Отец ушёл, а вместе с ним – надежда Рипсимии быть услышанной, понятой отцом. Самый родной её человек не просто показал свою спину, а по-настоящему предал. Отец Рипсимии был мягок и снисходителен к ней, но довольно твёрд и упрям в беседах с высокопоставленными людьми государства. По долгу службы временами ему приходилось усыплять доброту, становясь жестоким и серьёзным даже с женщинами. Он часто и долго отсутствовал дома, супруга с дочерью безмерно тосковали по нему. Но в тот час для Рипсимии он был несносным тираном!

– Я не сдамся без боя! – упрямилась она. – Другая жизнь уготована мне судьбой, отец! Не примешь ты моё право – примут другие!

Горячая кровь девушки бунтовала и кипела. Везувий её мыслей разливался лавой по венам, проникая в сердце. Там уже давно зрела идея: бросить всё, пуститься по свету в поисках своей судьбы – правдивой, не навязанной обществом, предками. Рипсимии надоело быть статуэткой, которую приходят смотреть с надеждой купить, – все проявляют гнусное желание отхватить роскошный экземпляр. То и дело во дворе её дома снуют либо молодые и глупые сыновья римских патрициев, либо их престарелые отцы. И все как один обещают бросить к ногам богатства мира, трофеи, дворцы… но что есть мыльный пузырь, когда внутри него пусто? Нет противней мужчины, который может предложить только золото. И ничего кроме золота.

В минуты грусти и безысходности девушка часто вспоминала свою кормилицу – тёплую и до слёз родную. Рипсимия никогда не знала имени той, что своим молоком выкормила её. Молоко у матери Рипсимии – Агапии – пропало сразу же после родов, ибо она часто плакала и засыпала под шум оружия – её мужа, как неизменного консула и невероятно состоятельного человека, пытались очернить приходящие к власти магистраты. Кто-то однажды подставил его, подбросив в карман мантии кольцо, украденное у императора. Прокуратор в последний момент спас консула от казни, представив римскому правителю ряд доказательств… Но доверие его уже было не вернуть.

О каком молоке в груди молодой матери могла идти речь, если звон мечей служил колыбельной ребёнку? Так родители маленькой Рипсимии приняли решение позвать в свой дом кормилицу, которая делала бы их любимую дочь сытой и спокойной.

Агапия разом предъявила ряд строгих требований, касающихся кормилицы: тот, кто хоть взглядом или словом обидит вторую «маму» её дочери, – будет сей же час отправлен в тюрьму. Если помощницу кто-нибудь испугает или нанесёт вред её здоровью – будет немедленно убит. Та кормилица, которая выкормит грудью Рипсимию, будет обеспечена до конца своих дней, а если в её жизни случится какая-либо беда или она станет немощной и слабой – её заберут в дом консула и будут ухаживать за ней как за родной. Таков был указ Агапии.

– Я хочу, чтобы это была молодая, здоровая дева, с чистой, как простынь, репутацией, – важно поведала Агапия. – Я не желаю и не могу потерять свою единственную дочь из-за болезной кормилицы. Волосы её должны быть исключительно тёмные – как у меня. Молоко блондинок не подходит, оно безвкусное и бесцветное, как и их локоны. А рыжих во двор вообще не пускать – они не от мира сего.

Агапия хоть и славилась своей красотой, но о верности мужа она обеспокоилась. Потому ей хотелось, чтобы помощница была миловидной, но не мифической нимфой, затмевающей разум, – поскольку кто знает, что в головах у римских мужей? Толпы женщин, потерявших детей во время родов, или тех, кто отдавал новорождённых в другие семьи либо на попечение своим родителям, суетились во дворе дома Агапии. Быть кормилицей в такой влиятельной семье – целое счастье. Но ни одна кандидатка не пришлась по душе матери Рипсимии.

– Агапия, смилуйся уже над этими женщинами! – просил её супруг. – У нас ребёнок недоедает, а ты устраиваешь торги, словно гладиатора покупаешь. Бери скорее кормилицу, и конец.

Агапия решила повиноваться слову мужа и принять в свой дом первую попавшуюся кормилицу. Но по иронии судьбы постучала та самая – добрая и милая, от неё веяло теплом и нежными цветками лаванды.

– Могу ли я увидеть дитя? – начала разговор молодая женщина. – Моя дочь умерла, едва появившись на свет. А я так и не успела увидеть её глаза и познать счастье материнства. Позвольте мне выкормить вашу дочь – молока у меня много. От вас мне ничего не нужно, разве что разрешить мне побыть немного мамой для младенца.

В тот же день кормилица вошла в дом консула. Агапия всё чаще отлучалась по делам лекарским – префекту нездоровилось, а позже и вовсе он слёг с внутренней болью, и только его врачеватель облегчал ему дни лекарствами и снадобьями. Молодая мать металась пред выбором – отказать префекту в помощи – значит погубить себя и свою семью. Но оставить ребёнка или, куда хуже, взять его с собой – невозможно.

– Госпожа, поезжайте, не терзайте себя, – ровным голосом посоветовала кормилица. – Вы же доктор, как Гален, незаменимый.

– Ты серьёзно? На кого же оставлю Рипсимию? – растерянно ответила Агапия.

– Будьте спокойны, с ней ничего не случится. Я уже изучила малышку, словно книгу. Она очень ладный и добрый ребёнок. Будет и сыта, и чиста, и зацелована.

Вскоре маленькая красавица обрела настоящую «вторую маму». Кормилица всячески забавляла и занимала ребёнка: Рипсимия тянула свои крохотные ручки к ней и что-то лепетала на младенческом языке; кормилица целовала молочные щеки малышки, рассказывала смешные истории – о мире, о людях, о природе, а девочка всё смеялась и с интересом слушала их.

Кормилица служила в доме консула не только как кормилица, но и как няня: на неё возлагалась серьёзная ответственность – учить ребёнка познавать мир, к тому же молоко её действительно помогло Рипсимии: с маленького тельца ушла болезненная худоба – это было целое счастье для родителей. Ибо нет радости больше для матери и отца, чем здоровые и крепкие дети.

Рипсимия в глазах няни видела ту любовь, которую порой не видела от родителей: отец всё так же долго и часто отсутствовал дома. Конечно же, он гордился дочерью и неустанно твердил, что красивее и милее ребёнка нет ни на земле, ни под землёй; шустро целовал ручки маленькой Рипсимии и тут же покидал дом – честь и долг всегда забирают время и силы, забирают самое важное, драгоценное и необходимое: любовь, семью, дружбу, сон.

С той поры много времени прошло.

Повзрослевшая Рипсимия тоскливо смотрела в окно: высоко летели птицы и она им завидовала – на них в небе никто не охотился, они ничем и никому не обязаны, их не волновало ничего, кроме свободы. Она была бы рада превратиться в птицу и улететь высоко в горы, да только крыльев нет. Воспоминания из детства прервал бесцеремонный стук в дверь, вернув Рипсимию в реальность. Девушка отворила дверь и увидела толпу мужчин – все они смотрели на неё, не скрывая любопытства и горячего азарта.

– Мы пришли в дом консула по приказу императора Диоклетиана, – отозвался один мужчина из толпы. – До него дошли вести о том, что дочь консула невероятно красива, и он хотел бы воочию увидеть прелесть Рипсимии и сделать её своей второй женой. Очевидно, ты Рипсимия, нам нужно писать с тебя картину, а потом забрать с собой! За неповиновение нам приказано заточить тебя в тюрьму и предупредить, что за тюрьмой последует ещё более жестокое наказание и клеймо предательницы!

– Я бы с радостью предстала пред вами на холсте, но, к сожалению, не Рипсимия я. Видите ли, та девушка – красавица, коих не сыскать на земле. А я? Ноги мои кривы и худы – приходится прятать их под длинными балахонами! Без слёз не взглянешь на рёбра, торчащие из моих боков, – император только пальцы порежет о них… Женское здоровье моё – худшее, что даровано мне родителями. Слаба и немощна я. Вы не смотрите на лицо, что оно мило да мало – к ночи оно становится ужасным. В доме этом – я лишь помощница врачевательницы Агапии. Вы, конечно же, можете у неё спросить подтверждение моих слов, но хозяйка моя сейчас сидит у ложа префекта – нездоровится ему.

– Где же Рипсимия?

– Ушла Рипсимия из этого дома давным-давно, и никому из нас неведомо куда.

Так Рипсимия – не по годам мудрая – выпроводила императорских посланников.

– Рано или поздно всё тайное станет явным, – обеспокоенно прошептала красавица. – Боюсь, что обман будет в скором времени раскрыт и меня и мою семью могут наказать за это. Нужно бежать!

Она влетела в свою опочивальню и схватила из шкатулки все драгоценности.

– Это может служить разменной монетой. А это, – презренно взглянув на величественные наряды, – больше не понадобится. Вовсе.

Затем Рипсимия взяла из триклиния продукты, которых должно хватить на первое время её скитаний. От голода не умрёт. Драгоценности и провизию она бросила на плотный кусок ткани, связав её крепко в узел.

«Прости, отец, что не смогу выполнить твою волю, оправдать твои ожидания и требования. Я также прощаю тебя за твою строгость. Мама, пойми меня!» – написала на клочке Рипсимия.

Облачившись в одежду, напоминавшую старый мешок, и сандалии и быстро прошмыгнув в дверь, девушка отправилась в поисках нового места, где не нужно бояться быть растерзанной львами или тиграми иль быть повешенной за неповиновение. За нелюбовь.

Мимо мелькали то сухие, съеденные зноем кустарники, то живописные пейзажи, завораживающие взгляд. Рипсимия шла долго, подальше от Диоклетиана – он не должен её получить, ни живой, ни мёртвой. Инсулы появлялись на виду и исчезали, прячась среди деревьев, словно трусливые зайцы. А позже и вовсе скрылись, и пред беглянкой открылась нагая земля. Девушка стояла посреди голой пустыни – не было ничего здесь, кроме сухой красной земли, игл и веток, шипами изрезавших ноги странницы.

– Откуда ветер принёс этот мусор? Может, это с гор сыплется? Если здесь иглы, значит, поблизости хвоя растёт… Как же больно… Нет мочи идти дальше.

Капли крови от порезов стекали маленькими змейками по белым ногам девушки. В её глаза летела пыль, предвещая грандиозную бурю. И не могла дева укрыться от непогоды. Оставалось только бежать. Послышались громкие раскаты грома. Небо стало чёрным, на смену тонким перистым облакам пришли асператусы – страшные тучи, которые испугали Рипсимию – она вскрикнула, увидев их.

– Скорее! – подгоняла себя девушка.

Она бежала изо всех сил. Если Рипсимия промокнет – её тело от усталости и холода просто не выдержит, и она падёт посреди дороги. Единственный способ спастись от дождя – найти укрытие… Пыль летела в глаза, и невозможно было рассмотреть, что ожидает впереди и что осталось позади. Мелкие крупицы, похожие на соль, впивались в лоб, щёки, хрустели на зубах, путались в волосах. Капюшон, который Рипсимия накидывала на голову, слетал во время бега. Пред глазами странницы проблеснула молния, гром следовал по её пятам. Девушка впервые чувствовала такой сильный страх, и единственное, что её спасало, это слова, которые она пыталась сложить в просьбу оставить её в живых.

– Вот бы добежать до пристанища или деревца, пожалуйста, неужели я так много прошу? Глупо, очень глупо умереть от грозы или ливня. Не от руки Диоклетиана, так от стихии… Погода, смилуйся надо мной! Дождь, прошу тебя, не лей, повремени немного, видишь, я умыла ноги кровью, подожди немного, смилуйся! Ещё немного, прошу, ещё немного! – заговаривала бурю Рипсимия.

Но стихия её не услышала. Впереди была пустота, глупая и однообразная, за плечами – тучи, шум, от которого перехватывало дыхание, и сильный ветер, который то гнал в спину, толкал и подгонял, то бил в грудь и лицо. Сандалии утяжеляли ноги Рипсимии. Она сняла обувь и побежала босиком, думая, что так будет быстрее скрыться от страшной бури. Девушка ускоряла бег, но казалось, что она не сдвинулась с места; земля под ногами сухо скрипела и трескалась без конца и края. Кровь лилась от ударов колючих шаров, пыли и напряжения. Ноги отказывались идти. Рипсимия рыдала, но бежала, надеясь, что скоро этот ад закончится. Однако он не прекращался. И девушка упала. Ветер её, слабую и утомлённую, повалил с ног, а у неё не хватило сил встать. Она лежала посреди дикой местности, одна, почти разуверившаяся в правильности своего побега, отчаявшаяся и уставшая, чувствуя, как раскаты грома больно ударяют по вискам.

Небо начало плакать. Поначалу тихо, как проснувшийся от испуга младенец, а потом сильнее и сильнее, как раненный копьём зверь. Крупные и холодные капли стекали по одежде Рипсимии. Она почувствовала неприятную влагу, волосы стали липкими и мокрыми, земля превратилась в глиняное месиво – красное, дурнопахнущее и противное, и только лицо дождь очистил от пыли и слёз, оставивших грязные следы на коже. На какое-то мгновение девушка закрыла глаза и… так и не смогла их открыть. Можно было подумать, что она уснула после долгой и нудной дороги, но нет – она застыла в изнеможении.

Тем временем непогода бушевала: вокруг лежащей Рипсимии били молнии и от ударов земля раскалывалась, будто разбившийся о землю орех. Дождь беспощадно поливал девушку, не оставляя на ней и сухого места. Сколько это длилось? Сколько вершился высший суд над беглянкой? Она лежала. Не было возле неё милой и доброй кормилицы-няни, которая могла укрыть, как крылом, маленькую девочку, беззащитную и чистую Рипсимию; не было отца, который мог враз решить все заботы ребёнка; не было матери, знающей все на свете рецепты от хворей душевных и физических. Не было никого. Абсолютная пустота и она, прикованная к земле.

Но всё проходит, и это тоже.

Буря потихоньку отступала. Тучи вальяжно расплывались по небу, где-то пробивались, как первые эдельвейсы, лучи солнца, согревающие землю. Рипсимия пролежала день, а может, и больше. Она не слышала ничего вокруг себя и ни на что не реагировала… Спокойствие и беспечность отразились на её милом девичьем лице. Казалось, она не дышала. Узел с припасами из дома небрежно лежал возле неё. Кому нужно твоё золото, если ты мёртв? Теперь уже спутавшиеся ветки, еловые иглы и колючки не беспокоили ноги Рипсимии. Её теперь вообще ничего не волновало – мокрая одежда постепенно просохла; ветер обдувал куски мешковатой ткани. Девушка что-то крикнула во сне и от своего же голоса проснулась. Ничто не напоминало о минувшей буре – земля была суха и местами измучена разломами.

Рипсимия попробовала подняться, но сил явно не хватало – долгая дорога измучила девушку, ноги не сгибались, а пальцы рук дрожали, словно сухие листья на ветру. С ужасом беглянка поняла, что уже больше суток ничего не ела. Кое-как она развернула узелок, достала из него лепёшку и откусила небольшой кусочек. Тело почувствовало знакомый аромат испечённого хлеба и не могло нарадоваться: «Жизнь продолжается, нужно идти!» Рипсимия наконец смогла встать на ноги. Она захватила свою ношу и двинулась вперёд. Ступала по обнажённой земле: никаких мыслей, никаких чувств – просто шаги навстречу неизвестному. Солнце подымалось всё выше: один миг и оно уже в зените. Было жарко, и капли пота текли по лицу Рипсимии. Картинка пред глазами девы расплывалась, она думала, что идёт по какой-то пустыне.

– Погода показывает свой нрав. То ей плакать хочется, то танцевать. Девичий характер… Кто-то сильно тебя обидел, если ты пытаешься уничтожить человека! Кто-то обидел…

Рипсимия даже немного улыбнулась. Дорога становилась более извилистой и крутой, девушка взбиралась выше, её дыхание сделалось тяжёлым и прерывистым. Бросало то в жар, то в холод, чувствовалась слабость, хотелось плакать, но Рипсимия продолжала идти… Она обернулась и увидела, что следует по дороге, похожей на ужа: эта тропа вела в горы.

– Здесь Диоклетиан не ходит, – слабо, но счастливо пролепетала Рипсимия, – есть у тебя супруга, красивая и статная, для чего тебе ещё одна? Разве можно любовь делить на троих?

По правую руку от Рипсимии простиралась полоса высоких сосен. Огромные, могущественные, старые жители горных массивов как будто знали и помнили всё. Слева от девушки – пропасть. Здесь заканчивалась дорога и начинался обрыв: взглянешь вниз и земля уплывёт из-под ног. Страшно и высоко. Внизу шелестели кронами деревья – они казались миниатюрными, ненастоящими. На них садились птицы, а затем с криком улетали, оставляя после себя эхо. Напротив обрыва смирно стояли серые скалы, в их глубине показался огонёк и тут же померк. Неужели там есть люди? Взобраться туда – значит, встретить быструю и неминуемую смерть. Рипсимия долго смотрела, как тучи разрезают горные пики, и всё же решила немного приблизиться к этим скалам, может, ей удастся рассмотреть, что за крошечный лучик там мелькнул.

Идти было опасно – смеркалось, и девушка боялась сорваться вниз, споткнувшись о камень. Но трудности только воодушевляли Рипсимию, если она не покорилась Диоклетиану, то горе – тем более. Девушка жаждала узнать, что же там, наверху. Есть ли там люди? Какие они? Можно ли среди гор проживать свои годы без страха… Тропа то сужалась под ногами девушки, то, наоборот, расширялась. Камни бросались под отёкшие пальцы, и ленты сандалий вновь до боли перетягивали ступни. И снова кусок лепёшки на перекус, и снова в путь. Рипсимия старалась не останавливаться, чтобы глубокая ночь не застала её врасплох.

– Нужно идти быстрее, – сказала себе беглянка, – может, мне посчастливится там отыскать пристанище.

Тревожные мысли о том, что она будет схвачена стражами Диоклетиана преследовали её, порождали ужасающие видения: вот идут мужчины в доспехах – Диоклетиан отдал им приказ разыскать и убить хитроумную девку; вот её родители сидят перед императором, а он решает их судьбу: бросить гнить в тюрьме, отдать на съедение диким голодным животным, жаждущим мяса, или отрубить прилюдно им головы за то, что воспитали негодную дочь, лгунью.

Рипсимией овладел жуткий страх. Ещё ни разу она так не боялась, что её обман будет раскрыт и Диоклетиан всё узнает, разгневается и уничтожит её, ведь убить женщину за непокорность – это для него весьма приятный повод устроить очередной пир. Для него жизнь человека приравнена к жизни мотылька. Сегодня ты живёшь, а завтра – нет. Звон оружия Рипсимия чувствовала уже сейчас, от чего между лопаток пробежал холод.

Тропы то разветвлялись, то сужались в серую дорогу, ведущую в никуда. Беглецам и паломникам дорога служит домом, странники тоскуют по ней, оседая на одном месте, тому, кто всюду спешит – хочется, чтобы путь скорее закончился.

Наконец Рипсимия вышла на пологую местность – ночь догнала непокорную красавицу. Она положила узелок на землю, присев на упавшее, сорванное ураганом, дерево. В темноте она всё же разглядела божественную красоту: на вершинах ряда гор лежал белый снег, прикрывая пики, будто шапкой; ветви деревьев шумели пышной листвой, природа дышала полной грудью; трава шелестела на ветру. Рипсимия засмотрелась на пролетающего над её головой орла: он летел ровно и тихо, размахивая крыльями – в ночи он выходит на охоту.

– Как жаль мне жертву, попавшуюся тебе… – вздохнула беглянка. – Я тоже, как мышь, прячусь от орла, только он пострашнее тебя будет, птица. Ты-то хоть мучить не станешь – проглотишь добычу и конец, а меня пытать будут, унижать, а потом всё равно сотрут в пыль, словно никогда я не существовала, смертная. Все мы смертны. С этой простой истиной рождаются в моей голове вопросы: есть ли хоть в чём-то смысл, если конец необратим? Что останется после меня, после других людей, которые исчезают со света? Что буду чувствовать я, если буду знать дату и время своей кончины? А что же тогда счастье? Борьба? С собой? С обстоятельствами? С другими? Если выиграю эту борьбу с императором, борьбу всех женщин против принудительной любви – я буду счастлива? Думаю, да. Я буду счастлива. Я покажу пример, что значит не повиноваться тирану, не быть красивой вещью, не быть силой отданной ему.

Время текло, текли и мысли Рипсимии бурными ручьями, не давая юной голове отдохновения, и только сердце искало покоя, искало отдельный мир – без страха и боли, без печали и тоски. Странница сидела и слушала тишину, и лишь где-то за плечами её бродила усталость, пыталась заглянуть в её глаза и спросить, почему же та сопротивляется ей, не хочет пригласить её к себе, завести с ней разговор или вместе помолчать. В чёрной дали послышался гул – это шумели горы, перекрикивая ветер… Вдруг шум затих, тишина пала на землю, и темнота легла на глаза девушки.

– Ты жива? – кто-то обратился к ней.

Рипсимия содрогнулась.

– Кто здесь? Здесь кто-нибудь есть?! – спросила она тишину.

– Ты одна здесь, дитя, не бойся, отдохни после долгого пути, засыпай под шум колосящейся травы, под колыбельную горной реки – она поёт нежную и тихую песнь и бежит, бежит, бежит… пропадая где-то в каменных великанах. Не догонишь её. Не поймаешь.

Утром Рипсимия проснулась и застыла от удивления: она никогда не видела сооружений, похожих то ли на дом, то ли на оборонительную крепость. Её удивило, как можно построить что-то в таком диком месте, где человек не в силах пройти?