– Да-да, я понимаю, понимаю, вы желаете низвергнуть стены Вавилона… Я сам когда-то был молод. И все же действуйте медленно, не горячитесь, смотрите, куда прыгаете.
А она переносила все неудобства и невзгоды так бодро, с такой веселой кротостью. Она любила его, верила в него, во всем на него полагалась. В нем росла великая решимость оправдать ее доверие, доказать своей работой, что она не обманулась в нем.
Часто Эндрю приходил к ней раздраженный, нервный, а уходил утешенный и успокоенный. Она имела привычку выслушивать молча все, что ему хотелось рассказать, а потом подавала какую-нибудь реплику, всегда меткую или забавную. Она обладала живым умом. И никогда не льстила Эндрю.
Но как врач он начинал мыслить самостоятельно. Может быть, этим он больше всего был обязан Денни, его разрушительно-радикальным взглядам. Миросозерцание Денни было диаметрально противоположно всему тому, что внушали до сих пор Мэнсону. Это миросозерцание можно было бы сформулировать в одном догмате и повесить его, наподобие библейского текста, над кроватью Денни: «Я не верю».
Блодуэн сумела с помощью хитрой лести и обмана обойти Уоткинса, управляющего рудником, через руки которого проходили все вычеты с рабочих за лечение, устроить так, чтобы Пейдж продолжал числиться в штате, и таким образом получала изрядный доход, а Мэнсону, выполнявшему за Пейджа всю работу, платила едва ли шестую часть этого дохода.
Перед ней сидел худой, нескладный, но энергичный и подтянутый молодой человек, черноволосый, с высокими скулами, с красиво очерченным ртом и синими глазами.
Затем сказала с неожиданной силой, которой он никогда в ней не подозревал: – Мне ничего не надо, только бы мы были вместе. Мне не нужно, чтобы ты ухаживал за мной. Все, чего я прошу, – это чтобы ты не ухаживал за другими.