11

Если забегать немного в будущее, то можно сказать, что, когда у Брюса случилась первая публикация, мнения критиков касательно неё были довольно специфичными. Как сказали бы в среде профессиональных издателей, они были неоднозначными. Брюс же, почитав отзывы в интернете, довольно точно подметил, что мнения были откровенно херовыми.

И самое фиговое в этой ситуации заключалось в том, что критики не предъявляли претензий к логике произведения, к образам персонажей или же к развитию хода событий. Нет, «Репутацию» хвалили и за описание загадочности леса, и за двойственность главного героя, и за неожиданную развязку. Вот только выставляли этой книге только низкие оценки. Почему?

Всё банально просто. Жестоко. Жестоко, жестоко, жестоко. Брюс научился слышать эти слова от Бетти, но от этих кретинов он не был готов их воспринимать.

Они не воспринимали сюжет повести как полноценную картину, их интересовала только причина, почему писатель-дебютант позволяет себе такое количество насилия в первой же книге. В своих разгромных рецензиях критики (и почему слова «критики» и «кретины» так похожи) пытались выяснить первопричину такой кровавости. Версии предполагались разные, от самых безобидных в стиле «Брюс Нортон так хочет заявить о себе» до вполне себе неожиданных «Брюс Нортон – шпион, призванный своим творчеством погрузить в хаос и анархию нашу любимую родину».

С одной стороны, писателю было это очень приятно. Всё же его дебют «выстрелил» и мало кого оставил равнодушным. Но с другой слава «мясника» могла сыграть ему плохую услугу в будущем. Однако Брюс не хотел на тот момент об этом думать.

Позже его всё-таки начало это раздражать. Судя по всему, люди поголовно начали изучать психологию. Иначе как ещё объяснить тот факт, что каждый его знакомый или читатель, встретившийся на улице, считали своим долгом поставить диагноз Брюсу? «Тяжёлое детство, да?». «Психологическая травма, это точно. Тебя часто били?». «Как долго ты был изгоем в своём классе?». «Скажи, почему тебя никто не поддерживал?». «Точно не изнасиловали?». «Поезд не переехал на твоих глазах лучшего друга?».

На все эти вопросы Нортон сначала старался давать шутливые ответы, в духе «Да-да, меня насиловал призрак прошедшего рождества», но потом, когда его попыталась облить святой водой какая-то женщина на улице, ему уже стало совсем не до смеха. Она искренне была уверена, что он бес. А лоб, по которому она зарядила крестом, болел ещё несколько дней.

Даже Норма, его собственная мать, спрашивала, что же она сделала не так. И Брюс не мог сказать ничего другого, кроме как «Ничего». Ничего. Брюс Нортон просто хотел, чтобы его вечно не попрекали за насилие в его книгах. Вот только прекращать это делать, судя по всему, никто не собирался.

Бетти была единственной, кто не задавал Брюсу странных вопросов. Она помогла ему советами, как сделать так, чтобы «Репутация» стала объемнее и чуточку лучше, и поэтому Бетти прекрасно знала, откуда у него берутся столь долбанутые идеи. Бетти вдохновляла его, пусть и немного не в том ключе, в котором сама хотела.

Но в опредёленный момент Нортон понял, что постоянно что-то отвечать ему уже попросту надоело. Он стал больше раздражаться и молчать, когда кто-то, кроме Бетти, пытался коснуться темы жестокости его книг. Они не были жестокими, совсем не были. Очень тяжёло объяснить незнающему человеку, что очень часто не ты пишешь книгу, а она пишет саму себя.

Брюс мог только дать определённый толчок, создать фундамент своему произведению. Бралась за основу некая идея, которая позже, словно огромный снежный ком, скатывалась в полноценный рассказ или же повесть. Брюс её всего лишь переносил на бумагу, он был посредником между мыслью и готовой книгой.

К слову, романы Нортон писать практически не умел. За свои годы творческой карьеры он уже давно усвоил, что чем больше слов – чем дороже можно продать своё творение, но раздувать из мухи слона писатель не умел. Ну вот не мог он полстраницы описывать, как выглядело дерево, под которым захотел пописать главный герой. В том числе и описывать, как играли лучики солнца на волосах персонажей, или же какая прекрасная природа окружала их. Брюс это считал бумагомаранием, и он скорее готов был съесть свою новую рукопись (хотя по правде, он уже давно пользовался компьютером для писательства, так что скорее ноутбукопись), чем тратить время своё и время своих читателей на бессмысленные описания чего-либо.

Вместе с тем Брюс Нортон просто обожал приём, часто используемый в дешёвых сериалах – заканчивать главу на интригующем месте. Следующую часть книги он посвящал совершенно другой сюжетной линии или иному событию, не давая читателям узнать, чем же кончилось дело. В этот момент он чувствовал себя настоящей сволочью и даже немного боялся, что книгу бросят читать из-за обманутых ожиданий. Тем не менее, Брюс не прекращал так делать.

Кто же мог знать, что в конечном итоге его идеи и писательские методы приведут к разбирательствам с полицией и печальным последствиям.

12

– Почему вы все думаете, что у меня много смерти и жёсткости в книгах?

Брюс ощутил чувство дежавю – подобный вопрос он задавал многим людям и всегда получал примерно одинаковый ответ. Можно было бы прекратить спрашивать, но ему искренне было интересно, почему спустя столько лет все продолжают считать его «мясником». Нортону приходилось удалять не менее пятидесяти гневных писем от безумных фанатов, которые угрожали подвесить его за яйца за то, что главный герой не дожил до конца книги.

– Ну а что, это разве не так? Знаю, ты не любишь поднимать эту тему, но, старик, не дуйся ты постоянно в самом то деле. Ну вот я не помню ни одной твоей книги, чтобы там хоть кто-то бы, да и не умер, – Баки явно не хотел задеть своего собеседника и пытался уладить проблему.

– Рассказ «Необычный», я его в прошлом году написал. Там окончательно никто не умер.

– Ага-ага, но там центральный герой был бессмертным, и убивался бесчисленное количество раз. Но в конце хоть жив остался, что не может не радовать.

– Да понимаю я, что ты прав. Частично. Но у меня сам показ жестокости не является основной целью. Жестокость – это следствие того, что происходит в моих книгах.

– Но почему у тебя всегда всё так плохо?

– Слушай, говоришь, как полиция сегодня утром. Давай не будем об этом. Мне неприятна эта тема.

– Прости, я немного увлёкся, вот и подзабыл. Давай лучше ещё немного пива закажем и потрещим о твоих книгах, это ты точно любишь.

– Да, я действительно это люблю, но мне пора уже идти, Баки. Завтра мне с утра снова идти на свидание с правоохренительными органами. И уж точно не страстным минетом это всё закончится, уж поверь мне.

– Согласен, скорее тебя отымеют в задницу, – Баки ухмыльнулся, – значит, самое время просить счёт и расходиться по домам. Завтра позвонишь мне после своего «заседания» и расскажешь, как там всё прошло. Джоди, Джоди, подойди к нам, пожалуйста!

Брюсу действительно нравилось говорить о своих книгах. Но это было ещё лучше, когда рядом находилась Джоди Стэнсон. Он искренне пытался выкинуть из головы её схожесть с Бетти.

Подойдя к столику, Джоди как всегда скромно улыбнулась Брюсу, сказала: «Сейчас принесу счёт, ребят», взяла бокалы и направилась к барной стойке. Брюс всё это время беспрестанно смотрел на неё, словно видел в последний раз. Взгляд метался от её нежных ручек к шедевральным большим глазам и обратно. Что-то не давало покоя Брюсу Нортону, но он не мог точно сказать, что именно.

В который раз он хотел подойти к ней и поговорить, но сейчас было не то время. Сейчас образ Бетти так плотно засел в голове, что было бессмысленно пытаться её прогнать. Тем более, что необходимо было заняться другим делом. Попрощавшись с Баки, Брюс оставил ему немного денег, кивнул с улыбкой Джоди и вышел из бара.

13

Знаете, как быстро по-настоящему разочароваться в религии? Познакомиться с религиозным человеком.

У Нормы Нортон попросту не было времени (в первую очередь из-за работы и других более важных дел), чтобы посвятить сына во все тонкости религии. Бабушка Брюса, мать Нормы и Мэй, воспитывала дочерей как истинных католичек, но по факту получилась одна не очень верующая верующая и одна безумная атеистка, считающая бога мудаком за то, что он дал ей сестру-дуру и племянника-идиота. Явно не те люди, которых в рай пустят без очереди.

В поколение Брюса быть атеистом-агностиком-реалистом было модно. Никто не понимал, что это может значить, но все на словах были готовы сжечь любую церковь, чтобы доказать, что это «всего лишь здание, бога там никогда не было». Так откуда тебе это знать, если ты и в бога, то не веришь? И с каких пор стало нормальным сжигать здания?

Но не суть. Поскольку Брюс никогда и не стремился следовать за модой, то он выбрал самую выигрышную позицию для себя. Он ни в чём не был уверенным. Он не мог понять смысл фразы «найди господа в своём сердце», но и не показывал хер небесам. Мало ли что там может быть. Если даже бога там и не было, то внеземная жизнь некая явно была, иначе как объяснить появление дураков в мире? Они сто процентов были жертвой какого-то неудачного эксперимента зелёных человечков. Как бы там ни было, идти в нападение было в любом случае глупо.

И всё же в те моменты, когда Брюсу было по-настоящему плохо, или ему чего-то искренне хотелось, он мысленно обращался к создателю. Времени это много то и не занимало, а вдруг поможет? Таким образом Нортон давал себе возможность продемонстрировать богу своё существование. Ведь если бы желание Брюса сбылось, значит, что кто-то его да и слышит.

В душе Брюса случился разлад после случая с миссис Людорф. С одной стороны, он очень сильно разуверился во всевышнем. Как можно быть таким жестоким, чтобы дать издеваться над девятилетним мальчиком без повода и без какого-либо наказания за это? Но, как это ни удивительно, Нортон одновременно и поверил в него с удвоенной силой. Ведь теперь он каждый день усердно молился, желая своей учительнице подохнуть в страшных муках.