– Но самое интересное наступает тогда, когда спрашивающие, не найдя в этих списках каких-то своих вариантов и смыслов, но ещё продолжающие принимать эти алгоритмы за обучение, неожиданно задаются вопросом: «А собственно говоря, почему надо именно так, к чему все эти списки, эти пункты и именно эти действия?» И тогда наступает апогей всей этой истории обучения правилам, и произносится самый веский аргумент наставника: «Поверь моему жизненному опыту». – И Пастырь пальцем указал на свой висок, как место в голове, где и сосредотачивается жизненный опыт.

После этого он устало отвел глаза от ничего не подозревающей женщины, старательно продолжающей поучать своего ребенка, и вопросительно посмотрел на меня.

– А вы думаете, они знают, что такое жизненный опыт, на самом деле?

Пока я раздумывал и пытался сформировать своё определение жизненного опыта, он продолжил свои размышления вслух:

– К примеру, если мы говорим о профессиональном опыте, то понимаем это как навыки, знания и практика в какой-то конкретной области деятельности. И неважно, в какой – будь вы столяр, бухгалтер или программист. То есть вы обладаете знанием и практикой, которые позволяют вам решать какие-то проблемы, задачи. И на основании их многократного применения у вас есть уверенные ожидания последующих результатов. То есть вы – специалист, или как это модно сейчас, эксперт. Верно?

Я кивнул в ответ, хотя сразу вспомнил пару случаев, когда мои сомнения были уместны даже после тысячекратной практики.

– Если мы говорим об опыте обучения, – продолжил Пастырь, легким жестом указав на соседку с ребенком, – то под этим мы понимаем владение технологиями эффективной передачи знаний. И это, по большому счёту, не должно зависеть от того, что мы преподаем: нормы поведения во время обеда в самолете, тонкости слесарного дела, написание программных кодов или расчленение мышц и фасций. А если ваши ученики еще долгое время будут помнить и использовать знания, полученные на ваших уроках, то вас оценят как опытного преподавателя.

– Вы имеете в виду – как эксперта, – добавил я, показывая, что внимательно слушаю его.

Пастырь не отреагировал на мое уточнение, но сделал паузу и, глубоко вдохнув, дал понять, что сейчас будет самый главный момент его размышлений:

– Так что это означает на самом деле, когда мы утверждаем, что у нас большой жизненный опыт? – Пастырь демонстративно умолк, но не отводил от меня глаз, давая понять, что все мои возможные ответы будут неправильны. – Как это можно оценить? – уже тихо и вкрадчиво продолжил он. – Как это можно измерить? Как выглядит этот товар с названием «мой богатый жизненный опыт»?

– Может, это осмысленная форма наших жизненных событий, того, что происходило и происходит с нами? – Я решил наконец перехватить инициативу в диалоге, тем более что эта тема для меня была и известной, и особенной. – Я думаю, что, если вы спросите меня о моем жизненном опыте, я начну вспоминать что-то про свою жизнь. Про увиденное, сделанное, обдуманное, сказанное. Что-то, что я запомнил лучше. Может, даже некий список того, что делать можно, а что нельзя. – И я так же показал взглядом на соседку. – Это даже могут быть сказки, которые нам рассказывали в детстве и которые мы каждый раз искренне переживали. Может, все эти истории и есть то, что мы называем наш жизненный опыт. И наверно, вопрос в том, как сформировать и передать эту осмысленную совокупность жизненных событий. Вопрос в методике, в технологиях, – расслабленно рассуждал я.

Всё это время мой собеседник сдержанно улыбался, но после того как прозвучали мои слова о методике, он поднял брови и уже воодушевлённо подхватил мои предположения:

– Вот именно! Именно в методике. И к этой методике нас готовили с детства. Вы, наверно, замечали, что наши дети охотно забывают наши нравоучения и поручения, но четко цитируют придуманных персонажей из многочисленных историй Диснея. Мы давно, очень давно приучены воспитываться и обучаться именно на историях. Нашему мозгу удобней и привычней воспринимать знание, переработанное в истории, чем запоминать регламенты, формуляры и списки. Ну а если мы уже не дети? Тогда рассказывать нам сказки, наверно, по меньшей мере странно? – спросил он, давая понять, что ответ он даст через секунду.

Но я его опередил:

– Для взрослых есть свои формы и методы передачи знаний, поверьте моему жизненному опыту.

Пастырь ухмыльнулся, будто усомнившись моём жизненном опыте, но меня это не смутило, и я продолжил:

– И подобных способов передачи опыта много. Например, такие специалисты, как консультанты, делятся знаниями, тренеры обучают практическим навыкам, коучи помогают в достижении целей, а наставники транслируют ценности. Но сегодняшняя проблема в другом, в том, что современному человеку необходимо всё это вместе. Ему необходима комплексная система обучения навыкам и развития его знаний. Ему нужна системность в совершенствовании мировоззрения и поддержании жизненного баланса. А это именно то, что и называют нашим жизненным опытом, – заключил я и посмотрел на Пастыря. Мне показалось, что он пытался скрыть удивление от моей насыщенной профессиональными терминами речи, и я решил эффектно закончить свой спич: – И если вы меня спросите, чем занимаюсь я, то я вам отвечу, что, по сути, я занимаюсь именно такой трансформацией, позволяющий перевести жизненный опыт в капитализированную и ценностную систему. – Сказав это, я и сам удивился тому открытию, которое я сделал для себя, и меня уже нельзя было остановить: – А что тогда сказки? – всё же спросите вы. А вот сказки – это и есть всё остальное.

Я выдохнул, поставив, на мой взгляд, жирную точку в этом обмене мнениями.

Встретившись глазами с Пастырем, я увидел, что он снисходительно улыбается мне, как ребенку, который рассказывает взрослому, что он умеет делать в песочнице. Мне пришлось улыбнуться в ответ.

Не знаю, какое впечатление произвела на Пастыря моя вымученная улыбка – результат загруженной рабочей недели. Скорее всего, он её принял за приглашение объясниться.

– Наверно, это не принято – активно общаться с соседом по креслу, но поверьте, самолет в этом мире стал практически единственным местом, где общению никто и ничто не может помешать, кроме стюардов, – сказал Пастырь, кивнув на удалявшихся бортпроводников. – Конечно, у вас есть выбор: надеть наушники или погрузиться в сон. А еще извиниться и, сославшись на срочную работу, продолжить попытки сосредоточиться на каком-то из ваших проектов.

– Ну что вы, совсем не так. Мне очень интересно общение с вами, – как можно дружелюбнее ответил я. Хотя меня еще не покидало желание что-то доделать, которое я объяснял себе как синдром потерянного времени.

– Я вас понимаю. На самом деле вы можете думать, что время, проводимое в ничего не значащих разговорах, – потерянное время. А когда вы стучите по клавишам – это именно то, что нужно, – угадывая мои мысли, продолжил Пастырь, – но вы сами прекрасно знаете, что это не так… Потому что человек создан не для того, чтобы отдыхать и работать. Человек создан для того, чтобы жить.

Я окончательно закрыл ноутбук и спокойно смотрел, как затухает надкусанное яблоко на его крышке. Яблоко потухло – ничего не поменялось. Наоборот, стало как-то посвободнее.

– Да, я знаю, что отвлекаю вас от работы, которую вы планировали сделать во время полёта, – учтиво продолжил Пастырь, указывая взглядом на мой уже скучающий ноутбук на кресле между нами, – а вы из-за своего представления о культуре поведения с незнакомыми соседями не прерываете нашу беседу, хотя вроде и не очень поддерживаете. Но, думаю, вопрос не только в вашей культуре. Вы и сами еще не готовы в самолете доделать эту вашу работу. Вам больше хочется что-то послушать, просто поговорить. Наверно, потому, что вы понимаете, что такие разговоры, в отличие от работы, вас ни к чему не обязывают. Четыре часа полета не настолько критичны для любого рабочего графика и любой загруженности.

– Вы правы, эти четыре часа не критичны, – устало подтвердил я.

– Всё дело в том, что мы делаем то, что хотим делать, а потом объясняем себе, почему мы не могли поступить по-другому. Но в большей степени всё это оправдания. Ваше нежелание работать вы оправдываете назойливым соседом в моём лице. Именно такая роль уже уготована мне в вашей истории.

– Да нет, что вы! Вы мне очень интересны, – возразил я.

– Не сомневаюсь, – нескромно заметил Пастырь, – а что на самом деле вы хотите больше: доделать работу или узнать новое, необычное, полезное?

– Выбор очевиден: конечно, узнать новое!

– Например, то, что уже прозвучало в нашей беседе, верно? – Пастырь ждал подтверждения.

– Конечно!

– Вот видите. А если рассматривать именно в этим ракурсе наше времяпрепровождение, то время становится критичным. У нас с вами есть всего лишь эти четыре часа, чтобы научиться чему-то новому.

– Я прошу прощения, но мне кажется, что вы играете понятиями, – вежливо возразил я.

– Нет, поверьте, фактически понятия как раз остались прежними. Мы в самолёте и полёт по-прежнему будет длиться четыре часа. Я просто наполнил это время другим смыслом, и всё поменялось. Поменялось то, что вы будете делать во время полёта и с чем приземлитесь после его окончания. Так же, как и наши истории – они могут быть очень похожими, но отличаться смыслами, которые мы в них вкладываем.

Нас прервала стюардесса, протянувшая руку в тонкой синей перчатке и предложившая забрать пустые стаканы и всё, что осталось от скромного обеда. Пастырь знаком показал, что он ещё не допил, стюардесса отъехала, а Пастырь продолжил:

– Я извиняюсь, а чем, собственно говоря, вы занимаетесь, кроме трансформации, позволяющей перевести жизненный опыт в капитализированную и ценностную систему? – процитировал мои слова Пастырь.

Вопрос застал меня врасплох, я думал, эта тема закрыта. Если я действительно начну объяснять Пастырю что-то про эмоциональную компетентность, коучинг и еще бог знает что, это будет совершенно несуразно и утомительно. Поэтому я ответил просто:

– Я обучаю людей. Взрослых людей.