Боязнь Альцгеймера

«Боязнь Альцгеймера» смотрела на меня, заманивая прочитать. Я не долго сопротивлялся, сел на кресло и подтянул к себе ноги. Тапочки, сразу же свалившись на пол, быстро спрятались под креслом.

«Ну что ж, посмотрим», – я мысленно потер руки и приступил к чтению.

Сообщение застигло меня прямо в разгар сессии. Середина января, все праздники уже позади, большинство зачетов тоже. Оставалось сдать всего три экзамена, и тут…

«Приезжай скорее. Меня забирают. Дедушка остается один. Я постараюсь свя…»

Такое отрывистое и незаконченное сообщение, пришедшее на телефон, сразу выбило меня из колеи. На завтра был назначен экзамен по философии. Но о какой философии могла идти речь, когда получаешь такое послание?

Раздумывать было не над чем. Для меня семья всегда значила больше, чем какие-то экзамены или возможные отчисления из университета. Но просто все бросать и уезжать, никому ничего не сказав, было не в моих правилах.

В деканате пошли мне навстречу и разрешили досдать все «хвосты» в следующую сессию. Во многом помогло то, что я всегда был на хорошем счету, и большинство педагогов легко перенесли для меня экзамены по своим предметам. Так что не прошло и трех часов, как я уже направлялся к станции.

Университет находился в пригороде, в очень живописном месте у большого озера. Считалось, что удаленность от больших городов помогает студентам лучше сосредоточиться на занятиях. Вполне возможно, так оно и было. Во всяком случае, мне атмосфера университета нравилась. И после летних каникул я всегда с радостью возвращался в лоно науки.

Билет я заказал еще из общаги, так что теперь оставалось только успеть на нужный поезд. Пришлось, однако, сильно поторопиться, а в конце пути даже пробежаться. Из-за меня поезд никто задерживать не будет, а не успеть к отправлению сейчас означало отложить поездку до утра. Дело в том, что университетская станция не была особо популярна: только в начале и в конце учебного года народ валил к поездам и от них толпой. Но когда всё утрясалось, педагоги и студенты загружали университет до краев, поток пассажиров иссякал. В это время редкие составы останавливались на нашей станции. Вот поэтому мне пришлось торопиться.

Колеса мягко шли по рельсам – стыковочные соединения «антистук» делали свое дело. Если закрыть глаза, то только легкое покачивание могло подсказать, что ты не сидишь на месте, а несешься с огромной скоростью куда-то вдаль.

Я любил путешествовать поездом. Любил смотреть в окно, лежать на верхней полке… Но не сейчас.

Тревожные мысли не давали покоя. Я пробовал перезвонить матери, но безуспешно, ее аппарат был отключен. Звонить домой я боялся. Кроме мамы, дома оставался только мой дедушка – ее отец. Но у него было серьезное расстройство памяти и нарушение функций мозга.

Точно не берусь сказать, но, насколько я помнил из маминых объяснений, он страдал чем-то вроде деменции или болезни Альцгеймера. Было ли это одно и тоже, или болезнь Альцгеймера была одним из видов деменции, я не знал. Честно говоря, и не хотел вникать в подробности. Ни биология, ни медицина меня никогда не привлекали. Для меня важно было то, что дедушка серьезно болен. А в чем состояла болезнь, было видно невооруженным взглядом.

Дедушка сильно сдал за последние четыре года. Это уму непостижимо! Всего четыре года – и от активного, жизнерадостного, остроумного и веселого человека ничего не осталось. Он превратился в старую развалину, которая только и могла, что сидеть и пялиться в телевизор. Да и тот порой включать было необязательно.

Насколько я помнил, все началось с того, что дедушка стал забывать некоторые вещи: завтракал он сегодня или еще нет, что показывали по телевизору несколько минут назад, куда положил свои новые носки и все в таком роде. Первое время все сводилось к шуткам: «вот и старость подкатила», «маразм крепчал», «скоро я уже не вспомню, где у нас находится туалет». Так дедушка шутил, а я лишь посмеивался в ответ и говорил, что я и сам порой мог о чем-нибудь задуматься и позабыть то, что смотрел пару минут назад, или что мне сказали сделать еще утром. Дедушка грозил мне пальцем и улыбался. Только мама не смеялась.

Я думал, что у дедушки примерно то же самое и не придавал этому значения. Но вскоре стало понятно, что мелкой забывчивостью здесь дело не ограничится. Когда в холодильнике стали появляться ботинки и тапочки, а колбаса и хлеб уютно расположились на полках для обуви, когда газовые вентили у плиты оказывались открытыми, а дедушка спокойно сидел и смотрел телевизор, важно попыхивая трубкой – вот тогда мама забила тревогу.

Моя мама, доктор наук, как раз занималась изучением подобных заболеваний. Уже несколько лет, насколько я знал, в корпорации, на которую она работала, изучались различные методы улучшения работы мозга. В частности, последний год был посвящен большому проекту, в котором мама принимала самое непосредственное участие: если не ошибаюсь, она отвечала за научную базу.

Я во все это не вникал, поскольку специализировался совсем в другой области. Во время каникул, когда я работал в домашней библиотеке, мне часто попадались на глаза мамины заметки, где я видел какие-то странные, порой забавные слова вроде «бабезия», «филяриатозы», «трипаносомы». Только один раз я попробовал поинтересоваться, кто же это такие. Но когда мама мне ответила, что это всякие червяки и паразиты, я сразу потерял ко всем этим необычным названиям интерес.

Может быть, благодаря своей работе, а может, просто потому, что мама не любила ничего откладывать в долгий ящик, уже через пять дней дедушка прошел полное обследование. Результаты оказались неутешительными. Нейродегенеративные процессы развивались в мозгу с поражающей быстротой. В большинстве случаев болезнь протекала не так быстро. Больной мог прожить десяток лет, постепенно теряя память, интеллектуальное развитие и мыслительные способности. В таком случае изменения в мозгу больных проходили почти незаметно. Только если не видеть человека лет пять, можно было оценить весь масштаб произошедших с ним изменений. И лишь в самом конце нарушения становились столь серьезными, что бросались в глаза каждому.

С дедушкой все происходило несколько иначе. Он очень быстро начал сдавать. Всего через год его уже нельзя было оставлять дома одного. И незакрытый газ оказался далеко не самой страшной угрозой. Дед в любой момент мог пойти в ванную и включить воду, попробовать выйти в окно, разложить все продукты из холодильника по комнате, оставив его незакрытым.

Так как мама работала, а я учился, за дедушкой присматривала нанятая медсестра. Она следила за приемом нужных препаратов, кормила его и следила за тем, чтобы с ним ничего не случилось.

Первые два года дед оставался активным, много передвигался, все время хотел что-то делать. У него часто менялось настроение: иногда он ходил и ворчал, недовольный всем, что попадалось ему на глаза, а порой садился и подолгу грустно смотрел в окно. Вскоре его жажда жизни стала угасать. Энергия практически иссякла, и на данный момент он вел практически растительный образ жизни.

Когда я уезжал – а было это в самом конце августа, – дедушка уже ничего и никого не узнавал, только сидел или лежал в специальной антипролежневой кровати. Кровать была удобная, многофункциональная. В нее был встроен анализатор положения тела больного, и она могла менять свою конфигурацию в тот момент, когда ее компьютерные мозги решали, что пришло время перераспределить давление тела на поверхность кровати, чтобы избежать пролежней. Кровать легко трансформировалась в удобное кресло, с которого больной при всем желании не мог сползти или вывалиться. В общем, она оказалась очень удобной вещью.

Теперь нам не нужна была сиделка. Мама кормила деда утром, уходила на работу, а оттуда следила за ним по вебкамерам. В случае чего она всегда могла добраться до дома буквально за пятнадцать-двадцать минут. Благо, огромный исследовательский комплекс располагался неподалеку от жилого квартала сотрудников.

Все тяжести дедушкиного состояния легли на хрупкие плечи мамы, но она не сдавалась. Как я понял, мама питала какие-то надежды на то, что исследования на ее работе в будущем помогут изменить динамику болезни отца в положительную сторону, но что конкретно она могла предпринять, я не представлял.

Если я правильно понял, болезнь Альцгеймера не только отнимала интеллект, она еще и убивала человека. А учитывая то, как быстро изменился дедушка, я понимал, что жить ему оставалось недолго.

Сейчас я ехал домой, перебирая в голове все самые страшные мысли, но ничего конкретного придумать не мог. Больше всего меня беспокоила невозможность связаться с мамой.

Такого никогда не было. Даже во время самых серьезных экспериментов ее телефон всегда был включен, и если уж она сама не могла ответить, отвечал кто-то из ее ассистентов.

Одиннадцать часов езды, и вот я стою на станции. Быстрая перебежка – и экспресс катит меня в исследовательский городок. Корпорация заботилась о своих сотрудниках, и бесплатный проезд всех проживающих в этом городке от станции был одним из бонусов.

Я не зашел, а взлетел на четвертый этаж (никакой лифт не мог бы сравниться со мной в скоростном подъеме или спуске) и направился к квартире. Первый же взгляд на дверь показал – что-то случилось. Она была незаперта. Я подошел и рывком распахнул дверь. В нос сразу ударил какой-то непонятный запах. «То ли прелая земля, то ли какие-то химикаты», – подумал я и вошел внутрь.

Квартира у нас была средних размеров, всего три комнаты – две больших и маленькая, да кухонька. В маленькой обитал дед. Ему много места и не требовалось. В этой комнате стоял телевизор, столик для еды и кровать.

Одна из больших комнат была мамина, другая – моя. В моей не было ничего интересного, только компьютерный столик (конечно же, с компьютером), телевизор, кровать, шкаф с вещами. А вот мамина комната была очень даже примечательная: половину занимала самодельная импровизированная лаборатория. Длинный широкий верстак занимали различные колбы, реторты, препараты, баночки, скляночки, пузырьки, пробирки… всего и не перечислишь. К этому верстаку мне строго-настрого было запрещено подходить. Я и не пытался. Только разглядывал порой все это богатство издали и мысленно представлял себя великим алхимиком, смешивающим все эти странные и загадочные жидкости и смеси.

В маминой комнате, помимо кровати и шкафа, стоял массивный секретер, в котором она хранила важные бумаги и записи. Впрочем, несмотря на всю солидность и возможность быть запертым на ключ, секретер никогда не закрывался. Мама всегда доверяла мне, а я всегда оправдывал ее доверие.

Когда я вошел, то первым делом заглянул в дедушкину комнату. Там все было так, как и в августе, ничего не изменилось. Я поприветствовал деда. Он, как обычно, лежал на своей кровати, задумчиво изучая потолок. Значит, меня вызвали не поэтому. Поправив одеяло, я пошел осматривать квартиру.

Мельком оглядев свою комнату и убедившись, что и там ничего не тронуто, я направился в мамину. И вот тут меня как по голове стукнули – секретер был открыт. Бумаги, разбросанные внутри, создавали полный хаос. А ведь у мамы всегда был идеальный порядок.

Но самое страшное: домашняя лаборатория – ее больше не было. Остался только верстак. Ни одной чашки Петри, ни одной завалящей колбочки или баночки, все исчезло подчистую.

Я в шоке остановился посреди комнаты, не понимая, что же теперь делать.

Неожиданно на кухне включилась вода. Этот звук вывел меня из ступора, и через несколько секунд я уже стоял и смотрел на высокого худого мужчину в белом пиджаке и черных джинсах.

– Привет, – ничуть не смутившись, тут же сказал он, когда увидел меня.

Какое-то время мы молча смотрели друг на друга.

– Извини – я не смог закрыть дверь. У вас сложный замок. – Мужчина обезоруживающе улыбнулся.

Мой первый порыв – бежать или защищаться – прошел. Я понял, что гость не был виновником беспорядка в маминой комнате.

– Здравствуйте.

В голове по-прежнему вертелся вопрос: «Что вы тут делаете?», но в нем чувствовалась какая-то банальщина, и я промолчал.

– Не сомневаюсь, что ты удивлен, – тихим спокойным голосом сказал человек. – Давай-ка выпьем чаю, я постараюсь тебе все объяснить.

Не дожидаясь моего ответа, он повернулся к плите и включил, вероятно, только что набранный чайник. Пока вода закипала, мы молча стояли, не зная, куда девать глаза. Просто смотреть друг на друга вроде было неприлично, и, когда мне надоело ничего не делать, я сел на табурет, прислонившись к стене плечом. «Раз уж этот человек ведет себя здесь как хозяин, то пусть пока и хозяйничает» – я был так растерян, что махнул рукой на все правила гостеприимства.

Мужчина заглянул в один шкафчик, затем в другой, достал заварку и насыпал ее в чайник. Вода закипела. Он поставил чай завариваться, затем приготовил чашки и сел напротив меня. То, как он действовал, говорило о том, что он здесь впервые. Во всяком случае, не все нужные предметы он отыскал сразу.

– Так, давай попробую по порядку, – начал он, положив длинные тонкие руки на стол и скрестив пальцы. – Я работаю – или работал, даже не знаю, как сейчас правильно сказать – с твоей мамой. Меня зовут Андрей Павлович Карягин.

Я кивнул, но ничего не ответил.

– Понимаю, тебе сейчас несколько неуютно, но постарайся воспринять все, что я сейчас скажу, хладнокровно. Эмоции лучше приберечь на потом. Тебе еще придется некоторое время ухаживать за дедушкой, прежде чем вся ситуация разъяснится.

«Неужели что-то с мамой?», – паническая мысль стала биться в голове, пытаясь вырваться наружу в виде каких-то эмоциональных проявлений, но я сумел удержать себя в руках.

– Подожди, давай-ка я все же сначала налью нам с тобой по чашечке чая. Когда есть чем горло промочить, всегда как-то полегче.

Андрей Павлович встал и легкими размеренными движениями быстро и с ювелирной точностью разлил чай по чашкам. «Небось, провизор какой-нибудь», – усмехнулся я про себя.

– Тебе сколько сахара? – обратился он, не оборачиваясь.

– Три ложки, – хрипло ответил я.

Он так же ловко отмерил нужное количество сахара, и через полминуты мы снова сидели друг напротив друга, но теперь между нами дымился свежий, приятно пахнущий чай.

– Я ассистировал твоей маме во многих проектах и исследованиях. У нас хорошая, сплоченная команда, так что ты не волнуйся, мы тебя не бросим.

Начало мне совсем не понравилось. Мужчина продолжал:

– Я понимаю, что ее подвигло на такой шаг, но правила есть правила. – Он умолк.

Эти слова ничего мне не разъяснили, и я уставился на гостя непонимающим взглядом.

– Извини, я не мастер говорить, а уж тем более объяснять, но у нас говорят, что я спокойнее всех и достоин большего доверия. – Он усмехнулся, затем продолжил после небольшой паузы: – Ты, наверное, слышал, что в нашем отделении проводятся исследования по изучению работы головного мозга… его болезней, аномалий и тому подобное?

Андрей Павлович посмотрел на меня. Я кивнул.