– Барышня примерно двадцати трех лет. С виду милая и симпатичная, брюнетка. Повешена на каком-то крюке, быть может от картины. В качестве веревки использовали шнур, отрезанный от шторы. Следов борьбы или насилия над ней нет. Руки не связаны, ран или порезов нет, ногти не обломаны. При этом следов испражнений, какие бывают при самоубийстве, дражайший Иван Тимофеевич не нашел. Он же померил температуру тела и определил, что барышня скончалась часа четыре назад. То есть примерно в девять утра. Предсмертной записки не нашли, но опыт ваш подсказывает, что в случае нервного припадка, в результате которого барышня наложила на себя руки, ей было бы не до записок. Я прав?

Адольф Александрович, конечно, слышал о способностях Лебедева. Но чтобы убедиться на собственном горьком опыте! Такого пристав никому бы не пожелал. Он попал в трудную ситуацию: согласиться и пустить – значит упасть в глазах своих чиновников. Но и не пускать нельзя. Все-таки спор и честь…

– Вы ошиблись, – сказал пристав и нарочно затянул паузу.

Лебедев упрямо ждал.

– Она блондинка.

– Остальное точно?

Пристав выразительно промолчал.

– Мне необходимо осмотреть тело и взять пробы, – сказал Лебедев.

– Но зачем вам это, Аполлон Григорьевич? Дело-то пустяковое, очевидно.

– Вы бы удивились, если б узнали, сколько очевидных дел с моей помощью превратилось в неочевидные.

– Допустим, вы правы и каким-то волшебным способом угадали. Что хотите найти?

– Не так уж много: найти убийцу, – твердо сказал Лебедев.

Пристав искренне не понял и спросил:

– При чем тут убийца? Какой убийца?

– Мог бы второй раз поспорить, но подожду результатов исследования. Оно несложное. Поверьте на слово: ее отравили и повесили уже мертвой.

– Неужели?

– На сомнения остается одна тысячная процента. Если вас это успокоит.

– Что же мне делать? – печально спросил Бранденбург.

– Поступим так…

Чиновники шепотом обсуждали возмутительное поведение зазнавшихся знаменитостей. Ходят по участкам как к себе домой. Особенно возмущался Иван Тимофеевич, хотя и говорил тише всех, прикрываясь чашкой. Дверь открылась, и пристав, широко улыбаясь, сказал:

– Какой вы шутник, Аполлон Григорьевич! Что же сразу не сказали, что это господин полицеймейстер вас лично прислал. Ну и разыграли вы нас! Прошу, прошу…

Сыграл Бранденбург так мастерски, как боролся за свою честь. Чиновники поверили: надо же, верховная власть бдит, не спуская глаз. Чашки были немедленно спрятаны, а дорогого гостя встречали улыбками. За ним отправился только пристав, страшной гримасой припечатав к месту шелохнувшихся чиновников.

Гостиную украшали платья. Весь женский гардероб выкинули из шкафа и побросали где придется. Наряды заняли даже кресла, диванчик и софу. Но обыском тут не пахло. Раскрытые чемоданы указывали, что хозяйка собиралась в путь. Теперь уж последний.

Осмотрев стены, Лебедев нашел пустой крюк, рядом с которым из стены рос бронзовый подсвечник на пять рожков.

– Положили на ковер, – словно оправдываясь перед суровым взглядом, сказал пристав. – Мы же думали, что… Да и чего бедняжке висеть. Фотографу так удобней.

Лебедев не стал упрекать, что место преступления окончательно испорчено, и подошел к телу. Шнур еще сдавливал горло, отчего голова была неестественно скособочена. Раскрытые глаза смотрели прямо и спокойно, но волосы разметались в беспорядке. Чуть пухлое, кукольное личико застыло с открытым ртом, пухлые губки, должно быть, умели шептать приятные словечки и дарить блаженство. Барышня была несколько простовата, но вызывающе симпатична. На таких оглядываются на улице и свистят вслед. И вообще… Она лежала прямо, вытянув руки по швам. Как солдатик. Из огромного выбора одежды девушка напоследок надела простое домашнее платье с глухим воротом. Из-под края юбки высовывался острый носок домашней туфли. Другая осталась у стены, рядом с подсвечником.

Осмотрев тело, насколько позволяло платье, Лебедев спросил, кто нашел.

– Портниха. Заказали платья подшить, причем не позже десяти. Прибегает она, стучит, никто не открывает. Вошла и чуть в обморок не грохнулась. Мы с нее показания сняли, но пока здесь оставили, сидит внизу, слезы льет. Такая чувствительная.

– А это откуда? – Лебедев указал на роскошный букет роз, украшавший белую вазу.

– Посыльный был раным-рано. Принес, отдал и ушел. Половой видел, как барышня за ним закрывала.

– Как ее зовут? Откуда и когда прибыла? Чем занималась?

– Ну, вы уже совсем за следствие взялись, – обиженно сказал Бранденбург. Но перечить не посмел.

Зинаида Ивановна Лукина поселилась в «Центральной» примерно три месяца назад. Разрешение на пребывание в столице выправлено как полагается, выдано в позапрошлом году. Прибыла из Ярославля на заработки, давала частные уроки. О чем и сообщила в гостевой книге. По приезде имела всего один чемодан. Но за последний месяц здесь побывали посыльные из самых дорогих и модных магазинов столицы. Долгов перед гостиницей не делала, платила за месяц вперед.

– Рубликов сто пятьдесят, не меньше, обходилось, – сказал полицмейстер. – Уж не знаю, какие уроки надо давать, чтоб подобный номер содержать.

– Чистописания или русского языка, – ответил Лебедев, рассматривая мраморный бюстик кого-то из великих писателей, которых позволял себе путать. Да и чего их запоминать: все равно для криминалистики никакой пользы. Одно название: преступления и наказания. Только зря время потратил, полная чушь. С точки зрения эксперта.

– Откуда узнали? – не унимался Бранденбург.

– У нее на подушечках пальцев въевшиеся следы чернил. Учительница…

Пристав головой покачал, сокрушенный такой прозорливостью.

– Поступим так, Адольф Александрович. Тело к себе забираете, я через часик-другой загляну, покопаюсь в нем. Иван Тимофеевич не будет возражать? Чудесно. А портниху плачущую ко мне в департамент пришлите. Допросить хочу. Не возражаете?

И хотел бы подполковник возразить, да уж теперь не мог.

* * *

Екатерина Семеновна не справлялась с нервами. Чем ближе подходила, разумно отпустив извозчика за несколько кварталов, тем сильней нарастала в ней паника. Не помогали аргументы и слова, которыми она сначала помогала другим, а затем применяла для себя. Не действовали высокие соображения, ради которых решилась на поступок. Ничего не помогало. Ноги буквально отказывались ее слушаться. Кое-как переступая через ухабы сырого снега, она вдруг не смогла сделать и шага. Напала такая слабость, что высокая и сильная женщина, с волевым подбородком и крепкой, крестьянской костью, вынуждена была остановиться и держалась за стену, как истеричная курсистка.

Кто-то из добрых прохожих предложил помощь, она только отмахнулась. Сердобольная дама спросила, не крикнуть ли городового, чтобы тот поймал извозчика, и отвезти домой. Как ни странно, поминание городового помогло. Из упрямства, помноженного на страх, Екатерина Семеновна оттолкнулась от стены, поблагодарила, заявив, что ей лучше. И даже сделала несколько показательных шагов. Но тут сердце, до сих пор громко стучавшее в груди, принялось колошматить в ушах, так что дама слегка оглохла. Звуки улицы слились в однообразный гам, она испугалась, что сейчас упадет в обморок. Этого категорически нельзя было допустить.

Больно прикусив губу, Екатерина Семеновна глубоко вздохнула, постояла, будто осматривая проспект, и заставила себя двинуться. Если сейчас не закончить начатое, в другой раз точно не пойдет. И никто не сможет убедить в обратном. Сейчас или никогда. Только бы не задохнуться. В прохладный, ветреный день было так жарко, что ее лицо казалось цвета вареной моркови, так что каждый прохожий в удивлении оборачивался. А быть может, никто и не смотрел в ее сторону, просто расшалившиеся нервы.

Отвлекая себя мыслями, она шаг за шагом приближалась к намеченной цели.

Показались парадные двери. Как ни тяжко было Екатерине Семеновне, но сильный характер помог не изменить привычкам. Природная способность подмечать в людях и окружающих странности и несуразности, над которыми она потом долго потешалась, указала, что рядом со швейцаром стоят двое городовых. Совершив не одну прогулку мимо этих дверей, Екатерина Семеновна прекрасно знала, что ближайший пост находится далеко впереди, на углу Невского. А что ему тут делать? Да еще и напарника подозвал. К чему бы тут постовым объявиться?

Разрешить эту загадку она не успела. Оба городовых как по команде обратили на нее свои взоры. Настала минута, от которой зависело все. Или неторопливо пойдет дальше и потом весь остаток жизни будет проклинать себя за трусость, или… Или идти до конца. Времени для размышлений не осталось. Дама в меховой накидке, поколебавшись, все-таки повернула к дверям и взглянула на швейцара. Тот, увлеченный болтовней с постовыми, пропустил, что дама ожидает, когда ей откроют дверь. Городовой, заметив неловкость, подпихнул локтем. Швейцар очнулся, сорвал фуражку и бросился к двери. Городовые посторонилась.

Ее никто не подозревает. Никто не знает, что она собирается делать! А ведь минуту назад казалось, что вся улица пальцем на нее показывает. Все это пустые страхи. С таким величавым видом никто и подумать не смеет, на что она решилась. И никогда не узнают. Маленькая победа вернула силы. И хоть сердечко не желало умерить бешеный бег, Екатерина Семеновна ощутила куда больше уверенности и даже капельку отваги. Как у прыгуна в бездну. Надо только сделать шаг, а там будь что будет.

Не без труда одолев мраморную лестницу, дама оказалась на третьем этаже. Эта часть гостиницы была ей знакома. Она точно знала, куда направляться. И опять удача улыбнулась ей. Обычно кто-то попадается на пути, постояльцы или половые. Но сейчас, когда особенно было нужно, она была совершенно одна.

Екатерина Семеновна приободрила себя армейской командой и повернула в левый коридор. Дверь, в которую ей предстоит постучать, находится за первым поворотом. Осталось совсем немного, чтобы кончить дело. Она ощупала сумочку: массивная склянка темного стекла с притертой крышкой была на месте. Чтобы ее достать, надо щелкнуть замочком. Крышка хоть и плотно сидит, но выходит легко. Дернуть – и готово. Сколько раз дома проверяла. Но это дома. Предстоит проделать весь фокус тут, где могут оказаться посторонние глаза.

Шаги заглушал пушистый ковер. Она проваливалась в мягкий ворс, как в песок. Екатерина Семеновна обогнула поворот и сразу поняла, что происходит нечто странное. К углу прислонился какой-то мальчишка в захудалом пальто. Он недобрым, каким-то полицейским взглядом окинул солидную даму буквально с ног до головы, как снимают портрет или раздевают, и отвернулся. Но и такую дерзость она спустила. Все ее внимание было приковано к группе людей у заветной двери, распахнутой настежь. Ничем особым они не отличались от обычных посетителей. Но почему рядом с ними стоит городовой? И что тут делает господин в мундире пехотного подполковника? В отличие от многих женщин Екатерина Семеновна отличала чины и даже рода войск. Наметанным взглядом она определила, что офицер давно распрощался с армией. Что он делает среди штатских?

В глубинах комнаты что-то ярко вспыхнуло, словно взорвался фейерверк. И эта вспышка осветила правду. Ну конечно: переведен в полицию, с сохранением чина и разрешением носить армейский мундир. Пристав, не меньше.

И еще мальчишка этот наглый уставился сверлящим взглядом. Нельзя же оставаться на месте, начнут спрашивать, чего доброго, заглянут в сумочку. А этого нельзя допустить. Надо спасаться. Повернуть назад – значит вызвать подозрения. Остается идти вперед. И тут Екатерина Семеновна поняла, что дальше этой двери коридор не исследовала. Она толком не знает, есть ли там поворот и сможет ли уйти. А если там тупик, что тогда? Тогда остается последний выход. Попытать счастья и сделать вид, что стучишься в номер. Может, ей опять повезет и дверь не откроют. Изобразить сожаление и уйти.

На нее поглядывали господа у двери. Удача, как видно, в этот день играла на ее стороне. Пробежали санитары с носилками, все внимание досталось им.

Екатерина Семеновна на негнущихся ногах двинулась вперед. Проходя мимо номера, невольно обернулась. Что поделать, женское любопытство сильнее страха. Внутри было полно мужчин, спина пристава загораживала обзор, но она успела заметить, как что-то белое кладут на носилки. Остальное подсказало воображение. Теперь Екатерина Семеновна думала только об одном: есть ли в конце коридора спасительный поворот или придется выручаться хитростью. Она шла, не понимая, есть впереди угол или кажется. Как вдруг, прямо из стены, так ей показалось, возник половой, на ходу поклонился и побежал дальше. Впереди была свобода.

Завернув за угол, Екатерина Семеновна прижалась к стене отдышаться. Она слушала, как оттуда, от страшной двери доносились громкие голоса, которые требовали нести ровней, пристав отдавал невнятные указания. Но все это ее не касалось. Она счастливо выпорхнула из западни, готовой вот-вот захлопнуться. Склянка в сумочке перестала казаться гирей.

Екатерина Семеновна нашла зеркало, как нарочно вделанное в стену, оправила шляпку и, никем не замеченная, покинула гостиницу «Центральная». Выйдя на свежий воздух, она вполне овладела собой. После пережитых страхов ей срочно надо подкрепить силы чашкой горячего шоколада.

Простая и ясная мысль испортила настроение. Екатерина Семеновна вдруг подумала: что же это получается? И еще: кто же это успел? А затем: да каким же образом? Ответов у нее решительно не нашлось.

* * *

Такого поворота событий Коля никак не ожидал. Это он сообразил, сложил в уме, высчитал и сделал правильный вывод. Это он вызвал Аполлона Григорьевича. И что в благодарность? Мало того, что приказали не высовываться, с этой неприятностью он как-то справился. Встречаться лишний раз с господином Бранденбургом удовольствие не самое приятное. Но ведь ему ничего не объяснили! И выслушать не пожелали! Лебедев на ходу буркнул, что встретятся позже, и был таков. Даже не счел нужным узнать важнейший факт, который его коллега добыл практически в бою с домовладельцем. Вот благодарность за все усилия!

Коля еще верил в справедливость жизни и потому переживал мелкие неурядицы искренне и глубоко. Он так обиделся, что решил вообще бросить расследование. Но тут же ему стало стыдно за данное слово. А быть может, и память о Ванзарове, которым он себя мерил, не позволила отступить. Он счел за лучшее, не дожидаясь протоколов, разнюхать сам. Очень уж не хотелось идти на поклон к приставу, терпеть насмешки и колкости.

Помня общение с хозяином «Дворянского гнезда», Гривцов счел за лучшее не беспокоить владельца гостиницы понапрасну. Коридорные и половые – то, что надо. Коля искренне верил, что природная простота и обаяние позволяют ему общаться с народом по душам. Что поделать, кто из нас не ошибался в юности.

Умело затаившись от пристава и чиновников, покидавших место преступления, Гривцов остался полновластным хозяином гостиницы. А потому, недолго думая, остановил первого попавшегося полового. Как бывает с новичками в карты – сорвал банк.

Митенька, как представился половой, оказался не только обаятельным и разговорчивым, но и крайне осведомленным. Барышню из 37‑го нумера знал «что свои пять пальцев». Зиночка, как фамильярно ее назвал, была проста и мила, никогда не чуралась прислуги. Говорила, что сама из простых, выучилась на учительницу и теперь зарабатывает честно хлеб. Митенька уверял, что она не жалела чаевых и всегда благодарила: хоть за самовар, хоть за почищенные ботиночки. В общем, в глазах прислуги была идеальной постоялицей.

Набравшись суровости настоящего сыщика, Коля спросил:

– Откуда у нее средства оплачивать такой номер?

Митенька искренно смутился:

– Таких вопросов, господин хороший, мы не задаем-с.

– Она занималась проституцией? – взлетев к вершинам строгости, спросил Николя и слегка покраснел.

– И думать нечего! У нас с этим строго. Чуть бы заметили, так сразу на порог указали. И не посмотрели бы, что платит аккуратно. Сразу бы за порог, – повторил Митенька, как видно, сильно переживая за моральную чистоту жильцов.

– А кто к этой… как ее… ну, жертве…

– Лукиной, – вовремя подсказали забывчивой полиции.

– Да, именно, Лукиной, кто к ней постоянно приходил? Были постоянные посетители?

Вопрос привел Митеньку в замешательство.

– Так ведь у нас, изволите видеть, – гостиница, отель, некоторым образом, и не из последних в столице. Не «Европейская» или «Париж» какие-нибудь, конечно, но марку держим-с. Отели затем и надобны, чтобы в гости ходить.

Очевидно, половой не располагал точными сведениями о гостях Зинаиды.

– А, позвольте! – вдруг оживился он. – Так ведь на самом деле приметил!

– Кто он? – сдерживая волнение, спросил Коля.

– Не он, а она. Барыня такая степенная. Высокая и в плечах крепкая. Одевается в меха, собой очень строгая, как генеральша, ей-богу.

– И что она?

– Один раз спросила, где, значит, Зиночка проживают. А потом на глаза попадалась. Вот и сегодня была.

– Она? Когда?! – чуть не выкрикнул Коля.

– Так вот, с четверть часа как, может, с ней и разминулись…

Не надо было копаться в глубинах памяти, чтобы вспомнить даму, которая как-то странно, словно в болезни, шла по коридору. Она сразу чем-то не понравилась и вызвала подозрения. Надо было ее арестовать и допросить. Быть может, уже давала бы признательное показание. Но ничего, еще попадется. Коля ее хорошенько запомнил.

– Она сегодня один раз приходила? – спросил он.

– Не могу знать. Видел ее, как доложил-с.

– Кто утром к Лукиной приходил?

– Так ведь посыльный из цветочной лавки с букетом, как заведено: с утра пораньше.

– Часто цветы доставлялись?

– Частенько.

– Больше никого?

– Портниха. Она и шум подняла. А так более никого… Может, и был кто, конечно. Хозяйство большое, все время бегаешь как угорелый.

– Кто, думаете, мог убить Лукину?

У Митеньки стали округляться глаза. Коля понял, что сболтнул лишнее. По официальной версии, барышня совершила самоубийство. Он быстро поправился и повторил вопрос.

– Такое горе, – печально сказал Митенька. – Не знаем, что и подумать. Хорошая была барышня, добрая и простая. Зачем в петлю полезла? Всегда веселая была. Несчастная любовь, не иначе.

– Может, рассказывала, в каких домах уроки давала?

– Нет, об этом меж нами разговоров не было.

– А знакомые, подруги?

– Так ведь Танечка Мамрина, – обрадовался Митенька. – Конечно! Они же вместе уроки давали. Зиночка по словесности, а Танечка по математике. Большие подруги.