2

Пьяной походкой под апельсиновым светом фонарей она, спотыкаясь, топала по мокрому от тающего снега асфальту к его дому. Асфальт казался ей чужим, живым и недружелюбным: рябил и двоился в глазах, похожий на желе.

Шагать было тяжело: ноги были как ватные, а все остальное тело было тяжелым как камень.

– Хорошо еще, что не холодно. И в кого же я себя превратила? – задумалась девушка, неумело отряхиваясь от грязного коричневого снега возле очередного фонарного столба. – Никогда бы не подумала, что алкашам так сложно подняться на ноги… Чееерт, родительские окна… – прошептала себе под нос Катя, понимая, что появляться в таком виде подобно смерти.

Она жили в шестиэтажном панельном доме. С родителями удобно, но она не хотела променять теплый уют любимого человека на современную бытовую технику и чистую ванну. Зачем, если можно сходить в баню? Да, топить ее накладно, полдня пройдет, но и ощущения совсем другие. Она и раньше любила забуриться к Денису, да и родителям своим она, положа копыто на вымя, не доверяла: взрослые ведь такие опытные, что сразу начинают кидаться обвинениями и наказаниями, прежде чем помочь и разобраться. Мать смотрела на их с Дэном отношения как на что-то неважное, «очередные интрижки», а отец молчал. Неудивительно, что, когда парень предложил ей «попробовать жить вместе», Катя сразу согласилась.

– Нет, домой не вариант. Я должна добраться, – сказала она себе и, собрав остатки сил, двинулась дальше. Ночь сыграла ей на руку – дорога была пустынной.

Когда до его избушки оставалось метров двести, она упала и уже не смогла встать с колен. Очень хотелось уснуть прямо тут, но она, не обращая внимания на расцарапанные в кровь и покрытые грязью ладони, сумела доползти до калитки дома Дениса. Забор помог ей встать, или, вернее – она повисла на нем, будто мешок картошки.

«Хорошо, что у него играет телевизор. Значит, не спит», – успела она подумать с усталой улыбкой, едва увидела в окне разноцветные отблески, а затем уснула.

Очнулась уже в его комнате – раздетая. Катя сидела на стуле, словно кукла, и наблюдала, как он расстилает для нее диван. Заметил, что очухалась, но пока молчит.

Там, где месяц назад стояла новогодняя елка, заметила свою грязную одежду – валялась в углу, будто стог сена. Наконец произнесла:

– Дэн…

– Что такое? Кто… тебя так? – засыпал он ее вопросами.

– Сколько времени?

– Около трех, сама видишь, – ответил он, указав на стену с часами.

Девушка его словно не слышала.

– Я что, уснула на твоем заборе?

– Да хрен с ним, с забором. Я услышал шум и тут же к тебе выскочил. – Он не сказал, что собирался вызывать «скорую», – так разволновался. Сняв с нее грязную одежду, первым делом пощупал пульс – проверил, дышит ли. Он знал, что Катя не пьет, но чувствовал от нее перегар. Картинка пока не складывалась. – Ложись в кроватку. Давай, давай-ка. – С этими словами он помог ей встать и, хотя пройти было всего ничего, он попросил девушку обхватить его за шею – так, чтобы он мог ее придерживать двумя руками.

– Легла?

– Да, – сказала Катя и, помолчав, спросила: – Ты не говорил родителям, что я у тебя?

Телевизор продолжал работать, но без звука. Показывали «Кривое зеркало». Свет от экрана «Радуги» отражался на полу, высвечивая елочные иголки. Вцепились в половик, будто бы отказываясь выметаться вон.

– Нет.

Комната приятно пахла теплом. В небольшой печке трещали щепки.

– Руки были в крови, я их обработал перекисью, пока тебя отрубило. Коленка вон тоже, в мясо.

Катя с безразличием посмотрела на рану.

– Заживет, ты, главное, не волнуйся. Все уже позади. Сейчас йодом помажем.

Достал из ящика бутылочку, взял с подоконника ватные диски. Повернувшись к свету люстры, обмакнул их в коричневый раствор.

– Потерпи, давай обработаем, – наклонился он над ней, будто военный врач в землянке на линии фронта.

Катя зашипела, стараясь не кричать. Понимала, что сейчас она для него – проблема. Сначала будет больно, но затем отпустит.

– Давай я тебя укрою… Будешь спать?

– Не до того сейчас. Ты себя-то слышишь?

– Ты ж бухая. – Молодой человек еще не осознал случившегося. Разум его замер, споткнулся, поднялся на ноги и тут, наконец, воспринял догадку. – Погоди, тебя что, изнасиловали?!

– Денис! – одернула она его с надрывом в голосе. – У меня нашли рак. Я была у врача, а потом вернулась в деревню. Не изнасиловали.

– Не изнасиловали? – по-прежнему не догадываясь, в чем дело, переспросил он.

– Меня подвез парень, и я тебе изменила…

– С кем?! То есть… как рак, онкология?

– Нет, бля, речной. Доставай пиво, вместе пожуем.

Раздались нервные смешки.

– Завтра на работу?

– Издеваешься? Не пойду я завтра на работу.

Катя его уже не слушала: блевала в тазик возле дивана.

– Ну ты даешь… – Денису хотелось рвать на голове волосы, но вместо этого забрал тазик и вынес его на улицу. Вернувшись, закрыл дверь, прошел на кухню.

Слова кружились в его голове неразгаданным шифром, как снег за окном:

«Изменила, потрахалась, рак, умирает, потрахалась, пьяная, онкология, что дальше?»

Правда била по голове. Требовалось выпить. Налил себе триста грамм водки – все, что осталось, – в большую кружку с медвежонком. Выпив залпом, помолился о том, чтобы все было хорошо, хоть и не считал, что верит в Бога. Когда вернулся к Кате, в печке догорали деревяшки.

Присев рядом с Катей, сухо сказал:

– Все, давай по порядку…

3

Около часа ушло на то, чтобы ввести человека в курс дела. Как Денис ни старался, эмоции несколько раз брали верх над рассудком. Это было похоже на шизофрению: одна его половина слушала с участием и терпением, пока вторая кипела от злобы, ревности и отчаяния. Закончив пересказ, Катя начала сыпать жалобами на то, что мир несправедливо с ней обошелся. Рано оставшийся без родителей, Денис не смог сдержаться от укола:

– Не хочу тебя обижать, но все заканчивается смертью.

– Легко читать морали, не тебе же помирать, – вздохнула девушка.

– Иногда жить не легче. Особенно, если теряешь любимых, – парировал молодой человек.

Катя виновато замолчала, не зная, что на это возразить. Он истолковал ее молчание иначе. Посчитал, что она к нему холодна.

– Справедливости захотела?! Пришла сюда пьяная, с кем-то переспавшая, тяжелобольная, отказываешься пройти процедуры – только и скулишь о том, как тебе нехорошо. А мне зачем это слышать – твои протесты? Почему ты не думаешь о том, каково мне сейчас? Хочешь помереть раньше времени – пожалуйста, я не буду отговаривать… Почему ты не думаешь о том, что я останусь тут, когда тебя уже здесь не будет, а?! – Его мужественное лицо исказила гримаса печали и негодования. – Короче, так. Если ты хотела меня обидеть, то тебе это удалось. Второго раза я дожидаться не стану.

– Ты что, уходишь?

– Как видишь, я надеваю куртку.

– Зачем?

– Затем, что тебе нужно проспаться, а я не хочу сейчас находиться с тобой рядом и не знаю, захочу ли я этого с утра.

В эту секунду он не сомневался, что хочет от нее уйти. Чувствовал, что злится, и знал, что ведет себя жестоко.

– Не бросай меня, пожалуйста. Прости, что я тебе сейчас наговорила.

– Вот я о чем, только за это. – Денис старался не смотреть ей в глаза, чтобы не пойти на попятный.

Девушка продолжила умолять:

– Я виновата перед тобой с самого начала, но, если бы не рак, то я бы никогда тебе не изменила, ты знаешь.

Объяснение прозвучало трогательно. Вспышкой промелькнуло все то былое, за что он ее полюбил. И вот теперь он ее бросит? С минуту он молчал, стоя в полузастегнутой куртке, как оболтус, а потом Катя тихонько заплакала.

– Голова боли-ит, – протянула она сквозь слезы, словно голодный котенок, оставленный дома хозяевами.

Этих слез было достаточно, чтобы Денис понял, как ничтожны и мелочны все обиды и скандалы. Тем более, когда жизнь устанавливает дедлайн на общение с теми, кто для тебя уникален и поэтому любим.

– Нет, ты права. Никуда я не пойду… – Он сел к ней на кровать и приобнял.

– Точно? – Ее синие глаза, казалось, смотрели ему в самое сердце, с мольбой, нежностью и надеждой.

Было время, когда он вместе с пацанами сидел во дворе детского дома и пил пиво. Тусовка была особенно хороша в преддверии летних каникул, когда вечерами они дружно сидели, угорали и кто-нибудь играл на расстроенной гитаре песни «Сектор Газа». Однажды, именно в один из таких приятных деньков Денис сидел в окружении сотоварищей и поддерживал, где считал нужным, молодежную болтовню о «боевых подругах».

Подростки любят разговоры о девочках: чувства в этом непростом возрасте словно непаханое поле, эльдорадо, целина, которую после нескольких неудач становится лениво поднимать. Тогда любовь становится чем-то, что осуждается, а мутки с девочками превращаются в увлекательное соревнование, в котором победителем становится тот, кто больше всех кого трахнул.

У приличных подростков такого нет. Вот почему в игры вроде этих Денис играть отказывался, и когда все вдруг взялись обсуждать неведомый, но при этом реально существующий «кодекс мужика» (свод правил поведения любого нормального парня), разговор зашел на тему измены.

Получалась интересная картинка: мужикам изменять можно, а вот бабам нельзя. При этом, если вдруг телка спьяну ли, или, наоборот, трезвая переспит с кем-то кроме тебя, то ты, как настоящий джедай, должен или плюнуть ей в рожу и указать на дверь, или уйти от нее самостоятельно. Тем вечером, к счастью или к сожалению, сия высокоинтеллектуальная беседа не была разбавлена мнением девушек.

Слово за слово, кое-чем по столу, и подросток позволил себе не согласиться с одним на всех мнением:

– Не знаю, ребят. По-моему, это все фигня.

– Библия учит прощению? – удачно ввернул вопрос местный комик.

Раздался дружный смех. Денис продолжил:

– …или наоборот, закидывать потаскух камнями. Если человек тебе важен, то можно и простить, вот я о чем. Вам так не кажется?

– Нет, – разом ответила шабла.

– Почему?

– Потому что изменять нехорошо.

– А может, ей с тобой плохо, вот она и пошла искать счастья, – продолжал отстаивать свою точку зрения парень.

– Если она изменила тебе раз, изменит и второй, – сказал кто-то с таким видом, будто приходится объяснять очевидные вещи.

– И поэтому нам ходить налево можно, а им никак нельзя? – Денис не отступал.

– Ну… если она не узнает, что ты с кем-то перепихнулся, то вроде как для нее ничего и не было, – хихикнул сверстник.

– О, а вот это, по-твоему, хорошо?

– Ну да, ниче так.

– А если тайное станет явным, что тогда?

– Тогда обоим будет больно и станет легче разбежаться.

– Разбежаться будет легче, только если вам заведомо было наплевать друг на друга.

Чтобы перебрать в памяти этот разговор с ребятами, у Дениса ушла одна секунда. В следующее мгновение он вернулся в настоящее и ответил любимой:

– Точно. Какая разница, что ты с ним переспала? Ты испугалась смерти, а этот страх толкает людей на опасные поступки.

– Я люблю тебя, Денис. Ты меня простишь? – с надеждой спросила Катя.

– Ошибиться может каждый, – ответил он, вздохнув. Конечно, осадок еще оставался.

Вспомнил свою жизнь в детском доме – голодную, сложную, и все-таки иногда радостную. Именно там он ощутил, что значит быть одному и как важно чувство плеча. Это ощущение брошенности отпугивало, измучивало, обижало. Для него оно означало быть никому ненужным – потерявшейся игрушкой, которую давно забыли. Он пытался избегать этого гнетущего чувства, а потом сообразил, что оно является частью его самого, такого, как он есть. Это принятие помогало выживать.

Однажды, когда он сидел в детдомовской комнате, залитой солнечным светом, отчего пылинки напоминали снег, мальчик решил раз и навсегда: если жизнь обходится с человеком несправедливо, это еще не значит, что надо вставать перед ней на колени и сдаваться. Сейчас он говорил об этом своей девушке.

Катя слушала его и соглашалась. Его слова, само его присутствие в ее жизни – поддерживали девушку. У обоих бегали по телу мурашки. И пока она успокаивалась под его теплыми прикосновениями, он с грустью думал о том, что не столько ты меняешь мир, сколько мир меняет тебя.

Оставив это при себе, спросил:

– Скажи, а… что тебя беспокоит сейчас больше всего?

Скрепя сердце она ответила:

– То, что мне всего двадцать лет. И что я умру гораздо раньше тебя, так и не успев ничего добиться.

– Так, погоди… У тебя еще есть время и все шансы, чтобы выздороветь. Ты же говорила с врачом.

– Да понятно… А если не поможет?

Он возразил ей, что она может быть примером для остальных людей:

– Не будет никаких «если». Потом уже будет поздно, а сейчас ты еще можешь сделать немало хорошего.

– Для кого?

– Если не для меня, то для себя. А не для себя, так для других.

– Пытаешься дать мне надежду?

– Просто, когда тебя не станет, ты все равно будешь со мной, ведь я буду о тебе помнить.

– Ты же только что говорил, что все заканчивается смертью.

– У всего есть срок годности, это правда. Но человек – это не кефирчик, не так ли? Мы же не знаем, что будет после того, как нас не станет.

– Да нет там ничего, после смерти.

– Мы не можем знать наверняка.

– Можем.

– Каким образом?

– Факты говорят…

– Ах, ну да. Ты же у меня журналистка, – снова начал раздражаться молодой человек. – Факты дают стабильность. Для меня факты говорят о том, что мы судим о смерти только косвенно. Подумай, чаще всего мы сталкиваемся с ее результатом: опа! – кто-то умер и все такое. Мы лишь наблюдатели. Болтать, что после смерти что-то есть, или, напротив, утверждать, что после нее ничего нет, – одинаково глупо. – Денис чувствовал, что вновь распаляется. Надо было сбавлять обороты. – Знаешь, прости… Ты не виновата, что все так сложилось. Я понимаю, как тебе хреново, и все такое, но к чему опускать руки раньше времени? Я тебе не мама и не папа, но мой тебе совет: не отказывайся лечиться, пока еще возможно пойти на поправку.

– Хорошо, я приму решение. А мы с тобой сходим к врачу?

– Конечно, сходим, – кивнул Денис. – Я тебя не брошу.

– Приятно так слышать эти слова, аж голова прошла. Ты прости, что так вышло. Ты у меня самый хороший.

– Я постараюсь. Давай мириться.

– Мы разве ругались?

– Ну, чуточку.