Мадригал

 
Если б не был слепым, не открыл бы я глаз,
Чтобы не видеть, как стелется дым, стелется газ.
 
 
Если б не был глухим, я б уши руками зажал,
Чтобы не слышать, как вянут цветы, скрежещет металл.
 
 
Если б не был немым, не открыл бы я рта,
Чтобы не знать, как песня умрёт, не дожив до конца,
Не дожив до конца.
 
 
Только чувствовать боль твою – вот и всё, что могу.
Только чувствовать холод рук – вот и всё, что могу.
Только знать, что вокруг —
Часовых механизмов сердца,
Шестерни,
Цепи.
Им не видно конца, им не видно конца.
Им не видно конца, и не видно конца.
 
 
От рождения слепой, от природы глух и нем,
Где-то видел я уже солнца свет.
Чьи-то слышал голоса
В лабиринте мёртвых стен.
И слова любви шептал кому-то вслед…
 

«Осязание», 1987 «Финский альбом», 1996

* * *

Когда мне было 16, я влюбился в музыку Ренессанса, ромбообразные нотные знаки которой казались мне почти что алхимическими символами. Я покупал нотные сборники с именами Орландо ди Лассо, Джованни Пьерлуиджи да Палестрины, пластинки с записями лютневой музыки, ходил на концерты «Мадригала» – ансамбля старинной музыки, когда гастрольный тур коллектива пролегал через Магнитогорск. Ещё у меня была антология «Образцы музыкальных форм от григорианского хорала до Баха» Карла Пэрриша и Джона Оула. Я проникся «Лютневыми танцами» – настолько, что заучил пьесу наизусть, и спустя несколько лет (в 1982-м) сочинил для неё незамысловатый текст, слегка изменив ноты оригинала. Прошло ещё пять лет, и «Мадригал» стал открывающей песней первого магнитоальбома «НР», а его текст повлёк за собой название альбома – «Осязание». А что ещё остаётся персонажу, который «от рождения слепой, от природы глух и нем»? Разве что обоняние…

Гражданин метро

 
Поездка ценой в один пятак.
Поездка длиной в предсмертный миг.
Он похож на собственный саркофаг —
Так непроницаем его лик.
Ты не спрашивай его ни о чём.
Ты его, пожалуйста, не тронь.
Ритм его жизни задаёт метро… } x 3
 
 
Эскалатор вверх и вниз.
Но ни в коем случае назад.
Празднует бессмертье биомеханизм.
Нескончаем пёстрый людопад.
Он в сиянии искусственных лампад.
Он в струе подземных ветров.
Темп его жизни задает метро… } x 3
 
 
Где-то есть иная жизнь.
Он об этом, кажется, читал
До того, как тело поглотил
Пневматических дверей оскал.
Он стучится в собственную пустоту —
Незначительный, невидимый нейтрон.
Вопрос его жизни задает метро… } x 10
 

«Осязание», 1987

Начала

 
Штабелями сложены грустные клоуны,
Маршируют заводные Арлекины.
Где-то по селектору транслируют Бетховена.
Лица этих кукол раскрашены наполовину.
 
 
Они изучают геометрию «Начал» —
Круг друзей, любви треугольник.
Таблицу умножения лёгких побед.
Не чувствуя боли там, где им больно.
 
 
Ёмкая память стенографии в подъезде.
Джульетта пишет азбукой Морзе.
Первое предательство, первое возмездие,
Пока ещё целясь не в спину, а в морду.
 
 
Хаосы реплик, модули встреч.
Первая повесть, законченная в постели.
Дайте им фальшивый мост – они желают что-нибудь сжечь!
Дайте им новый след, но не забудьте довести до цели!
 
 
Лоскутного цвета пальто,
Взгляд, вычисляющий во мне неприятеля.
Разбил мандолину Пьеро.
И нежные губы шепчут вслед мне проклятья…
Лоскутного цвета пальто,
Взгляд, вычисляющий во мне неприятеля.
Разбил мандолину Пьеро.
И нежные губы шепчут вслед мне проклятья…
 

«Осязание», 1987

Жёлтый снег

 
Это день или век? Как на грех, выпал в снег.
Жёлтый снег нас настиг – это день или миг?
Это я, это ты, но следы не видны.
И слова не слышны в тишине желтизны.
 
 
Разлинован по ролям, по квадратам, по часам.
Неизвестно, где я сам, сны твои мне не ясны.
Но как нам сохранить их до весны?
Как нам сохранить их до весны?
 
 
Это лёд и туман, это деньги в карман.
Это «пиво-на-всех» —
Всё смешал жёлтый снег.
Где ответ на вопрос, что за ветер принёс
Этот горестный смех, этот снег, жёлтый снег?
 
 
Разлинован по ролям, по квадратам, по часам.
Неизвестно, где я сам, сны твои мне не ясны.
Но как нам сохранить их до весны?
Как нам сохранить их до весны?
 
 
Знаю, будет синева, будет море зелени.
Увижу я, увидишь ты, какие мы, какие мы.
Лишь дай нам Бог остаться до весны.
Дай нам Бог остаться до весны.
Дай нам Бог остаться до весны.
Дай нам Бог остаться до весны.
 

«Осязание», 1987

* * *

Нет, это не тот жёлтый снег из альбома Фрэнка Заппы 1974 года «Апостроф», где маэстро пел:

 
…And my mama cried… And she said, with a tear in her eye
Watch out where the huskies go,
and don’t you eat that yellow snow.
 

Это – о вечернем снегопаде в жёлто-оранжевом свете натриевых ламп на какой-то провинциальной вокзальной площади или перроне – уже и не вспомнить.

Тайна

 
Пепельные стены, пепельные лица.
Кровь застыла в венах – что-нибудь случится.
Кто-нибудь поверит в то, что где-то ветер,
В то, что где-то берег, в то, что где-то вечер?
 
 
Два безмолвных тела – святость замкнутого круга.
Этой ночью белой мы боимся спугнуть друг друга.
Два безмолвных тела – святость замкнутого круга.
Этой ночью белой мы боимся спугнуть друг друга.
 
 
Горе или радость? Горечь или милость?
Может, показалось, может быть, приснилось:
Пилигрим случайный или дым пожара,
Отголоски тайны в отзвуках гитары.
 
 
Два безмолвных тела – святость замкнутого круга.
Этой ночью белой мы боимся спугнуть друг друга.
Два безмолвных тела – святость замкнутого круга.
Этой ночью белой мы боимся спугнуть друг друга.
 
 
Каждая минута смерти равносильна.
Птица бьётся в путах, стол, покрытый пылью.
Кто-нибудь ответит, рассуждая мудро,
Что утихнет ветер и настанет утро.
 
 
Два безмолвных тела – святость замкнутого круга.
Этой ночью белой мы боимся спугнуть друг друга.
Два безмолвных тела – святость замкнутого круга.
Этой ночью белой мы боимся спугнуть друг друга.
 

«Осязание», 1987 «Лицо из глины», 1992

* * *

Весной 1986 года я познакомился с барабанщиком Аркадием Котоем, который на тот момент был таким же «бесхозным» музыкантом, как и я, и предложил ему совместными усилиями записать мой новый опус – «Тайну». Он не возражал, и у нас это получилось практически с первой «сессии» – если можно так назвать запись в коридорах и на лестничных клетках Дворца культуры. (Зато в нашем распоряжении были микрофоны Sennheiser MD 441). Мы также исполнили этот номер на каком-то городском open-air тем же летом, и в копилку тогда ещё безымянного ансамбля лёг первый трек. Меломаны распознают в отсутствующих «отзвуках гитары» реминисценции от Roxy Music и OMD. Вариант «Тайны» 1992 года спустя 10 лет открывал спектакль Коли Сергачёва («Диалог») «ОБЖ», поставленный по «Рыжей пьесе» Ксении Драгунской.

Сны наяву

 
Бесконечный пустой коридор и пустые шаги в темноте.
Я слышал о себе разговор, но лица были явно не те.
Я всё это видел и был здесь когда-то, но вспомнить уже не могу.
Мне так не хватает сестры или брата, что я доверяю врагу.
 
 
Как много событий, как много чужих имён!
Я стараюсь поверить, что это не сон.
Как много событий, как много чужих имён!
Я стараюсь привыкнуть, что это не сон.
Я стараюсь запомнить, что это не сон.
 
 
Стена – с неё я сорвался вчера и рухнул к себе на постель.
Сегодня на теле – следы топора, но завтра я взорву Гранд-отель.
Риск не проснуться однажды велик, и к этому я не готов.
Возможно, тогда я увижу на миг толковый словарь своих снов.
 
 
Как много событий, как много чужих имён!
Я стараюсь поверить, что это не сон.
Я стараюсь запомнить, что это не сон.
 
 
Я пью жидкий аргон за здоровье своих друзей.
Видимо, я обречён, но от этого мне веселей.
Я выйду и встречусь с тем, которого ждал так давно.
Все точки над i, но это – ещё одно «но»…
 
 
Как много событий, как много чужих имён…
Я стараюсь поверить, что это не сон.
Я стараюсь привыкнуть, что это не сон.
Я стараюсь запомнить, что это не сон.
 

«Осязание», 1987 «Лицо из глины», 1992

* * *

Депрессивная версия «Снов» (1992 года) была сделана для клипа, который так и не случился. Может, оно и к лучшему.

Романс (Осколки зеркала)

 
Каким жестоким может быть молчание.
Каким пустым бывает взгляд красивых глаз.
Не теми – чужими – кажутся молитвы-заклинанья.
Не удержать рукой былого лёгкий газ.
 
 
Осколки зеркала – вот суть воспоминаний.
Истошный крик стекла, прощальный звон любви.
Осколки зеркала… А в деревянной раме —
Лишь только мрак, лишь сумерки одни.
 
 
Я не могу принять полуразлуку.
По мне, хоть лезвие, но – сразу, но – в лицо.
Из книги вырваны последние страницы.
И что в конце, узнать не суждено.
 
 
Осколки зеркала – вот суть воспоминаний.
Истошный крик стекла, прощальный звон любви.
Осколки зеркала… А в деревянной раме —
Лишь только мрак, лишь сумерки одни.
Осколки зеркала – вот суть воспоминаний.
Ищу последний знак, оставленный тобой.
Остолки зерна, а в деревянной раме —
Лишь только мрак. Лишь мрак ночной.
Лишь только мрак. Лишь мрак ночной.
Лишь только мрак. Лишь мрак ночной.
 

1982 «Осязание», 1987

* * *

Это моя любимая «салонная» песня – я её исполнял почти на всех корпоративах, где были клавиши, а градус ещё позволял различать чёрные и белые. Как и «Мадригал», я написал её во время прохождения срочной службы в непобедимой и легендарной, где я был барабанщиком военного оркестра. «Романс» открывает спектакль «Зеркала» (ДИАЛОГ, 2000 г.), поставленный Николаем Сергачёвым по одноимённой поэме Семёна Кирсанова.

Homo telephonus

 
Пластмассовые уши, пластмассовые рты,
Пластмассовые души, лишённые мечты, —
Всем этим правит единый электронный мозг.
Идёт игра жёстких правил; нам изменить её
Сложнее, чем сломать земную ось.
Сложнее, чем сломать земную ось.
 
 
Забыл твоё лицо, но пальцы помнят номер.
Я позвоню тебе, я рад, что ты не помер.
Суета, тлен, нервозность этих дней —
Мы попали в плен безжалостных сигналов
Системы индикаторных огней.
Системы индикаторных огней.
 
 
Я чувствую себя придатком аппарата.
Мне к прошлому обличью нет возврата.
Хомо-телефонус – не предусмотрен Дарвином
Но я – здесь, я – такой. Хотите слышать?
Мой номер наберите правильно.
 
 
У меня есть яд и мёд, вода живая,
Клевета, лесть, ложь – всё то, что пожелаешь.
Я расставил пластиковый алфавит —
Идёт игра жёстких правил —
Забвение в кредит.
Отсутствие души не заболит…
 

«Осязание», 1987

1000 и одна ночь

 
Эта игра начинается здесь,
Здесь я играю в необарда, ультра-Орфея.
Люди, звери и птицы собираются здесь.
Звуки чарующей лжи слушают, млея.
В воздухе слышен запах весны,
Смешанный с запахом тления.
В мертвенном свете желтушной луны —
Бабочек ночных роение.
 
 
У каждой свой комплекс объятий и слов,
У каждой свой сборник арабских сказок.
Дайте им тысячу и одну ночь,
Чтоб убедиться, насколько сладок
Их мир, их оазис, их остров любви,
В котором всё просто и однозначно.
Безоблачно небо, ткани легки,
Зарыты в песок предчувствия мрачные.
 
 
Дайте им тысячу и одну ночь! } x 4