ей уже стало казаться, что все это ей померещилось, но тут в дверь осторожно постучали. Мария Аркадьевна метнулась к столу, схватила стул и в один прыжок достигла двери, с грохотом ее подперев.

– Ты там? – голос из-за двери казался уже каким-то другим, но принадлежал, несомненно, тому же самому существу, – конечно, там. Куда ж ты денешься.

– Ты кто? Что тебе от меня нужно? – женщина старалась говорить твердо, но от страха язык слушался плохо.

– Кто я? – голос изменился еще сильнее. Теперь он был не глухим и грубым, а скрипучим и дрожащим. Голосом древней трясущейся старухи. Голосом ее матери.

– Теперь ты меня узнаешь, Машенька? Узнаешь или нет? Я тебя спрашиваю! Отвечай немедленно!

Волосы на голове, да и по всему телу у Марии Аркадьевны встали дыбом. Ее мать умерла четыре года назад, и тогда она с облегчением подумала, что ей больше никогда не придется слышать этот дребезжащий скрипучий голос. Но сейчас она слышала его вновь. Это не могла быть ее мать. Кто-то просто морочит ей голову.

– Убирайся из моего дома! Кто бы ты ни был, немедленно убирайся! – по щекам текли слезы, а подбородок мелко дрожал, мешая выговаривать слова.

– Вот так-то ты благодаришь свою мамочку за все, что она для тебя сделала! Бессовестная девчонка! А ну-ка сейчас же впусти меня! – в дверь часто-часто забарабанили, словно тот, кто стоял по ту ее сторону, имел, как минимум, десяток рук.

– Пошла вон! Ты умерла! Я не хочу тебя видеть! Ты мне и так всю жизнь исковеркала! Убирайся! – Мария Аркадьевна понимала, что несет полнейшую чушь, поскольку мертвые не возвращаются, но остановить истерику уже не могла.

– Исковеркала жизнь, говоришь? О, да! – слова сменились лающим смехом, который, в конце концов, перешел в сухой надрывный кашель, – я всегда делала это с удовольствием. Особенно в последнее время. Ты представить себе не можешь, как приятно мне было смотреть на твое лицо, когда ты меняла мои загаженные пеленки и таскала меня в ванную. Я прекрасно могла предупредить тебя, что мне нужно в туалет, но специально не делала этого, чтобы ты страдала вместе со мной. Ведь не зря же я всю жизнь старалась не допустить того, чтобы ты покинула меня. Пришлось даже заставить тебя сделать аборт, чтобы тот выродок, которого ты произвела бы на свет, не встал между тобой и мной. Я бы все равно его убила, даже если бы ты и пошла мне наперекор до конца. Но ты не пошла. Не хватило духу. Как и у твоего бесхребетного папаши. Ты думаешь, что мы с ним развелись? Нет! Он повесился в платяном шкафу на собственном галстуке. Потому что я его заставила. Заставила его повеситься! Понимаешь? Заставила! Повеситься! Я его заставила! – голос за дверью перешел в режущий уши визг, а потом все вдруг резко стихло, как будто кто-то выключил звук.

Мария Аркадьевна сидела на полу и громко всхлипывала, привалившись спиной к стене и обхватив руками притянутые к груди колени. Время от времени ее начинало мелко трясти, и тогда она сжималась еще сильней, а всхлипы превращались в глухие рыдания.

Прошло где-то около получаса, прежде чем она сумела кое-как успокоиться. Все еще дрожащими руками женщина сняла очки и вытерла застилающие глаза слезы. Предметы вокруг тут же обрели первоначальную четкость. Оставаться в доме она сейчас не могла: произошедшее казалось ей слишком ужасным, чтобы провести здесь ночь, да еще и в полном одиночестве. Кот в счет не шел. Она вообще не знала, сможет ли теперь без страха встречаться взглядом со своим питомцем.

Мария Аркадьевна встала на ноги и потянулась было к подпирающему дверь стулу, но тут же отдернула руку. А что, если оно все еще там? Ждет, когда она выйдет, чтобы напасть. Хотя, если бы хотело напасть, напало бы сразу, а не лежало бы половину вечера рядом с ней под видом кота. А может оно и не собиралось нападать, а просто пугало? Как бы там ни было, желания выходить из более-менее безопасной комнаты у женщины больше не возникло. Как не возникло и решения проблемы, с которой она теперь столкнулась: как выйти из дома и через половину города добраться до подруги, если на ней сейчас только носки, халат и очки, а мобильный телефон остался за дверью? Немного поразмыслив, решение она все-таки нашла. Если выбраться на улицу через окно, то в небольшом сарайчике за домом, где хранится садовый инвентарь и разный хлам, можно найти какую-нибудь старую одежду и обувь, в которых она могла вполне сойти за припозднившуюся дачницу. Возможно, она и не стала бы так переживать за свой внешний вид, не будь она директором школы. Хороша она будет, если кто-нибудь из учеников или родителей, а тем паче, коллег, увидит ее, разгуливающую по городу в домашнем халате. Мария Аркадьевна подошла к окну и, осторожно отодвинув штору, вгляделась в темноту. Кроме ветвей груши и лежащих на земле нескольких желто-коричневых круглых листьев в пределах видимости больше ничего не наблюдалось. Она задвинула штору обратно – почему-то так она чувствовала себя в большей безопасности – и один за другим начала открывать ящики, тумбочки и шкафчики. Она точно помнила, что где-то на кухне у нее был фонарь. После всего пережитого недавно идти одной в полной темноте ей хотелось меньше всего. Наконец фонарь нашелся. Мария Аркадьевна несколько раз щелкнула кнопкой, проверяя его исправность, погасила в комнате свет и снова выглянула в сад. Там все, вроде бы, осталось без изменений. По возможности бесшумно приоткрыв окно, она выскользнула наружу, сразу же почувствовав кожей прохладу наступившей осени. Замерла, прислушалась. Едва ощутимый ветер перебирал в темноте умирающие листья и по одному отрывал их от ветвей, заставляя медленно лететь к земле. Чуть слышно шелестела трава и где-то что-то протяжно скрипело. Почему-то этот скрип напомнил ей жалобный стон какого-то заблудившегося в темноте призрака. Вспомнив о призраках, женщина передернула плечами и включила фонарь. Яркий белый луч заскользил по стволам деревьев и кустам смородины, время от времени высвечивая среди них фрагменты забора. Завернув за угол дома, Мария Аркадьевна увидела перед собой тот самый сарайчик, в котором планировала найти какую-нибудь одежду и обувь. Все так же осторожно она потянула на себя скрипнувшую на ржавых – сколько раз собиралась смазать – петлях дверь и проскользнула внутрь. Щелкнув выключателем, женщина облегченно вздохнула: прямо возле двери на вбитых в стену гвоздях висели запачканные землей джинсы и порванная на плече куртка. Здесь же на полу стояли старые облезлые кроссовки. Она никогда в жизни не могла подумать, что когда-нибудь станет так радоваться старой грязной одежде, место которой уже давно было в мусорном контейнере. Поеживаясь от холода, Мария Аркадьевна сняла халат и облачилась в садово-огородную одежду, оказавшуюся сырой и довольно неприятно прилегающей к телу. Она уже собиралась нагнуться за кроссовками, но вдруг боковым зрением заметила в дверях какое-то движение. Схватив первое, что попалось под руку – увесистый молоток на длинной ручке – женщина резко повернулась и вдруг облегченно вздохнула. Рука с молотком расслабленно опустилась. Кроме нее здесь никого не было, только ветер медленно открывал и закрывал легкую дверь сарайчика. Именно это движение она и заметила несколько секунд назад, и именно оно так ее напугало.