Он вытащил ящик из комода, обнаружил конверт, в котором держал деньги. Их и так было немного, а за последние дни запас угрожающе сократился. Минуту он постоял, прокручивая в голове некую мысль, затем подошел к шкафу и вытащил сумку – в ней хранилось все его невеликое имущество: несколько зачитанных книжек, офицерские погоны, золотые просветы которых уже начали зеленеть, магнитофонные пленки с джазом, альбом для фотографий в виде портфеля: учебный парусник «Эстрелья дель Сур» идет в крутой бейдевинд, Торпедист Тукуман и галисиец Ньейра у стойки бара в Роттердаме, он сам с нашивками старпома опирается о планшир «Ислы Негры» под Бруклинским мостом – и деревянная шкатулка, в которой лежал секстант. Хороший прибор фирмы «Вимс энд Плат» с семью фильтрами, зачерненными металлическими частями и золотистой латунной алидадой. Кой купил его в рассрочку, как только получил звание штурмана, с первого жалованья. Системы навигационных спутников приговорили этот инструмент к смерти, но каждый моряк, достойный своего звания, знает – что подтверждается и электроникой, – как он надежен для определения широты в полдень, когда солнце стоит в зените, или ночью, по низкой звезде над горизонтом: навигационные эфемериды, таблицы, три минуты вычислений. Военные заботятся о своем оружии и чистят его, и Кой все эти долгие годы старался содержать свой секстант так, чтобы соленая влага на него не попадала, протирал зеркала и сверял возможные погрешности рефракции. Даже сейчас, на суше, он носил его с собой на берег моря, где, сидя на скале, измерял высоты. Привычка осталась с тех времен, когда он ходил на «Монте Пекеньо», своем третьем судне, если считать «Эстрелью дель Сур». «Монте Пекеньо» был танкером компании «Энпетроль», водоизмещение двести семьдесят пять тысяч тонн, и капитан дон Агустин де ла Герра любил придавать особую торжественность полудню – моменту определения местоположения судна. Он приглашал офицеров и стажеров на рюмку хереса после того, как они все, стоя на мостике, через затемненные фильтры своих инструментов и полагаясь на хронометр капитана, вычисляли высоту солнца над горизонтом. Дон Агустин был капитаном старой школы – не без грубости, но отличный моряк, еще того времени, когда большие танкеры порожняком ходили в Персидский залив через Суэц и возвращались груженые, огибая Африку вокруг мыса Доброй Надежды. Как-то раз он за непочтительность спустил стюарда с трапа, а когда профсоюз подал жалобу, ответил, что стюарду еще повезло – века полтора назад его бы попросту повесили на рее. «На моем судне, – сказал он однажды Кою, – ты или соглашаешься с капитаном, или не раскрываешь рта». Сказал он это за рождественским ужином в Средиземном море во время десятибалльного шторма, из-за которого пришлось заглушить машины напротив мыса Бон. Кой, тогда студент мореходки и стажер на борту «Монте Пекеньо», разошелся с ним во мнениях по поводу какой-то ерунды, и тот швырнул салфетку и проговорил все это насчет «его судна» и так далее. Потом приказал Кою идти на вахту, на мостик на штирборт, где тот и провел следующие четыре часа в темноте, и там его хлестали ветер, дождь и брызги волн. Дон Агустин де ла Герра был редким пережитком прежних времен, деспотичным и жестким, но когда панамский сухогруз с пьяным русским штурманом на вахте въехал им носом в корму ночью, а из-за дождя и града в Ла-Манше от радаров толку не было, он сумел удержать танкер на плаву и довел его до Дувра, не пролив ни капли нефти и сэкономив компании плату за буксиры. «В наше время, – говорил он, – любой недоумок может перевернуть мир, нажимая на кнопки, но если электроника откажет, или американцам стукнет в голову выключить свои проклятые спутники – вот уж дьявольское изобретение, – или какой-нибудь большевик, сукин сын, вмажет тебе по заднице посреди океана, хороший секстант, компас и хронометр доведут тебя куда хочешь. Так что практикуйся, парень, практикуйся». Кой слушался капитана и практиковался дни, месяцы, годы; с тем же секстантом, но уже позже, он определялся и в глухие опасные ночи, и в центре страшных штормов, прокатывавшихся от одного берега Атлантики до другого; весь мокрый, держась за трап, когда нос корабля то взмывал вверх, то проваливался в бездну, он, уставившись одним глазом в подзорную трубу, отчаянно выжидал, когда появится едва заметный красноватый диск среди гонимых норд-остом туч.

Ему стало немного грустно, когда он почувствовал знакомую тяжесть в руке, повернув алидаду, которая цеплялась за зубцы лимба, градуированного от ноля до ста двадцати. Потом прикинул в уме, сколько запросить с Серхи Соланса – тот уже много лет восхищался этим секстантом; как он говорил, когда они, по обыкновению, заходили выпить в «Шиллинг»: таких теперь не делают. Серхи был хороший парень: с тех пор как Кой оказался на суше и на мели, если они вместе выпивали, он почти всегда оплачивал долю Коя и не затаил на него зла за то, что Кой затащил в постель Эву, бразильскую официантку в тот вечер, когда ее грудь (объем 95 см) без бюстгальтера, которого она никогда не носила, так дьявольски выпирала под тонкой майкой, а Серхи был слишком пьян, чтобы возмущаться. Кроме того, они вместе учились в мореходке, стажировались на трейлере «Мигалоте», принадлежавшем компании «Родригес-и-Солньер», а теперь он готовился к экзамену на старшего помощника, чтобы работать на регулярной транссредиземноморской линии – дважды в неделю из Барселоны в Пальма-де-Майорка. Все равно что водить автобус, говорил он. Но с таким секстантом в каюте человек все-таки чувствует себя моряком.

Кой установил алидаду в центр лимба и осторожно положил секстант на место. Подошел к комоду, взял бумажник и вытащил визитную карточку, которую три дня тому назад, прощаясь на углу Рамблас, дала ему та женщина. На карточке не было ни адреса, ни телефона, только имя и фамилия: «Танжер Сото». Ниже она четким круглым почерком, с кружочком над «i» вместо точки, написала адрес мадридского Морского музея.

Закрывая шкатулку с секстантом, Кой насвистывал «Ночь самбы в испанском порту».