3

Кофейня оказалась дешевой забегаловкой с грязными окнами и неистребимым запахом киевских котлет. Глеб и Лиза сидели за маленьким столиком, накрытым клетчатой клеенкой, и пили кофе. Вернее, кофе пил Глеб, а девушка сосала через трубочку земляничный коктейль из дешевого граненого стакана.

Красавицей в общепринятом смысле слова Лизу Фаворскую назвать было нельзя. Но она была чрезвычайно обаятельна. В ее лице было что-то незавершенное, казалось, в нем не хватает последней детали, штриха, словно Создатель в самый последний момент отложил кисть, предоставив девушке самой завершать работу. Но она с этим явно не торопилась. Бледная кожа, грустные глаза, голубоватые прожилки на висках, тонкие руки с необычно длинными пальцами. Облик ее настолько не сочетался с интерьером забегаловки, что Глеб не удержался и спросил:

– Вы всегда здесь обедаете?

Девушка оторвалась от соломинки, спокойно посмотрела на Корсака и ответила:

– Честно говоря, впервые. Давно хотела сюда зайти, но боялась одна.

– И что же вас сюда тянуло?

– Исследовательский интерес. Люблю бывать в странных местах.

Глеб понимающе кивнул.

– Представляю, как вы удивились, когда узнали про дядино завещание, – сказал он, отхлебнув кофе.

Лиза пожала острыми плечами:

– Не очень. А кому еще Виктор мог завещать свои миллионы? У него ведь нет детей. Со своей драгоценной женушкой он развелся несколько месяцев назад. Кстати, вы ее знаете?

– Немного.

– Она красивая. Настоящая femme fatal^[3]. И наверняка стерва.

Глеб удивленно воззрился на девушку:

– Почему вы так думаете?

– Мама говорила, что Виктор вечно связывается со стервами. Впрочем, моя мама часто говорила глупости. – Лиза схватила губами ускользающую соломинку, но неожиданно выпустила ее и произнесла с мстительной насмешливостью в голосе: – Послушайте, а ведь эта femme fatal наверняка сейчас кусает себе локти. Угораздило же ее так рано развестись!

Девушка подождала, не ответит ли Глеб, и, поскольку он промолчал, заговорила снова:

– А у вас интересное лицо. Было бы прикольно написать ваш портрет. С голым торсом.

– Я видел ваши работы. Не думаю, чтобы мне это понравилось, – сказал Глеб.

Девушка прищурила зеленые глаза и засмеялась:

– Не бойтесь, парниша, я работаю в разных манерах. В том числе и в реалистической. Уж как-нибудь намалюю ваш великолепный волевой подбородок. Ну и то, что пониже, естественно.

Глеб изобразил улыбку. Потом стер ее с лица и спросил:

– Давно рисуете?

– Не очень. Несколько лет назад мы с мамой приехали на два дня в Москву и остановились у Виктора. Он к тому времени только начинал заниматься коллекционированием. Все два дня я таращилась на картины. А потом решила, что когда-нибудь научусь рисовать так же.

– И здорово в этом преуспели, – заметил Корсак.

Лиза поглядела на него исподлобья:

– Издеваетесь?

Глеб покачал головой:

– Нисколько. В вас виден талант.

– Разглядели-таки? Вы очень зоркий человек, гораздо зорче моих преподавателей. Не к столу будут помянуты.

Она вновь ухватила губами соломинку. А Глеб отхлебнул кофе и сказал:

– Не думал, что в наше время есть люди, которые вручную рисуют афиши.

– А я и сама не думала, пока объявление в газете не увидела. У нашего кинотеатра такая фишка. Типа все вживую. Ручная работа, и все такое.

Втянув очередную порцию коктейля, Лиза небрежно облизнула губы кончиком языка. Весьма эротично. Вообще, все, что делала эта девушка, выглядело здорово.

– Нравятся? – поинтересовалась Лиза, перехватив взгляд Корсака.

– Что? – не понял он.

– Мои губы. Разве вы не на них смотрели?

Корсак усмехнулся.

– У меня очень чувственные губы – все так говорят, – продолжила девушка таким тоном, словно говорила о чем-то само собой разумеющемся. – Мама говорила, что я бужу в мужчинах похоть. Она думала, что это оскорбление, но, по-моему, это здорово – будить в мужчинах похоть. Как вы считаете?

– Честно говоря, я над этим не думал.

– Зря. Это же природа – против нее не попрешь. Все мужчины – похотливые самцы. По-моему, чем похотливее, тем лучше.

– Почему?

Она пожала плечами:

– Люблю мужчин, которые не скрывают своих истинных намерений. Вот вы явно не такой. Вы себе на уме.

– Я вижу, вы очень уверены в собственной неотразимости, – сказал Глеб.

Девушка весело улыбнулась:

– Конечно. У меня множество поклонников. Среди них есть даже один известный банкир. И один француз – сотрудник визовой службы. С визой, которую он мне сделал, я могу кататься в Париж, когда захочу. Расскажите мне о Викторе, – неожиданно попросила Лиза.

Глеб поставил чашку на стол.

– Мы с ним вместе учились в университете, – сказал он.

– Ага. Значит, вы тоже изучали историю культуры? Вы, наверно, жутко умный. Ну как? Умный?

– Чудовищно, – ответил Глеб.

– Я так и знала. У вас взгляд умного человека, который всех вокруг считает дураками.

Глеб неопределенно пожал плечами и спросил, чтобы сменить тему разговора:

– Откуда вы приехали?

– Из Барнаула, – ответила девушка. – Полгода назад. Думала, что здесь легче найти работу. Ну там… сделать карьеру, и все такое.

– И как? Получается?

– Пока не очень. Но я уже знакома с несколькими галеристами. Двое из них сделали мне выгодные предложения, но я пока раздумываю.

– О чем?

– Ложиться с ними в постель или нет, – ответила Лиза, схватила губами соломинку и шумно втянула очередную порцию коктейля. На этот раз она не просто облизнула губы, а провела языком по губам медленно и плавно, с легкой усмешкой поглядывая на Корсака. – Я слышала, что многие женщины делают карьеру через постель, но мне кажется, что должны быть и другие способы. Вы, случайно, не знаете?

– Что? – не понял Корсак.

– Есть другие способы или нет?

– Должны быть.

– Вот и я так думаю, – кивнула Лиза. Затем внимательно посмотрела на журналиста и сказала: – А теперь колитесь – что вас ко мне привело? Ведь не о жизни потрепаться вы сюда пришли, правда?

– Правда, – кивнул Глеб. – Дело в том, что за пару часов до смерти вашего дяди я с ним беседовал. Дело было в ресторане «Ночная регата». Он попросил меня взять на хранение одну вещь. И эта вещь до сих пор у меня.

– Интересно, – проговорила Лиза. – А что за вещь?

– Картина фламандского художника ван Тильбоха. «Автопортрет со смертью».

Если девушка и удивилась, то ничем не выдала своего удивления. Лишь пожала плечами и сказала:

– Зачем ему это понадобилось? У него что, не было?

– Уверен, что была.

– Тогда какого черта он обратился к вам?

– На этот вопрос я ответить не могу. Ваш дядя просил оказать услугу. Я так и сделал.

– Ясно. А от меня-то вы чего хотите?

– Картина все еще у меня, – сказал Корсак. – А вы наследница Виктора.

– Хотите, чтобы я ее забрала?

– Наоборот. Хочу, чтобы она еще какое-то время побыла у меня.

Девушка подозрительно посмотрела на Корсака и спросила:

– Почему?

– Ваш дядя чего-то опасался, – ответил Глеб. – И я хочу узнать – чего именно.

– Вон оно что. Думаете, картина вам в этом поможет?

– Не исключаю.

Лиза нахмурила брови:

– Не понимаю, зачем вам все это? Вы же не следователь.

– Нет, но я ужасно люблю совать нос в дела, которые меня не касаются.

Лиза кивнула:

– Бывает. Что ж, пускай побудет у вас. Правда, у меня есть одно условие.

– Какое?

– Я хочу, чтобы вы информировали меня о ходе вашего журналистского расследования. Это ведь так называется?

Глеб опешил:

– Это еще зачем?

– Если вы не заметили – я жутко любопытная девица. И так же, как и вы, люблю совать нос куда не надо. К тому же я наследница Виктора. А значит, дело касается меня напрямую.

Корсак поскреб ногтем горбинку на носу.

– Определенный резон в ваших словах, конечно, есть, – задумчиво проговорил он.

– Значит, договорились, – удовлетворенно кивнула Лиза. – И каковы будут наши первые шаги?

– Наши? – Корсак с изумлением воззрился на девушку. – Вы о картине?

– О ней, – кивнула Лиза.

– Гм… А в вас чувствуется деловая жилка. Я думаю, что для начала было бы неплохо просветить ее рентгеном.

– Отличная идея! – одобрила Лиза. – Я однажды видела, как это делается. Жутко интересно. Могу порекомендовать одного московского реставратора. Очень забавный человек и, кажется, немного влюблен в меня. Фамилия у него Долгих, но я зову его Долгоносик. Дать вам телефон?

Корсак помолчал. Ему не очень-то нравилась ретивость девушки, однако ее связи могли пригодиться.

– А он действительно хороший реставратор? – с сомнением в голосе поинтересовался Глеб.

– Один из лучших! – заверила Лиза.

– Что ж… давайте.

Лиза достала из нагрудного кармана комбинезона маленький блокнотик, полистала его, потом продиктовала номер. Глеб внес его в память телефона.

– Представьтесь каким-нибудь моим родственником, – сказала Лиза. – Например, двоюродным братом.

– С чего вдруг такие сложности?

Лиза посмотрела на Корсака, как на кретина:

– Как это? Да иначе он просто умрет от ревности. Или вас прикончит. Направит на вас лампу Вуда, и – фьюить! – прожжет дыру. В этом, конечно, есть и свои плюсы. Например, вентилятор в жару не понадобится. Будете проветриваться естественным образом.

Корсак улыбнулся:

– У вас изощренная фантазия.

– Есть такое, – кивнула Лиза. – Тяжело, наверное, зависеть от женщины с изощренной фантазией? А я вот всю жизнь мечтала, чтобы от меня зависел такой мужчина, как вы. Самоуверенный и упрямый.

– Кто от кого зависит – это еще вопрос, – сказал Корсак. – Вот отдам вам картину, и будете носиться с ней по городу сами.

Лиза фыркнула:

– Подумаешь. Найму частного детектива, и он все сделает.

– Много у вас знакомых детективов?

– Ни одного.

– Ну тогда и не выпендривайтесь.

Лиза приложила пальцы к виску и торжественно произнесла:

– Есть, мой капитан! Ну хватит хмуриться. Не думайте, что я такая уж вредина. Езжайте к Долгоносику и проверьте, нет ли у Тильбоха пятен в легких или еще какой-нибудь болячки. Захотите – позвоните мне. А нет… – Она пожала плечами. – Одной обиженной дурочкой на свете станет больше, только и всего.

4

Реставратор Семен Иванович Долгих оказался худым, невзрачным человеком. Лицо у него было грустное: печальные глаза, спрятанные за синими стеклами очков, печальный, вялый рот. Даже длинный нос был приделан к лицу под каким-то трагическим углом.

– Вы приехали раньше, чем я ожидал, – едва поздоровавшись, произнес Долгих кислым голосом. – Мне нужно закончить работу. Придется подождать минут пятнадцать. Полагаю, на кухне вам будет удобно. Картину можете оставить в прихожей.

Корсак поставил завернутую в бумагу доску на пол и пошел следом за хозяином дома. Проводив Корсака на кухню, Долгих ушел в комнату. Глеб вынул из кармана пальто колоду карт, перетасовал их и принялся раскладывать пасьянс на столе, между тарелками с остатками еды и стаканами с присохшими к стенкам чаинками. Минут через десять Долгоносик вернулся. Глянул на разложенные карты и сказал:

– Сюда лучше положить бубновую даму. Но было бы лучше, если б вы занялись этим в другом месте.

– Почему?

– Не люблю карты. Однажды я очень сильно проигрался в поезде, и с тех пор они вызывают у меня нервозность. Будете чай?

– Предпочел бы кофе.

– У меня только растворимый.

– Сгодится, – сказал Глеб, пряча колоду в карман.

Вскоре кофе был готов. Корсак придвинул к себе чашку и принюхался. Судя по запаху, качество отвратительное. Долгоносик подцепил кусочек сахару, бросил в чай и принялся меланхолично помешивать, громко и монотонно звякая ложечкой. Спустя полминуты Глеб не выдержал и небрежно заметил:

– Слаще он уже не станет.

– Что? – не понял реставратор.

– Я говорю: сахар давно растворился, так что можно перестать гонять волну в чашке.

Долгих усмехнулся тонкими бледными губами:

– Не любите звон?

– Однажды я выпил слишком много чая в поезде, и с тех пор звон чайных ложек вызывает у меня нервозность.

– Веселый вы человек, – грустно констатировал реставратор.

У Долгоносика была странная манера говорить: после каждой реплики он чуть-чуть втягивал голову в плечи и быстро стрелял глазами вокруг, словно кто-нибудь мог ударить его дубинкой по голове за то, что он чаще положенного открывает рот.

– Так, стало быть, вы брат Елизаветы Андреевны? – снова заговорил реставратор. – Вероятно, вы хорошо ее знаете. Скажите, что она за человек?

– А разве вы сами не знаете?

Долгоносик печально покачал головой:

– Нет. Она ничего про себя не рассказывает. Видите ли, у меня на ее счет самые серьезные намерения. Я хочу знать о ней как можно больше. Я некоторым образом… влюблен в нее.

– Мы жили в разных городах и редко общались, – сказал Корсак.

– Ну, может, она вам что-нибудь рассказывала?

– А что именно вы хотите узнать?

Долгоносик покраснел. Затем откашлялся в кулак и неуверенно заговорил:

– Один наш общий знакомый утверждал, что Лиза… ну, когда она еще только приехала в Москву… устроилась на работу в одну… э-э… фирму. – Он замялся, явно не находя подходящего слова. – Ну, в общем, это место, куда приходят состоятельные господа, которые хотят, чтобы их слегка… – Долгоносик сделал неопределенный жест рукой и посмотрел на Корсака. – Вы понимаете, о чем я?

– О плетках и наручниках?

Долгоносик грустно кивнул:

– Именно. Этот мой знакомый говорит, что якобы видел ее фотографию в Интернете. Не то чтобы я ему верил… Тем более девушка на фотографии была в маске. Но иногда… Иногда я думаю, что она на это способна.

– Они все на это способны, – заметил Корсак. – К счастью, плеток и наручников на земле меньше, чем женщин. Иначе веселенькая бы у нас с вами началась жизнь.

Глеб сунул в рот сигарету и весело подмигнул реставратору. Тот кисло улыбнулся в ответ и попросил:

– Не курите здесь, пожалуйста. Не выношу дыма.

Корсак послушно убрал сигареты в карман.

– По телефону вы сказали, что хотите обследовать картину с помощью рентгеновских и ультрафиолетовых лучей. Могу я узнать – зачем вам это?

– Есть причина, – сказал Корсак.

Долгоносик помолчал, затем угрюмо спросил:

– Это она вас попросила? Лиза?

– Да.

Он подумал и сказал:

– Что ж… Пожалуй, я могу это устроить. Когда вы хотите получить заключение?

– Чем раньше, тем лучше. Желательно прямо сегодня.

Долгоносик покачал головой:

– Это слишком быстро.

– Лиза настаивала, чтобы я обратился именно к вам, – заметил Глеб.

Дряблые веки реставратора едва заметно дрогнули. Он недоверчиво покосился на журналиста и тихо спросил:

– Это правда?

– Чистейшая, – заверил его Корсак. – Она сказала, что с вашей помощью можно проделать эту работу быстро и качественно.

Реставратор колебался.

– Даже не знаю. Хотя… если это действительно так срочно…

– Срочнее не бывает. Можно сказать, что от этого зависит дальнейшее материальное благополучие Елизаветы Андреевны.

Долгоносик внимательно посмотрел на Глеба сквозь бледно-синие стекла очков.

– Значит, это связано с завещанием покойного Фаворского? – спросил он.

Глеб молча кивнул, удивляясь с какой скоростью распространяются новости.

– Что ж, – сказал Долгоносик. – Сделаю все, что от меня зависит. Позвоните мне сегодня вечером. Часиков этак в девять. А теперь простите, мне нужно работать.

5

Войдя в первый гуманитарный корпус МГУ, Глеб ощутил прилив ностальгии. Здесь все осталось так же, как восемь лет назад. По «сачку» (так студенты называли холл) ходили группами и порознь молодые парни и девушки. Парни были говорливыми и поджарыми, а девушки все до одной красавицы. Нежные лица, на которых еще не осела пыль времени и зола сгоревших лет, белозубые улыбки, стройные фигуры, голые пупки, длинные ноги, попки, туго обтянутые джинсами. У Глеба защемило в груди. Он вдруг почувствовал, как постарел. Хотя его, пожалуй, еще можно принять за какого-нибудь озабоченного аспиранта.

Прежде чем подняться наверх, Глеб – просто для того, чтобы подольше повариться в студенческом «котле», подзарядиться жизненной энергией, – подошел к киоску и купил себе шоколадный батончик. Есть не хотелось, и он сунул батончик в карман.

«Пока еще живы, – грустно думал Глеб, глядя на снующих вокруг жизнерадостных ребят. – Но время убивает и их. Даже сейчас убивает, когда они просто сидят на приступке и грызут свои чипсы и сухарики».

На кафедре профессора Северина не оказалось.

– Вы Корсак? – поинтересовался у Глеба тощий бледный лаборант с унылым лицом и круглыми, как обточенные водой камни-голыши, глазами. (Перед приходом Корсака лаборант читал книгу и, судя по взгляду, мыслями все еще был в ней.)

Глеб ответил утвердительно.

– Игорь Федорович почувствовал себя плохо и поехал домой, – сообщил лаборант. – Он пытался вам позвонить, но вы были недоступны.

– Мой телефон был недоступен, – поправил Корсак. – А сам я доступен в любое время дня и ночи. Давно он уехал?

– С полчаса назад.

Глеб посмотрел на часы и нахмурился. Уходя, протянул лаборанту шоколадный батончик:

– Спасибо, – невозмутимо поблагодарил лаборант и сунул батончик в карман пиджака. Затем, потеряв к Корсаку всякий интерес, снова взялся за свой талмуд.

Профессор-культуролог Игорь Федорович Северин встретил Корсака в домашнем халате и тапочках, с шарфом на шее. Северину было сорок семь лет, однако выглядел он старше – отчасти благодаря седой шевелюре, отчасти – небольшой «профессорской» бородке, которая украшала его узкий, как у Дон Кихота, подбородок. Однако голубые глаза Северина поблескивали ясным и чистым блеском, как у молодого человека, а в черных бровях не имелось ни единого седого волоска.

– А, Глеб! Входи, входи. – Говорил профессор хрипло и в нос.

– Здравствуйте, Игорь Федорович. – Корсак посмотрел на шарф, перевел взгляд на покрасневшие глаза своего бывшего учителя и спросил: – Что, совсем расклеились?

– Ангина, будь она неладна. Вечная моя напасть. – Северин расслабленно махнул рукой. – Да ну и черт с ней. Дай-ка лучше я на тебя взгляну. Н-да… Годы действительно никому не идут на пользу. Кстати, ты в курсе, что галстук… а я полагаю, что эта красная тряпочка у тебя на шее – все-таки галстук… так вот, что галстук полагается носить на груди, а не на плече?

– Правда? – улыбнулся Глеб. – Жаль, что мне раньше никто этого не сказал. – Он поправил съехавший в сторону узел. – Так лучше?

– Намного, – кивнул Северин. – Теперь даже могу пустить тебя в гостиную.

Едва они вошли в комнату, как из клетки, стоящей на подоконнике, раздался гортанный крик:

– Кар-рамба! Свистать всех наверх!

Огромный, разноцветный попугай энергично раскачивался на деревянном шестке.

– Угомонись, Бенвенуто, – строго сказал ему профессор, и попугай замолк.

– Жив еще, курилка? – улыбнулся Глеб, весело глядя на красавца попугая.

– Этот разбойник нас с тобой переживет, – улыбнулся Северин. Он достал из кармана халата трубку и сунул в рот. – Ну что же ты встал? Давай садись, где тебе удобней, и рассказывай. Все-таки года два не виделись.

– Три, – сказал Корсак.

– Тем более! Ты пока подготовься, а я сделаю кофе.

Глеб уселся в кресло, а Северин отправился на кухню.

– Гр-ром победы раздавайся… – послышался из кухни его густой, сочный баритон.

Глеб улыбнулся и устало вытянул ноги, наслаждаясь комфортом. Взгляд его упал на небольшую пепельницу, в которой лежали два белых окурка со следами губной помады на фильтре. Глеб усмехнулся и покачал головой.

Вскоре Северин вернулся с двумя чашками ароматного кофе. Минут двадцать преподаватель и его бывший ученик трепались о жизни. Во время разговора Северин держал во рту трубку, но не зажигал ее по причине больного горла.

Дождавшись паузы в очередном монологе профессора, Глеб закурил, показал сигаретой на пепельницу и спросил:

– Это серьезно?

Северин посмотрел на испачканные помадой окурки и слегка покраснел.

– Серьезней, чем я думал, – сказал он. – Видишь ли… смешно говорить, но я вроде как надумал жениться.

Глеб присвистнул:

– Еще один холостяцкий бастион пал?

– Ну, рано или поздно это должно было случиться, – ответил профессор. – Я никогда не давал обет безбрачия, ты же знаешь.

– И кто эта коварная соблазнительница?

Северин улыбнулся:

– Историк. Хорошая женщина. На десять лет моложе меня.

– На свадьбу-то пригласите?

– Обязательно. Если не будешь зубоскалить.

Северин откинулся на спинку кресла, подставив падавшим из окна солнечным лучам свое лицо вышедшего на покой флибустьера, прищурил глаза и сказал: