С тех пор как 3 августа его единственный сын, старший лейтенант флота, был убит вместе с другими офицерами на борту крейсера «Либертад», адмирал все чаще не в духе, подумал Фалько. Впрочем, едкость суждений и зловещий похоронный юмор были присущи ему неизменно, даже когда он отправлял агента из группы специальных операций за линию фронта, зная, что в ЧК с него не в фигуральном, а в самом прямом смысле могут содрать кожу заживо. «Ну, зато твоя вдова узнает наконец, где ты спишь», – говаривал адмирал или пошучивал еще как-нибудь, но в том же, совершенно даже не забавном роде. А теперь, на четвертом месяце гражданской войны, после того как при разных обстоятельствах было потеряно человек десять агентов, этот ернически-циничный тон усвоила себе вся Служба, включая даже секретарш, радистов и шифровальщиков. И уж как перчатка по мерке приходился он впору самому шефу – щуплому и малорослому галисийцу родом из Бетансоса, с густой седой гривой, пожелтевшими от никотина усами, нависавшими над верхней губой, крупным носом, косматыми бровями и очень черным, суровым и живым правым глазом (левый был вставной). Адмирал отличался умом чрезвычайным, а слова «красный» или «противник» неизменно вызывали в нем спокойную злобу. Говоря коротко, человек, отвечавший у Франко за шпионаж, был миниатюрен, проницателен, желчен и очень опасен. В генштабе его называли «Вепрь». Не в лицо, разумеется, а за глаза.

– Я закурю? – осведомился Фалько.

– Черта лысого ты закуришь! – рявкнул адмирал, меланхолически скосив глаз на пакет с трубочным табаком посреди стола. – Не видишь – у меня страшеннейший грипп!

Хотя начальство было на ногах, Фалько продолжал сидеть. Они с адмиралом знакомы были давно – еще с той поры, когда тот (тогда еще капитан 1-го ранга и военно-морской атташе в Стамбуле) создавал для республики разведывательную сеть в Восточном Средиземноморье, которую предоставил в распоряжение франкистов, как только вспыхнула гражданская война. А задолго до этого в Стамбуле они занимались поставкой оружия Ирландской республиканской армии, причем Фалько в этой сделке выступал посредником.

– Я тут вам привез кое-что, – сказал он.

И, достав из кармана, положил на стол конверт. Адмирал взглянул на него пытливо. От того, что стеклянный глаз был чуть светлее настоящего, казалось, будто адмирал как-то странно косит, и это создавало неудобства собеседникам. Он вскрыл конверт и извлек оттуда почтовую марку.

– Не знаю, есть ли у вас такая, – сказал Фалько. – Тысяча восемьсот пятидесятого года.

Адмирал вертел марку, поднося ее ближе к свету. Потом извлек лупу из ящика стола, заваленного трубками и жестянками с табаком, и стал неспешно вглядываться.

– Черная на голубом, – объявил он с явным удовольствием. – Негашеная. Первая в Ганновере.

– Продавец мне так и сказал.

– Где ты ее купил?

– В Андае, перед тем как перейти границу.

– Цена по каталогу – не меньше четырех тысяч франков.

– Я заплатил пять.

Адмирал подошел к шкафу, снял с полки альбом и вложил марку между страниц.

– Внеси в отчет о расходах.

– Уже внес… Что там с Аликанте?

Адмирал медленно запер шкаф. Потом потрогал себя за нос, взглянул на карту и опять потрогал.

– Время еще есть. Дня два, по крайней мере.

– Мне надо будет ехать туда?

– Надо.

Забавно, как одно короткое слово может вместить в себя столько всякого, с усмешкой подумал Фалько. Перейти линию фронта, чувствуя такое знакомое беспокойство оттого, что вновь оказался на вражеской территории, что вокруг и впереди поджидают опасность и страх. И, может быть, тюрьма, пытки и смерть: выведут на сером рассвете и поставят к стенке или просто пустят пулю в затылок в полутемном тюремном подвале. Безымянный труп свалят в канаву на обочине или в братскую могилу. Бросят лопату извести – и все на том. На миг ему припомнилась давешняя дама в купе, и он, безропотно признав, что от судьбы не уйдешь, вдруг сообразил, что уже начал забывать лицо соседки.

– А пока встряхнись, повеселись, развейся, – посоветовал адмирал.

– Когда введете меня в курс дела?

– На сей раз поэтапно. Завтра утром встретимся с людьми из СИРФ.

Фалько в недоумении вздернул бровь. Это сокращение расшифровывалось как Служба информации и расследований «Фаланги» – военизированной фашистской организации, объединявшей самых твердокаменных и фанатичных членов Национального движения, во главе которого стоял сам Франко.

– А при чем тут «Фаланга»?

– А при том. Увидишь. В десять утра у нас встреча с Анхелем Луисом Поведой… Да-да, с этой скотиной. И нечего кривиться!

Фалько убрал с лица перекосившую его гримасу. Поведа возглавлял СИРФ. Твердокаменный ветеран движения, севильянец, стяжавший себе печальную славу в Андалузии, где в первые дни мятежа он по приказу генерала Кейпо де Льяно расстреливал профсоюзных лидеров и школьных учителей.

– Я считал, что мы всегда действуем сами по себе. На свой страх и риск.

– Выходит, что считал ты, не спросясь хозяина. Личный приказ генералиссимуса… На этот раз будем согласовывать действия с фалангистами, и не только: влезут немцы и дай бог, чтоб не встряли еще и итальянцы. Недавно я говорил со Шрётером на эту тему.

Фалько удивлялся все сильней. Он не был лично знаком с Гансом Шрётером, которого неугомонные пересмешники-испанцы по созвучию называли Хуанито Срётер, но знал, что тот руководит нацистской разведкой в Испании и имеет прямой доступ к адмиралу Канарису. Вся франкистская штаб-квартира в Саламанке просто кишела отечественными и иностранными агентами: параллельно с германским абвером работала итальянская разведслужба вдобавок ко множеству испанских спецслужб, соперничавших между собой и порой мешавших друг другу, – фалангисты, разведки армейская и военно-морская, гражданские ведомства вроде тайной полиции и прочие структуры государственной безопасности. Что же касается НИОС, которую возглавлял адмирал, она напрямую подчинялась генштабу, а точнее Николасу Франко, брату каудильо, и занималась внедрением своих агентов в республиканскую зону и за границу, саботажем, физическим устранением. В ее состав входила особая группа – элитная и малочисленная, – на жаргоне спецслужб именуемая Группа Грязных Дел или ГГД.

– Сегодня вечером в казино будет прием в честь итальянского посла. Миссия разместится на верхнем этаже. Гостей будет очень много. Так что тебе надо там быть.

Фалько не сводил с него внимательного взгляда. Он знал, что шеф благоволит к нему: «Ты мне чем-то напоминаешь сына», – вырвалось у того как-то раз, – но знал также, что ему мало дела до светской жизни своих подчиненных. Правильно истолковав его взгляд, адмирал раздвинул губы в язвительной улыбке:

– И Ганс Шрётер там будет непременно. Ты с ним там повидаешься, накоротке… Без лишних глаз и ненужной огласки. Он хочет познакомиться с тобой, но так, чтобы не привлекать внимания… Без посещения нашей конторы и всякого такого прочего.

– И что мне ему сказать?

– Ничего не говорить. – Адмирал в очередной раз трубно высморкался. – Встреча нижнего уровня. Помолчишь, дашь на себя посмотреть и, главное, лишнего не сболтни. Это так… прощупывание. Он слышал про тебя. Теперь хочет попробовать на вкус.

– Я понял. Смотреть, слушать и молчать.

– Вот именно… Там наверняка будет еще один наш с тобой знакомый немец – Вольфганг Ленц.

– Из компании «Рейнметалл»?

– Он самый. С супругой, вероятно. Ута, кажется, ее зовут. Или Грета. Что-то вроде. Короткое такое имя. Нет, все же Петра.

– Я знал ее.

Адмирал послал ему кривоватую усмешку, призванную показать, что эти слова его нимало не удивили. Слишком давно эти двое были вместе.

– Вот как? В библейском смысле?

– Нет. Что называется шапочное знакомство. На одном званом ужине в Загребе оказался рядом с ней и ее мужем. В прошлом году. Припоминаете? И вы там тоже были.

– Как же не помнить… – Усмешка превратилась в пренебрежительный смешок. – Могутная такая блондинка… вырез на спине до самой этой… задницы. Шлюха, как все немки… Странно, что ты не вышел на арену против этого бычка, а верней коровки, на тебя непохоже.

Фалько улыбнулся уклончиво и как бы извиняясь:

– На других лужках пасся.

– Понимаю-понимаю… – рассеянно пробормотал адмирал, уже думая о другом. – Но теперь, раз они все равно будут на приеме, нелишне узнать, чем можно у них поживиться. Случайных людей туда не позовут.

– Это должно иметь отношение к нашему делу с Аликанте?

Указательный палец уставился на Фалько, точно ствол пистолета.

– Я ни разу не произнес слово «Аликанте». Уловил, мальчуган?

– Уловил.

Правый глаз глянул жестче и суровей:

– Я не упомянул ни Аликанте, ни какой другой географический пункт.

– Разумеется, нет.

– В таком случае хватит мудрить. Вставай со стула и дуй отсюда. Завтра в десять без четверти жду тебя на улице Консуэло: пойдем к Поведе… Ах да. Форму надень.

– Форму? Вы это всерьез?

– Более чем. Если, конечно, ее еще моль не съела.

Несколько удивленный, Фалько медленно поднялся. Он был не то чтобы военный, а скорей совсем наоборот. В 1918 году его с позором выгнали из Морской академии за скандальную связь с женой одного преподавателя и мордобой с ним самим, случившийся посреди лекции о минно-торпедном вооружении. Тем не менее после начала войны адмирал сумел выхлопотать для Фалько – временно, в интересах дела и облегчения работы – звание капитан-лейтенанта. Во франкистской Испании галуны или звездочки на обшлагах – ключ, отпирающий любые двери.

– Фалангисты млеют при виде мундира, – добавил адмирал вслед. – Так что сразу зайдем с козыря.

На пороге Фалько с преувеличенным строевым щегольством вытянулся и щелкнул каблуками:

– Не был бы я сейчас в штатском, сказал бы: «Точно так, ваше превосходительство!»

– Пошел к черту!

Благоухая лосьоном «Варон Денди», разделив зачесанные наверх волосы высоким пробором, он стоял перед зеркалом в своем номере и неторопливо прилаживал накладные крахмальные манишку и манжеты. Черные подтяжки подчеркивали ослепительную белизну сорочки, брюки с безупречными стрелками спускались на сияющие лаком туфли. Лоренсо Фалько на мгновение замер, внимательно всматриваясь в свое отражение, и остался доволен: идеально выбрит опасной бритвой, бачки подстрижены именно там, где надо, серые глаза, взиравшие на него, как и на весь остальной мир, с насмешливо-печальным спокойствием. Когда-то одна женщина – кому же как не женщинам давать такие определения? – сказала, что у него глаза хорошего мальчика, у которого в школе дела идут неважно.

В действительности дела и обстояли, и шли великолепно, хотя ему иногда казалось полезным это скрывать, особенно если рядом была женщина. Фалько происходил из хорошей андалузской