Мара поняла. Не умом – умирающей душой. Она держала не просто оружие. Она держала Падение. Осколок разбитой небесной тверди. Душу низвергнутого стража, обращенную в клинок яда и вечной муки. Его божественная сила была извращена, но не уничтожена – она тлела под слоями адской скверны, как уголь под пеплом.

Видение схлопнулось. Белый туман рвануло в стороны ослепительной зелено-синей вспышкой из реального мира. Мара снова увидела – сквозь пелену агонии и яда. Прим, объятый странным сине-зеленым пламенем, которое не пожирало его плоть, а словно переписывало его перламутровую сущность. Его черные глаза сверкали тем же двойным светом, что и меч. Он больше не смотрел на меч. Он смотрел сквозь пламя – на нее.

Его рот, лишенный губ, растянулся в немом крике, который был слышен лишь в ее сознании, сливаясь с отзвуками видения падающего ангела:

"ПРОБУДИ ЕГО! ИЛИ УМРИ ВМЕСТЕ С НИМ!"

Слова врезались в ее угасающее сознание, как раскаленные клинки. Белый туман агонии смешивался с зеленым ядом и синим адским сиянием меча. И сквозь этот кошмарный вихрь, как колокол сквозь бурю, пробился Голос. Не извне. Изнутри. Из самых глубин ее души, из последней искры воли, еще не съеденной ядом, или… из самого меча, отозвавшегося на крик Прима?

"Под этой порчей… бьется сердце прошлого… несокрушимое…"

Голос был тихим, но обладал невероятной силой спокойствия. Он не заглушал крики гоблинов или треск пламени – он просто был, как скала среди шторма. Он говорил о ядре. О чем-то вечном, неподвластном разложению, скрытом под слоями скверны, боли и падения.

И тогда – вспышка. Не в реальности. В памяти. Обрывки услышанного в дымных тавернах Тристрама, у костров наемников, в шепотах старых библиотекарей. История. Легенда о самом страшном падении. Не о предавшем Архимелле, а о том, кто сражался до конца, кто проклял сам Ад своим падением.

"Вератиэль…" – прошелестели ее губы, не издав звука.

Образы слились воедино. Видение золотого воина, падающего в бездну. Его меч, теряющий свет, впитывающий яд преисподней. Его имя, ставшее символом непокоренной ярости и вечной муки для одних – и последней надежды для других. Ангел Ярости. Тот, кто не сдался, даже когда Небеса отвернулись. Чья воля была так сильна, что сам его артефакт, его воплощенная воля, не мог быть уничтожен – лишь извращен, скован, погребен под слоями ада.

"Неужели… этот меч… и есть… ОСКОЛОК ВЕРАТИЭЛЯ?!" – мысль ударила, как молния, ослепительная и ужасающая. Не просто легендарный клинок. Часть самого Падшего Ангела! Его сломанная воля, его заточенная ярость, его божественная сила, отравленная тысячелетиями в Бездне. "Сердце прошлого… несокрушимое…" – это была его воля! Его ангельская суть, закованная в ядовитую скорлупу!

В тот миг, когда имя "Вератиэль" пронеслось в ее сознании, меч на полу взревел. Не визгом, а глубоким, ревущим звуком, словно протестующая труба архангела, искаженная адским эхом. Зелено-синие вспышки слились в ослепительный вихрь. Энергия, бившая из него, сменила хаотичные разряды на мощные, ритмичные удары, как удары гигантского сердца. БУМ. БУМ. БУМ. Каждый удар сотрясал камни, заставлял взвизгивать гоблинов и заставлял Прима, все еще объятого странным плавлением, впервые по-настоящему отшатнуться. В его черных глазах, отражающих бьющееся сердце света и тьмы, мелькнул первородный ужас.

По руке Мары, по зеленым прожилкам яда, пробежала волна. Но не холода. Жара. Невыносимого, очищающего жара. Яд не отступал – он бурлил, вступая в бешеную схватку с чем-то новым, что пробивалось изнутри нее самой, отозвавшись на имя и на сердце меча. Ее тело стало полем битвы между падшей силой Ада и несокрушимой искрой Небесной Воли.

Она поняла приказ Прима. "Пробуди Его". Не меч. ВЕРАТИЭЛЯ. Хотя бы ту искру, что еще теплилась в этом осколке. Иначе… Слияние яда в ее крови и неистовой энергии пробуждающегося Артефакта Падшего Ангела разорвет ее на части еще до того, как гоблины доберутся до тела.

Она протянула дрожащую, прожилками искаженную руку не к Руне на поясе Прима… а к бьющемуся, ревущему сердцу зелено-синего ада – к рукояти Осколка Вератиэля. Последняя ставка в игре, где на кону была ее душа.

Касание было… откровением. Не просто холод или жар. Это был удар молнии по самой ее сути. Яд в ее венах взвыл, как раненый зверь, встретивший своего убийцу. Зеленые прожилки вспыхнули ослепительно, а потом – начали меркнуть. Не отступая, а втягиваясь обратно, к руке, к мечу, словно перепуганные змеи. Вместо них по коже побежали золотистые искры, крошечные, как пылинки света, несущие облегчение и невыразимую мощь.

И в этот миг – вспыхнула Руна Веков. Синий камень на поясе Прима, до сих пор лишь мерцавший, взорвался ослепительным светом глубокой, древней лазури. Он пылал, как упавшая звезда. И словно магнит невероятной силы, он притянул к себе клинок Осколка Вератиэля в руке Мары!

Меч дернулся в ее руке с такой силой, что кости хрустнули. Он устремился вверх, к сияющей Руне, словно жаждал воссоединения, или подчинения, или… уничтожения. Острие темно-зеленого (но уже пронизанного золотыми жилами!) клинка коснулось сияющего сердца Руны Веков.

Мир взорвался в беззвучии.

Резкая, абсолютная ТИШИНА. Не просто отсутствие звука – вакуум, высасывающий саму возможность шума. Зелено-синие вспышки меча, визг гоблинов, рев энергии, стук ее сердца – все смолкло. Свет не погас, но застыл, как в гигантском куске янтаря. Пылинки повисли в воздухе. Капля влаги с потолка остановилась на полпути. Время… остановилось.

Прим. Он все еще стоял в центре бури, застывшей в момент титанического столкновения. Его перламутровая кожа была теперь покрыта сетью трещин, из которых сочился не кровь, а тот же синий свет Руны. Его черные глаза были широко раскрыты, полные немого ужаса и… странного понимания. Он был мостом. Каналом между неистовой силой Падшего Ангела и бездонной мощью Руны Веков. И этот мост рушился.

Тишина длилась вечность и мгновение.

А потом… его голова. Она резко дернулась назад, с неестественной, кошмарной силой. Челюсть упала, рот раскрылся так широко, что хрящи и сухожилия затрещали и порвались с отвратительным, беззвучным хрустом. Из его глотки, из самой глубины его исковерканной сущности, вырвался ЛУЧ. Не пламени, не энергии – чистого, концентрированного СИНЕГО СВЕТА. Он был ослепительным, как взгляд самого Времени. Он бил строго вверх, в свод подземелья.

Там, где луч касался камня, происходило НЕЧТО. Камень не плавился, не испарялся. Он… рассыпался. Не в пыль, а в абсолютное ничто. Как песок, уносимый ветром из вечности. И этот распад мгновенно распространялся.

Потолок рухнул. Не обвалился глыбами – исчез, испарившись в сияющей синеве луча. Стены заколебались, а затем посыпались, обращаясь в прах и пепел времени. Пол под ногами провалился в бездонную пустоту. Гоблины, застывшие в гримасах ужаса, исчезали без следа, сметенные синим вихрем распада. Само подземелье, вся гробница, вековые камни – все переставало существовать. Это был не обвал. Это был конец. Стирание места из ткани реальности силой неконтролируемого Времени и неистовой Ярости Падшего, слившихся в одном катастрофическом импульсе.

Мара падала. Вокруг нее рушился мир. Но в ее руке, сжимающей Осколок Вератиэля, который теперь пульсировал странным, стабильным золотисто-синим светом (Руна Веков впиталась в него, стала частью его!), было тихо. Синий луч Прима, уничтожающий все, обходил ее стороной, словно защитный кокон света меча ограждал ее от распада. Она видела, как тело Прима, источающее синий свет, распадается начиная с головы, превращаясь в сверкающую пыль, уносимую вверх, в образующуюся над ними гигантскую синюю дыру небытия. Последнее, что она успела заметить – его рука, все еще протянутая к месту, где был меч, тоже рассыпалась. А потом – удар. Не о камень. О землю. Свежий воздух, пахнущий пылью и… свободой? Слепящий свет дня (или луны?) ударил в глаза. Она лежала на спине, высоко над ней зияла огромная синяя рана в небе, медленно стягивающаяся, как шрам на ткани мироздания. Вокруг – только разрушенные, оплавленные временем руины на поверхности, да глубокая воронка, уходящая в темноту – все, что осталось от подземелья и гробницы.

В ее руке, крепко сжатой даже в бессознательном состоянии, лежал Клинок. Уже не просто ядовито-зеленый осколок. Теперь он был тяжелым, теплым куском металла, по которому плескались и переливались две силы: глубокое синее сияние Руны Веков, как океанские глубины, и золотистые искры несокрушимой воли Вератиэля, как далекие звезды. Они не боролись. Они… текли вместе, создавая новый, непостижимый узор.

Мара потеряла сознание. Но прежде, чем погрузиться во тьму, последняя мысль: "Прим… Руна… Вератиэль… Алчность… Что я наделала?" Тишина поглотила ее, нарушаемая лишь слабым, убаюкивающим гулом нового артефакта в ее руке – гудением слившихся воедино Вечности и Падшей Ярости.

Сознание вернулось волной боли и гула. Мара открыла глаза. Над ней было небо. Не лазурное, а затянутое дымом и пылью от разрушений, с бледным диском солнца пробивающимся сквозь пелену. Мысли путались, налетая друг на друга, как испуганные летучие мыши: Гоблины… Сияющий Прим… Луч… Распад… Руна… Вератиэль… Обрывки кошмара, смешанные с оглушающей реальностью: она жива. Сквозь туман в голове пробивался леденящий вопрос: Что произошло на самом деле? Было ли это слияние артефактов? Или… ритуал? Поглощение? Почему именно она выжила, держа этот клинок? Просто счастливая случайность, оказавшаяся в эпицентре? Или… воля того самого несокрушимого сердца прошлого, что билось под порчей?

Ее взгляд упал на руку. Клинок. Он лежал рядом, все еще сжатый ее ослабевшими пальцами. Золотисто-синие переливы под запыленной поверхностью казались глубже, спокойнее, но гул чувствовался даже через землю. Что теперь с ним делать? Выбросить? Спрятать? Отдать кому-то сильнее? Безумие. Такую силу не отдают. Она чувствовала его теперь – не как холодную сталь, а как живой узел энергии, пульсирующий в такт ее собственному, все еще учащенному сердцебиению. Связь была установлена. Разорвать ее… могло быть смертельно. Наверное… оставить себе? Мысль была одновременно пугающей и неизбежной. Он был ее проклятием… и единственным шансом понять, что с ней произошло. Бременем и ключом.

Она с трудом приподнялась на локте, тело ныло от перенапряжения и падения. Глаза скользнули по разрушенному ландшафту – воронке, оплавленным руинам, сизой дымке на горизонте. И тогда… на небе. Высоко-высоко, там, где дым рассеивался, почти упираясь в купол небес.

Силуэт.

Темный. Не просто черный, а поглощающий свет, как провал в самой ткани реальности. Он висел неподвижно, неестественно четкий на фоне блеклого неба. И в следующий миг – расправил крылья. Огромные, могучие, очертаниями напоминающие то ли перепончатые тени, то ли сломанные лучи тьмы. В этом жесте была непостижимая мощь и древнее зло.

Мара замерла, кровь стыла в жилах. Это не было видением отравленного разума. Это было реально. Существо наблюдало. С высоты, недоступной смертным. Знало. Видело всё.

Силуэт не сделал ни движения в ее сторону. Он лишь задержался на мгновение, будто ставя точку в только что завершившемся акте. А потом – растворился. Не улетел. Не исчез в дыму. Просто… стал частью неба, как будто его и не было. Лишь легкое искривление света на том месте, где он висел, да чувство ледяного присутствия, повисшее в воздухе, говорило о том, что это не галлюцинация.

Мара долго смотрела в пустое небо, рука, бессознательно сжимая теплую рукоять Клинка Веков и Ярости. Вопросы не умолкали, а лишь множились. Страх сковывал душу. Но под ним, глубже боли и смятения, зарождалась искра. Искра того самого несокрушимого сердца, что билось в мече. Искра ярости – против несправедливости, против марионеточности, против тех, кто наблюдает свысока. Искра воли.

"Что теперь?" – прошептала она в тишину разрушенного мира. Ответа не было. Только гудение артефакта в ее руке и память о темных крыльях, раскинутых на фоне бледного солнца.