Читать книгу «Под маской хеппи-энда» онлайн полностью📖 — Антона Леонтьева — MyBook.
image

Бэзил

– Мистер Бэскакоу, это все, что вы можете сообщить нам?

Мы находились в типичной комнатке для допросов – металлический стол, металлические стулья, большое зеркало на стене, за которым наверняка скрывались любопытные. Напротив меня сидели пять человек – два представителя Министерства юстиции, агент ФБР, Министерства национальной безопасности и лощеный тип из Белого дома. Он-то и задал вопрос, исковеркав на американский лад мою русскую фамилию.

Я с полнейшим безразличием взглянул на него и промолчал. Субъект, помявшись, повторил вопрос, и мой адвокат почтительно произнес мне на ухо вполголоса:

– Бэзил, если вам что-то еще известно, то лучше сказать здесь и сейчас...

Мой адвокат, которого я знал больше двадцати лет, плохого посоветовать не мог. Еще бы, он, конечно, прав: мне следовало сказать все, что мне известно, в том числе и про тот злосчастный мешок. Но я промолчал. Сделал вид, что мучительно размышляю, хотя размышлять было не над чем. Потом качнул головой и произнес:

– Нет, джентльмены, неприятно разочаровывать вас, но добавить к моему рассказу мне нечего.

Субъекты переглянулись, а я, поджав губы, откинулся на спинку стула и прикрыл глаза. Голову пронзала нестерпимая головная боль, как будто в черепную коробку кто-то вдалбливал один за другим раскаленные гвозди. Нет, это не было следствием волнения, переживаний или страха. Больше всего в тот момент мне хотелось одного – чтобы меня оставили в покое и позволили наконец-то умереть. Ведь на белом свете мне больше было нечего делать – Джи мертва...

– Мистер Бэскакоу, предупреждаю вас, что дача ложных показаний, под которую подпадает и утаивание релевантных для следствия сведений, карается по закону, – прервал поток моих мыслей голос одного из агентов ФБР.

Я лениво взглянул на него и с тонкой усмешкой заметил (а что мне еще оставалось, как не изображать хорошую мину при плохой игре):

– Но ведь следствие уже пришло к выводу, что мой старинный приятель Филипп Карлайл застрелил...

Тут я запнулся, хватая воздух губами. Пауза. Мгновение, полное отчаяния. И снова мой голос:

– Застрелил свою супругу, после чего покончил с собой. А если так, то у следствия не могут иметься ко мне претензии, не правда ли?

Представитель Министерства юстиции пододвинул ко мне прозрачную папку, в которой находился лист бумаги. Его схватил мой адвокат, внимательно прочитал и промолвил:

– Тем самым вы склоняете моего клиента к распространению фальшивой информации...

– Тем самым мы спасаем вашего клиента от пожизненного заключения, – жестко ответил тип из Министерства национальной безопасности. – Пусть он подпишет – и может быть свободен. А мы продолжим поиск подлинных убийц.

Адвокат протянул мне папку, мой взгляд выхватил некоторые слова: «Обязуется хранить молчание... В случае разглашения сведений будет нести уголовное наказание... Поддерживать официальную версию о событиях, имевших место в ночь с...»

Текст знакомый, я уже один раз, в начале сентября 1975 года, давал подобную расписку, хранящуюся сейчас где-нибудь в недрах архива НКВД-КГБ-ФСБ на Лубянской площади в Москве. То, что американцы, как и тогда Советы, приняли решение замолчать правду, по крайней мере на какое-то время, я понял практически сразу. Что же, я живу в Америке больше тридцати лет и давно понял, что слова о торжестве демократии и независимости правосудия – не более чем пропагандистский лозунг. В случае необходимости (а данный случай, по всей видимости, подпадает под эту категорию) исполнительная власть или одна из многочисленных спецслужб вмешивается в ход расследования. Но не мне жаловаться – ведь мое имя не будет упомянуто вовсе, и никто не узнает о том, какую роль сыграл я в произошедшей истории.

А, собственно, какую именно? Богатого старого болвана, оказавшегося в неурочном месте в неурочное время. О, если бы я приехал всего на несколько минут раньше.. Впрочем, если бы приехал, одним трупом оказалось бы больше и к двум жертвам прибавилась бы еще одна – моя собственная персона. Размышляя, я пытался прогнать дурные мысли, но в том-то и заключалась трагедия: в голове у меня царила полнейшая пустота, как будто кто-то всемогущий нажал на костяную клавишу выключателя – и все мои мысли исчезли.

Не вчитываясь (а на что мне адвокат, который, несмотря на старинную дружбу, дерет неимоверный гонорар), я подмахнул бумажку, которая тотчас оказалась в лапах вертлявого представителя Министерства юстиции.

– На сем вы можете быть свободны, мистер Бэскакоу, – произнес один из типов, чьих имен я не запомнил (собственно, и не собирался запоминать).

Конечно, мне было не до их имен: хотелось одного – налить чернил и плакать. Хотя чего я, кажется, эта фраза уже запатентована. Да, все смешалось в доме Облонских... то есть в моей голове смешалось. Мне оставалось лишь надеяться: вот сейчас я разомкну веки и увижу, что нахожусь в постели, и мне привиделся дурной сон, и Джи, моя милая малышка Джи, находится тут же, под боком, живая и невредимая...

Но пробуждения, конечно же, не наступило, и моя молитва к богу, в которого я никогда не верил, осталась без ответа. Ну ты, Великий и Ужасный, Повелитель Небес и Сотрясатель Земель, Главный по Жизни и Смерти, что тебе стоит выполнить одно-единственное мое желание! Многого не прошу: сделай так, чтобы Джи оказалась жива, и забери меня к себе. Ну, можешь даже не к себе, а отправь к своему пропахшему серой кузену в преисподнюю, там, по крайней мере, подберется отличное литературное общество, так что будет о чем побеседовать с умными людьми вплоть до второго пришествия. Ау, где же ты, Господь Саваоф, Иегова, Будда, Всеединая Троица, или как к тебе обращаться? Почему же ты не отвечаешь? Я ведь предлагаю отличную сделку – душу нобелевского лауреата в обмен на душу Джи. Тебе мало? Так и быть, тогда прихвати моего адвоката и этих пятерых типов, что обманывают американскую общественность, причем, конечно же, не по своей воле, а по приказу свыше – наверняка без Белого дома здесь не обошлось. Не удивлюсь, если сама Кэтрин Кросби Форрест дала негласный приказ сообщить прессе неправду. И президентшу можешь забрать, и вообще всех людей Земли, только оживи Джи! Тебе же ничего не стоит! Ты и Лазаря воскресил, и сына своего Иисуса вернул к жизни после смерти на кресте. Ну ответь же, о Боже, дай мне знак! Дай немедленно знак! Знак!

Бокал, полетев со стола, упал на пол с кошмарным треском, как будто разорвалась вакуумная бомба. Один из агентов ФБР, смахнувший его локтем, покраснел и тотчас извинился. Мой запал, достигший за секунду до этого апогея, прошел. Да, обмельчали божественные силы за последние века – раньше на небе возникали огненные буквы «Сим победиши» или из неопалимой купины вылетала голубица, вещавшая громовым голосом... Это, я понимаю, были знаки. А что получил я – разбитый вдребезги стакан и сконфуженного агента ФБР? Так то знак был или просто случайность? Или никого там наверху и в помине нет, и я, старый глупец, распинаюсь напрасно?

Я поднялся вслед за своим адвокатом и, механически попрощавшись с допрашивавшими меня личностями, двинулся к выходу. Адвокат что-то говорил, уверяя: все закончилось самым благополучным образом. Мне захотелось схватить болтливого типа за горло и трясти его до тех пор, пока господь не выполнит моей просьбы. Может, в самом деле выхватить пистолет у одного из полицейских и взять всех в заложники, требуя от Высшего Разума оживления Джи?

Но в том-то и суть, что ничего не получится. Нет, конечно, устроить захват заложников по полной программе я могу (представляю себе заголовки новостей – «Нобелевский лауреат по литературе устраивает бойню и оказывается застреленным агентами ФБР»), но какой толк... Джи мертва, и ее уже никто не вернет. Ни бог, ни черт, ни даже я, находящийся где-то посередине между этими двумя антиподами. Интересно, шевельнулась у меня еретическая мысль, а если в самом деле перестрелять всех тут, Нобелевскую премию у меня потом посмертно отберут? Или все же оставят? Гм, так как еще ни один нобелевский лауреат убийства не совершал (вернее, не был до сих пор пойман с поличным), то ответить на сей вопрос вразумительно не сможет никто.

– Что? – услышал я изумленное восклицание своего адвоката. Его седые брови поползли вверх. Кажется, я задал ему свой вопрос вслух. – Бэзил, что ты хочешь знать?

– Ничего, – буркнул я, убыстряя шаг.

Мне хотелось одного: остаться в одиночестве. Адвокат любезно предоставил свой автомобиль к моим услугам, предложил даже, чтобы я переночевал у него, но я отверг его щедрый жест, предпочтя остановиться в отеле. Да и ночь, собственно, уже закончилась: было шесть тридцать утра. Настал день, которого Джи никогда более не увидит. Если бы меня накануне спросили, кто из нас умрет раньше, я бы без колебаний указал на собственную персону. Еще бы, ведь Джи была младше меня на тридцать три года, не страдала, в отличие от меня, сердечной недостаточностью и не перенесла три года назад мини-инсульт.

Адвокат доставил меня к отелю «Уотергейт». Что за насмешка судьбы – именно здесь мы провели нашу первую ночь с Джи почти полтора года назад. Но адвокат не мог знать об этом. Судьба-с!

Дав обещание, что пожалую к нему и его нудной супруге на ужин (наверняка вставит потом часы, проведенные в их обществе, в счет как «консультацию»), я шагнул к лифту. Оказавшись в номере, запер дверь и повалился на кровать. Наконец-то впервые за долгие часы можно было дать волю чувствам, но, странное дело, слезы, которые постоянно наворачивались мне на глаза, вдруг пересохли. Я зарычал, швырнул подушку в стену, плюнул – и слюна, взметнувшись, упала мне на лицо. Да, именно этим и завершается бунт человека против бога – полным поражением.

Я обтер плевок рукавом пиджака и, кряхтя, поднялся. Давала о себе знать усталость, и, кроме того, меня мучил голод. Ведь я планировал перекусить с Джи еще прошлой ночью, а затем предаться любовным утехам. Но ничего не получилось: Джи мертва, а мою машину вместе с корзинкой, набитой провиантом, похитил невесть кто. Вернее, какая-то странная особа, которая перелезла через ограду особняка моего старинного друга Филиппа Карлайла.

Того самого Филиппа Карлайла, который восхищался моим творчеством и моим литературным гением и которому я в итоге наставил рога. С некоторых пор он стал подозревать, что Джи ему неверна, и даже говорил со мной об этом, спрашивая моего мнения, причем он и не подозревал, что разговаривает с соперником. Вначале я думал, что ему все известно и он ведет хитрую игру, но потом понял: Филипп уверен, что жена изменяет ему с молодым типом, и такую развалину, как и я (мы с ним были одногодками), он всерьез не принимал. Я уверял его, как мог, в том, что подозрения в отношении Джи беспочвенны, а он называл меня «святым человеком» и «наивным писателем». А потом произошло то, чему давно следовало произойти: Филипп решил выследить неверную жену и застукать ее вместе с любовником с поличным. А в результате Филиппа и Джи убили.

Я встал под горячий душ, прокручивая события прошлой ночи в мозгу.

Та особа, что швырнула мне в лицо тяжеленный мешок с железяками и украла мой «Порше», вряд ли была убийцей. Потому что я помню – были еще два типа, лиц которых я не разглядел. Они выбежали из ворот и пытались поймать особу, так ловко ускользнувшую у них из-под носа. Я же, поверженный на землю ударом мешка в лицо, притворился мертвым – у типов были пистолеты в руках! Помню только, как один подошел ко мне и выдернул что-то лежавшее под моими ногами, кажется, большой конверт. И сквозь приоткрытые веки я видел, как он навел на меня пистолет, но мне повезло: сирены полицейских автомобилей были слишком близко, поэтому убийцы решили позаботиться о спасении собственной шкуры. Помню только, как другой мужчина сказал тому, что держал меня на мушке:

– Ладно, этот тип без сознания, а если нам повезет, и вообще концы отдал. Он все равно ничего не видел, так что уходим. Заказ мы выполнили – письмецо Тимоти у нас.

И убийцы скрылись. Я, приподнявшись, убедился в том, что полиция вот-вот окажется около особняка, поэтому принял мудрое решение – бежать. Меня беспокоило то, что произошло в особняке, но в тот момент ни о чем плохом я и не думал. Да и с Джи у нас был уговор: избегать опасных свидетелей, а полиция, безусловно, относилась к таковым.

Я спихнул с груди черный мешок, затем заглянул в него и обнаружил там стальные штучки, больше похожие на слесарные инструменты. Имелись также и документы, поэтому я решил прихватить мешок с собой – так, быть может, я смогу отыскать ту особу, что украла мой автомобиль и испортила рандеву с Джи. На то, что это была женщина, недвусмысленно указывала фотография на удостоверении личности – их было два, причем на разные имена. Физиономии у дам были разные, но я решил, что разберусь с этим позднее: завывания полицейских сирен не давали покоя и мне.

Будь у меня под рукой «Порше», я бы, не задумываясь, дал газу, но ведь меня лишили средства передвижения! Поэтому я, нацепив мешок на спину, нырнул под сень большого вяза – и наткнулся на ничейный спортивный велосипед, прислоненный к стволу. Не задаваясь вопросом, кому он принадлежит и можно ли его взять, я уселся на него и, тряхнув стариной, отправился в путь. Но, как говорится: «Будь попрочнее старый таз, длиннее был бы мой рассказ». Физическая форма у меня плохая, даже несмотря на то, что по настоянию Джи и врачей я уже около года посещаю тренажерный зал, в котором, впрочем, больше предаюсь ничегонеделанию и трепу со знакомыми, чем упражнениям. Да и скрыться на велосипеде от полиции трудно. Поэтому меня все же остановили и задержали, так как я вызвал подозрения. Но прежде мне удалось снять мешок и швырнуть его в ближайшие кусты: я сообразил, что лучше избавиться от непонятных инструментов и странных документов.

Так я, Бэзил Бэскакоу (а по-русски – Василий Баскаков), лауреат Нобелевской премии по литературе за 1983 год, впервые за долгие годы своей жизни и литературного творчества оказался арестованным. За те тридцать лет, что я живу на чужбине, в Америке, мне всего пару раз доводилось иметь дело с полицией – меня останавливали и штрафовали за превышение скорости, да еще как-то мне довелось стать свидетелем ограбления в супермаркете и после давать показания в суде. На том мое знакомство с американскими блюстителями порядка исчерпывалось.

Сейчас же я был подозреваемым – еще бы, странный пожилой тип, задержан неподалеку от места преступления на велосипеде при попытке покинуть Александрию и направиться в Вашингтон. Моя фамилия не произвела на полицейских ни малейшего впечатления, и я понял, что они в самом деле не имеют понятия, кто я такой. Ну что же, по всей видимости, их нельзя зачислить в стан поклонников магического реализма – жанра, в котором я творю уже без малого пятьдесят лет.

Гражданство у меня американское, но акцент – русский. А когда я упомянул о том, что являюсь лауреатом Нобелевской премии, дородная дама-полицейская, вытаращившись на меня, заявила своему напарнику, что я только что сделал чистосердечное признание и сообщил о том, что состою членом террористической организации. Видимо, имя Нобеля звучало для нее подозрительно, примерно так же, как имя Бен Ладена.

Меня доставили в полицейский участок, откуда я имел возможность позвонить своему адвокату, на счастье проживающему в Вашингтоне, и попросил его немедленно прибыть ко мне. Надо отдать ему должное, свой гонорар он отрабатывать умеет – примчался через сорок минут.

Потом мне предстояло узнать сногсшибательную, причем в прямом смысле этого слова, весть – Джи мертва. А также мертв и Филипп. И меня на полном серьезе подозревали в причастности к их убийству. Поэтому, следуя совету адвоката, я выложил все (вернее, почти все): как сделал своего старого друга, самого известного журналиста Америки, рогоносцем, как тайно встречался с его молодой женой и занимался с ней сексом, как мы собирались ночью встретиться в особняке, используя то обстоятельство, что Филипп находился в Европе. Поведал я и о том, что немного задержался (на полпути вспомнил, что забыл купить персики, которые так любила Джи, поэтому пришлось развернуться и съездить за ними), а также о том, как мне под ноги свалился некто с забора. О мешке я в тот момент, потрясенный новостью о смерти Джи, забыл, а когда вспомнил, решил, что данную деталь стоит утаить. Потому что я уже принял решение и не хотел, чтобы мне помешали воплотить его в жизнь.

Более всего допрашивавших меня полицейских заинтересовало упоминание субъектов с пистолетами, изъявших письмо от некоего Тимоти, но они не смогли ничего уточнить, потому что заявились представители одного из самых могущественных штатовских ведомств. Полицейским пришлось ретироваться, и меня перевезли в Вашингтон, в штаб-квартиру ФБР, где все началось заново: допрос, показания, терзания души.

Я постоянно переспрашивал, желая уточнить, не произошло ли ошибки – может быть, Джи удалось спасти? Но ошибки не было – мне презентовали фотографии, сделанные на месте преступления: Филипп с аккуратной дыркой в голове и Джи с точно таким же отверстием во лбу, который я многократно покрывал поцелуями.

Она была убита, она была мертва, и надежды не оставалось. Что происходило дальше, я помню не очень хорошо: вопросы, вопросы, вопросы. Я заново повторял одно и то же и желал единственного – скончаться тут же, на месте, и присоединиться к Джи. Плохо только, что на том свете меня поджидает и Филипп, который наверняка захочет намылить мне шею за то, что я соблазнил его жену.

Впрочем, соблазнила меня она: я бы никогда не позволил себе переспать с женой своего старинного друга. Ведь именно он в середине семидесятых помог мне, диссиденту из СССР, прибывшему в Штаты (причем не по собственной воле, а выдворенному из Союза в спешном порядке и по специальному постановлению Президиума Верховного Совета СССР лишенному советского гражданства), найти издателя для моего нового романа и войти в богемное общество Восточного побережья.

Да, Филу я был обязан очень многим, в том числе и самой большой любовью своей жизни.

В Союзе у меня была жена, но, когда разразилась вся катавасия, она предпочла немедленно подать на развод и заклеймить меня. Интересно, что много позже, уже после развала СССР, когда я впервые снова приехал в Москву, мы встретились с Ниной: к тому времени я был всемирно известным, уважаемым и, что самое главное, чрезвычайно богатым писателем. Нина клялась мне, что ее заставили так поступить, что она до сих пор любит меня. Но я не мог простить ей того, что она не позволила мне перед тем, как меня отконвоировали в аэропорт, где запихнули в самолет на Нью-Йорк, повидаться с сыном. Долгие годы я мечтал снова встретиться с Павликом, который остался в моей памяти стеснительным мальчиком пяти лет с волосиками цвета льна. Но я упустил из виду, что прошло больше пятнадцати лет, и передо мной оказался высоченный молодой человек, студент четвертого курса одного из столичных вузов. Он был польщен встречей со мной, но называл исключительно на «вы» и по имени-отчеству, Василием Петровичем, а когда я попытался обнять его и прижать к себе, отстранился и заговорил о том, что собирается скоро жениться. Павел пригласил меня на свадьбу, но там я был чужим человеком, посторонним, свадебным генералом, реликтом (или реликвией?) и привлекал всеобщее внимание – так бы, наверное, люди глазели на лох-несское чудовище, если бы его удалось изловить, или на живого марсианина, извлеченного из-под обломков потерпевшей крушение «летающей тарелочки».

С Павликом я поддерживаю связь до сих пор, по моему приглашению он два раза был вместе со своей семьей у меня в гостях, но на этом, собственно, и все. Получилось, что, заставив уехать из страны, у меня не только отобрали право быть его отцом, но и право стать дедом для двух его дочурок. Я для них странный субъект, пресловутый богатый американский дядюшка, эксцентричный чудак, терпеть общество которого можно лишь в обмен на щедрые подношения с моей стороны.

1
...
...
11