Замок не открывался. Клетка не желала выпускать добычу. Полицейский надзиратель Мохов пыхтел и бранился с ключом, не желавшим проворачиваться. И даже выразился по-московски витиевато, но исключительно себе в усы. Пушкин наблюдал за его мучениями с полным равнодушием. Он считал, что нет ничего хуже, чем помогать не умом, а тупой силой. Силой надзиратель и так не был обижен, а вот лишний раз смазать замок ленился.
– Что же за копотун[8] такой на мою голову сдался, – бормотал Мохов, с такой силой дергая головку ключа, что мог надломить поворотный зубчик. Навесной замок скрипел, но не сдавался. Заело накрепко. Заключенная рисковала остаться за решеткой надолго. Не по воле закона, а по прихоти ржавчины.
Дело уже шло на принцип: кто кого – замок надзирателя или надзиратель тупую железку. Наконец Мохов вцепился мертвой хваткой и выжал из себя с хрипом и свистом всю силу, какая скопилась в мышцах, без остатка. От натуги лицо его побагровело, щеки раздулись – казалось, еще немного, и надзиратель лопнет мыльным пузырем. Человек оказался крепче железа. Замок жалобно крякнул и сдался.
– Вот же какая вещь коварная, – сказал Мохов, тяжело дыша, вытаскивая из ушек замковый хомут и открывая решетку. – Выходите, барышня…
Исполнять приказание заключенная не спешила. Агата прижалась к стене, разглядывая пол.
– Я никуда не пойду, – заявила она.
Мохов ухмыльнулся.
– Вот тебе раз… От еды и питья отказалась, а теперь новый фокус. Тут у нас быстро послушанию учат, – и он внушительно помахал кулаком, в котором был зажат поверженный замок. – А ну, очищай камеру!
Агата бросила взгляд, от которого Пушкин должен был разлететься в осколки. Если бы был стеклянным.
– Что вы со мной хотите сделать? – спросила она так строго, будто имела на это право.
Такое поведение надзиратель не одобрял. Если бы не чин из сыскной, давно бы выволок дамочку, характер арестованных он умел ломать, как спички.
– В тюрьме до суда держат, нечего в участке прохлаждаться, – сказал он, двинувшись к ней.
Агата отпрянула в дальний угол камеры, то есть на полшага влево.
– Не подходите ко мне… Не смейте… Я закричу…
Сопротивление раззадорило. Тут не с замком дело иметь. Мохов просунул руку и рывком выдернул упрямую девицу. Агата и охнуть не успела, ну, немножко успела, как оказалась за порогом камеры. Решетка захлопнулась. Силой надзиратель обладал недюжинной. Держал ее руку, как веточку, которую мог сломать в любую секунду. Было больно, Агата изогнулась в неудобной позе, когда локоть оказался выше лица, но не плакала. Даже слезинки не уронила.
На ее мучения Пушкин взирал с полным спокойствием.
– Куда прикажете, вашбродь? – спросил Мохов, маленько поддернув локоть девицы, от чего та еле удержалась на ногах.
Пушкин развернулся и пошел из арестантской. Надзиратель двинулся за ним, не замечая, что Агата упирается. С легкостью тащил за собой, будто ничто ему не мешало. Сопротивление было бесполезно – Агата сдалась и шла куда вели. На крики сил уже не хватало.
Перед участком стояла пролетка с замерзшим извозчиком. Пушкин кивком указал Мохову, чтобы пленницу подсадили на ступеньки. Что надзиратель и проделал – так просто, будто подсаживал ребенка. Агата взлетела наверх, шлепнулась на диванчик и забилась в угол.
– Благодарю, – сухо бросил Пушкин Мохову, запрыгнул сам и аккуратно присел рядом.
Извозчик обернулся.
– Куда прикажете?
– Трогай помалу.
Пролетка вывернула с Ипатьевского переулка и двинулась вниз по Ильинке. Агата сидела затравленным зверьком.
– Куда меня везете? В тюрьму?!
Пушкин медлил с ответом, старательно глядя вперед, на конскую спину.
– Куда предпочитаете? – спросил он.
– Не хочу в тюрьму… Не имеете права… Я не убийца, чтобы меня в тюрьму, в кандалы, в цепи… Законы знаю, – торопливо говорила Агата.
– Я спросил: куда отвезти вас на завтрак?
Весь пыл, который она приготовила, чтобы сражаться за свободу до последней капли крови, вдруг оказался не нужен. Агата растерялась.
– В «Славянский базар»! – с вызовом заявила она.
– Извозчик, на Никольскую, – приказал Пушкин.
Поправив меховую шапочку, сбившуюся от переживаний, Агата засунула голые руки под мышки, в солнечный день мороз стоял крепкий, и сидела нахохлившейся птичкой. Доехали в молчании.
Агата нарочно хотела пройти в ресторан мимо портье, но Пушкин, мягко подхватив под локоть, направил ее к главному входу. В гардеробе Пушкина узнали, встретили с поклоном. Гардеробщик принял полушубок Агаты с почтением, как королевскую мантию.
На «поздний завтрак» собралось не слишком много гостей, время было не настолько позднее, официанты скучали. К ним подлетел самый расторопный и проводил к дальнему столику, который выбрала Агата. Как будто хотела спрятаться от всех. Пушкин предложил заказывать, что ее душе угодно. Агата не прикоснулась к меню, ей было все равно, главное, чтобы поскорее. И кофе, как можно быстрее кофе… Официант поклонился и обещал исполнить «сию минутку-с».
Пушкин огляделся. Ангелины, к счастью, не обнаружилось. Внимание его привлек крупный толстяк, который жадно, как голодный, ел, заглатывая пищу огромными кусками. Рядом с ним сидела миниатюрная блондинка в траурном платье с покорным видом вышколенной жены. Черты лица толстяка показались знакомыми.
– Вы мне поверили?
Он машинально коснулся сюртука там, где за поясом был револьвер.
– Нет, не поверил.
– Задобрить решили? Накормить – и в тюрьму? У вас ничего не выйдет! – угроза вышла беспомощной.
– Ваша ошибка вас оправдала, – ответил Пушкин.
В это тяжелое утро Агата с трудом понимала, что он ей говорит. Ночь, проведенная в камере в голоде и холоде, даром не прошла.
– Какая ошибка?
– Сдали перстень в ломбард. Даже если все, что рассказали о знакомстве с Немировским, чистая ложь и таинственный «АК» – это вы, перстень в ломбарде – ваше алиби.
– Почему?
– Потому что не забрали ни кошелек, полный денег, ни золотые часы, ни брильянты его жены. А пытались получить копейки за фальшивый брильянт. То есть не брильянт, а горный хрусталь.
– И что же теперь? – робко спросила она.
– Наша сделка в силе.
Агата зажмурилась и прошептала что-то одними губами.
Очень кстати официант явился с подносом холодных закусок и чашкой дымящегося кофе. Он пожелал приятного аппетита, сообщил, что явится по малейшему мановению, и исчез привидением. Агата выпила кофе почти залпом, чего дамам не следует делать, и даже запрокинула чашку, что было верхом невоспитанности. Но такие мелочи ее не смущали, а Пушкина тем более.
– Поешьте, – сказал он. – Вам понадобятся силы.
Она взглянула на нарезанное мясо, теплые салаты, рыбные закуски и поморщилась.
– Не могу. Даже подумать о еде не могу. В горло не идет.
Пушкин пожал плечами и положил на тарелку холодной буженины с хреном и груздями.
– Если вам интересно, я выполнила часть нашей сделки.
– Не знал, что сделка состоит из частей. Какую именно?
– Его брильянты не появлялись, – сказала Агата, наблюдая за тем, как он ест. – Воровской мир к их исчезновению касательства не имеет.
– Откуда сведения? – спросил Пушкин, насаживая на вилку упитанный груздь и отправляя прямиком в рот.
– С Сухаревки.
– Солидное заведение. Врать не будут.
– Из-за вас поссорилась с воровским миром.
– Лишиться такого круга знакомых – большая потеря.
– Вовсе не смешно. Теперь мне в Москву и носа не сунуть.
– Вам и так в Москву носа не сунуть. Мы теперь на страже, – философски заметил Пушкин. – Съешьте хоть немного.
Агата заставила себя положить на тарелку листик холодной говядины, ткнула вилкой и отбросила.
– Зачем продержали меня ночь в камере? – тихо спросила она. – Помучили? Добились своего? Доволен, сильный мужчина?
Меньше всего Пушкину пристали лавры мучителя хорошеньких барышень. Но и оправдываться было не в чем.
– Любой чиновник полиции на моем месте повесил бы на вас смерть Немировского и получил бы благодарность от начальства, – наконец ответил он. – Никому не хочется оставлять незакрытые дела перед праздником. Считайте это малой платой за вранье. Вернемся к Немировскому.
Сейчас ей не хватало сил устроить хороший скандал, который заслуживал надменный господин из полиции.
– Требуется знать о нем как можно больше, – мирно сказала Агата. – И как он умер.
– Разумное предложение.
Пушкин промокнул губы и коротко описал обстоятельства дела, не упуская факты и точно раскладывая их по полочкам. Агата слушала внимательно, не перебивая. Пока он не закончил.
– Пентакль на полу… Зарезанный петух… Отравление лекарством… – проговорила она задумчиво. – Все, чтобы представить как сердечный приступ? Что-то странно.
– Соглашусь, – сказал Пушкин. – Еще одна мелочь: привидение.
Агата проверила: не шутка ли? Пушкин был серьезен.
– Какое привидение? – спросила она.
– Самое заурядное. Появилось в час смерти Немировского в его номере. А до того заглядывало в окна его дома.
– Пушкин, вы серьезно?
– Так говорят свидетели. Прочее зависит от точки зрения на привидения вообще и на рациональные причины преступления.
Впервые за утро она улыбнулась.
– Вы говорите, как сухарь-ученый.
– Я математик, – ответил Пушкин, борясь с застрявшим меж зубами кусочком мяса. – Только на службе в сыскной полиции.
– Наверное, преступления раскрываете по формуле?
– Почти угадали.
Агата откинулась на спинку стула, понемногу приходя в себя.
– Только подумать: формула преступления. Жаль, воры не знают.
– Формула сыска, – поправил Пушкин.
– Раскройте секрет: что в нее входит?
– Никаких секретов: в формулу надо занести все известные и неизвестные члены.
– Члены? – в изумлении спросила Агата.
– Члены уравнения. После чего его решить.
– И как, получается?
– Формула безошибочна.
Она легкомысленно махнула ручкой.
– Глупости. Безошибочны только чувства. Вот я, например, чувствую мужчину сразу и вижу его насквозь.
Пушкин отложил салфетку.
– Наш разговор доставляет истинное удовольствие, но пора переходить к делу.
На него опять махнули.
– Пушкин, я не ваш подчиненный. Не беспокойтесь, выполню нашу сделку. Найду вам убийцу.
– К утру принесете на блюдечке? – строго спросил он. – Опять?!
– Нет, не завтра. Но очень скоро. Мне надо только кое-что проверить.
– Каким образом предполагаете искать убийцу? Какой план поиска?
– Ну, уж это мое дело, – и она подмигнула.
Такой милый, истинно женский поступок был неуместен, но сердиться на него не было никакой возможности.
– Чем вас заинтересовал полный господин с белокурой дамой? – спросил Пушкин, чтобы сменить бесполезную тему. – Все время на них посматриваете.
Агата снова запрокинула кофейную чашку, пытаясь языком достать капельки. У нее ничего не вышло.
– Пушкин, верите в совпадения?
– Совпадения не случайны, – ответил он. – С точки зрения математики.
Барышням скучно слушать умные глупости, и Агата перебила:
– Кто была та дама?
Все-таки его вынудили задать глупейший вопрос:
– Какая дама?
– Когда я выходила из участка после опознания Немировского, в дверях столкнулась с дамой, она шатенка, модно и со вкусом одетая, – проговорила Агата, будто вспоминая. – Она так странно на меня посмотрела, словно на соперницу. Или любовницу мужа. Женщина такое сразу чувствует. Кто она?
Попадание было слишком точным, чтобы от него отмахнуться.
– Ольга Петровна Немировская, вдова убитого, – ответил он.
– Я так и подумала.
Пушкин не знал, что такое «странно посмотрела». Он предпочитал иметь дело с более конкретными предметами.
– Где вы ее видели?
Агата еле заметно кивнула в сторону дальнего стола.
– Здесь. Этот жирный боров вот так же завтракал со своей милой женой. Потом пришел еще один, его знакомый, со следами сильного похмелья, а потом пришла она… Она искала… Как она говорила…
– Гри-Гри, – подсказал Пушкин. – Домашнее прозвище Немировского.
– Точно! – пальчик нацелился ему в грудь. – Такое смешное прозвище. А кто они?
– Угадайте. Раз пользуетесь чувствами, – последнее слово Пушкин произнес немного брезгливо.
Агата задумалась, глядя в стеклянный купол ресторана. Сверху на нее взирали окаменевшие русские классики.
– Я поняла! – вдруг сказала она. – Это его братья!
– Вы правы, средний – Виктор Филиппович…
– Его называли Викошей… А старший – Петр Филиппович… Пе-Пе – я поняла, что это значит!
– Да вы просто как в воду глядите, – сказал Пушкин. – Вернемся к более важному вопросу.
Слушать его не стали.
– Вы говорили про какого-то таинственного «АК», – перебила Агата. – Что это значит?
Порадовало, что Агата не упустила мелкую, но важную зацепку. Чем сняла с себя тень подозрения. Пушкин пояснил, что у Немировского была назначена встреча с неизвестным, как раз на вечер убийства.
Нетерпеливо дослушав, Агата резко встала.
– Мне надо кое-что проверить. Ждите вечером… Так и быть, загляну к вам гости в ваш сыск. Все равно репутация моя испорчена безвозвратно.
И она стремительно вышла из зала под поклоны официантов. Пушкину оставалось только расплатиться за завтрак и оставить чаевые. Крайне скромные чаевые, что в традициях «Славянского базара» выглядело почти преступлением. Что поделать? Жалованья чиновника сыска на щедрые не хватает.
Хороший приказчик соображает быстро, когда настает золотое время. Такое время настало. Старого хозяина уже нет, а новый еще не взялся за дело. Можно чуток потрудиться на себя. Чем Катков собрался заняться со всем старанием. Заработок должен сыпаться как из рога изобилия. Всего и дел-то – записать в приходную книгу одну цену за принятую вещь, а на руки выдать другую. На продаже совсем просто: клиент платит одно, в кассу попадет половина. Знай считай барыши! Катков искренне надеялся за сегодняшний день укрепить личный капитал на четвертной. И уже был с почином: на проданном портсигаре заработал два рубля. День начинался отлично. А до праздника еще полнедели. Катков потирал руки от удачи, пришедшей в эти самые руки.
Дверной колокольчик доложил о вошедшем. Катков хотел настроить на лице самое благообразное выражение, но не успел. Лицо его само собой вытянулось в удивленную гримасу. Такого гостя он никак не ожидал. Агата приближалась неторопливо, как тигрица к глупому ягненку. Бедра ее двигались плавными волнами, Катков смотрел и не мог оторваться от них, как заколдованный. Ее остановил прилавок, которого она коснулась замерзшей ручкой.
– Добрый день, – сказала Агата с мягкой улыбкой, от которой у приказчика нехорошо похолодело под сердцем. Он даже забыл поклониться. – Вы мне не рады?
Был ли он рад? Катков был сбит с толку. В голове его метались и путались разнообразные мысли. Если она сбежала из полиции, то зачем сюда заявилась: уж не мстить ли? Не хочет ли пырнуть ножиком? Прятаться под прилавок, звать городовых или спасаться сломя голову? А если не хочет мстить, зачем пришла? А если не сбежала, то что же тогда получается? Спасения от вопросов не было, он утопал все глубже.
– От чего же-с, мы всем гостям рады-с, – наконец кое-как выдавил Катков и мучительно улыбнулся.
– У вас в Москве все время это повторяют, – ответила она, при этом не сводила с его лица упрямого взгляда.
Что делать дальше, Катков решительно не знал.
– Чего изволите-с?
– Почему не спросите, как я тут оказалась?
Именно этого Каткову хотелось больше всего.
– Как вам будет угодно-с…
– Дело в том любезный… Как вас по батюшке?
– Павел Егорович, – с некоторым достоинством ответил он. Такой подход был приятен, а то ведь только и слышишь: Павлуша да Павлуша. А он уже взрослый мужчина, вскоре станет и состоятельным…
– Так вот, Павел Егорович, – Агата вдруг запнулась. – Постойте, о чем это я? Совсем забыла спросить: вы умеете хранить тайны?
Чего-чего, а уж этого добра у приказчика имелось сколько угодно. Весь ломбард тайнами набит.
– Можете не сомневаться, – гордо ответил он и подбоченился. Барышня все больше нравилась, такая притягательная, что глаз не оторвать, так и тянет как магнит. – Любые тайны доверяйте – со мной и умрут!
– Я вам верю. – Агата улыбнулась так проникновенно, будто для него одного. Катков вспомнил, что мужчина он видный и заманчивый.
– Вот здесь умрут! – и легонько стукнул кулачком в грудь.
– Да вы рыцарь, Павел Егорович, как я сразу не приметила!
Слова были слаще мёда и патоки. Катков не заметил, как мозги его окончательно размягчились.
– Все, чем могу служить, – сообщил он.
– Как это мило. Вы просто чудесный, неповторимый, замечательный человек.
О проекте
О подписке
Другие проекты