На маяк

До сих пор впечатление, будто выходишь к доске,
до сих пор вызывают, и жизнь преподносит уроки
в ежедневном зубрении… В кровь обиваю пороги,
ты в тумане одна – яркий флаг на моем маяке
в красном платье своем выпускном… Почему до сих пор,
по какому веленью, богов каких проклятой воле
мой бумажный кораблик так редко находит свой порт?
Потому что тебе не понравилась книжка Пиньоля?

Мой смотритель, поверенный всех моих мизерных дел,
я в шторма пробираюсь на свет, катастрофы минуя!
Буревестник садится на тонкую руку к тебе —
это я окунаюсь в густую житейскую бурю.
Это я рада встрече и счастлива дружбе, когда
крики чаек пронзительны над воцарившимся штилем…
Маякни! – По колено мне будет большая вода!
И приду, как столетьями в гавань суда заходили.

Д’Арк

Ты ныне выдумана или позабыта
окажешься, как канувшая ночь, —
в моих мечтах всегда стучат копыта,
а Францию не в силах превозмочь
враги, пока ты войска во главе
и у Христа за пазухой. Живая
в моих строках: и не забронзовев,
и до агонии, предательски сгорая.
Не меркнет блеск твоих сребристых лат,
и знамя вслед вовек не потускнеет.
У завоеванных оказывалась врат,
и покорились райские той деве,
которую Набоков обожал^[3],
как ночью с нею бывший лотарингец,
которая, пылавшая душа
такая же, сестрой была Марине^[4]…
Как скромен рядом с их стихами мой,
едва выходит должная осанна!
Крести меня мечом, склоняюсь, Жанна!
Пребудь со мной и страстной, и святой.

На 30 декабря

Шагать, бодрясь, по ледяному насту,
без сна, не признавая полумеры,
от белой мглы не опуская век…
Не сдамся Королевы Снежной царству,
пылающая нежностью и верой
так, что и на подлете тает снег.

Когда мне с ним и день нещадно краток,
малышка перед страшным словом «Вечность»,
что не мираж в пороше, вдалеке…
С любимым – не любителем перчаток —
могу, подняв забрало, ей навстречу
идти и руку греть в своей руке.

Капризам Герды рьяно потакая,
живет мой Кай, а я его из плена
спасать берусь. Дворца холодный свод
не устрашит! Футболка намокает
в районе сердца, оседают стены —
я так его люблю, что тает лед.

Неявный диалог
Илья Бондаренко. пос. Скуратовский, Тульская обл

Я пил чай из блюдца,
Пил из чашки,
Пил из кастрюли
И черной канистры,
Пил в людных местах в манжетах.
И где не было никаких людей.
Пил, сидя верхом на танке,
Пил на блошином рынке,
Я выпил весь чай.
Я выполнил свой долг.

Букет

Мы виделись раз в неделю,
Я без нее дичал.
И пуговицы летели,
Когда я ее встречал.
За полчаса до экспресса
В груди ускорялся ритм,
Ее приносили рельсы
И не было больше рифм.
Я в тот бесконечный вечер
Заранее знал вагон,
И поезд ведром картечи
Просыпался на перрон.
Тогда протолкнувшись ближе
К вагону и в муть окна
Смотрю сквозь стекло и вижу
Она выходит! Она!

И красный букет небрежно
(А я гляжу на нее)
Она вдруг бросает между
Матрацами на белье.
Осиленная неделя
Под ворохом разных дел
Назло текла еле-еле
Я ждал ее и хотел.
Мечты разлетелись пухом
Лишь яркий букет пестрил,
Насыщенный мерзким духом
Того, кто его дарил.
И в это мгновенье сгинуть
Владела мной мысль, уйти,
Чтоб горько смотрела в спину,
И чтоб кричала «прости!».

Народ, проводницы, сроки
Свиданьям и отпускам,
Но огненные потоки
Текли по моим щекам.
И где-то тогда томился
Главенствовший ухажер.
Тут поезд остановился
Как взгоряченный хор.
«Что, ждешь моей теплой встречи…» —
Подумал, ступив назад.
Но выдавив «добрый вечер»,
Я вдруг опустил глаза.
А после темно и тошно,
И горечь во мне цвела
Ужасно взбесило то, что
Она и не поняла.
Шепнула: «Привет, любимый?»
Я ждал, что еще соврет,
Вокзал гремел Хиросимой,
И-и… – мы пошли вперед.

Два пассажира

Два пассажира спорят, не давая
Друг другу досказать в трамвайном гаме.
Едва один откроет рот, зевая —
Другой туда уместится с ногами.
Два пассажира видных, как жар-птицы
На жердочке последнего трамвая.
Прикладываясь с горлышка к водице,
Оттаявшей у старого сарая.
И в череде невзрачных остановок
И в пепле остывающих моментов
Черпают мир ковшом из установок
Успевших запылится аргументов.
Два индивида в остром нетерпенье
Не соглашаются о сущности либидо
Живые образцы совокупления
Другими представителями вида.

Игра

Двор. Железный жираф. Зябко и тряско.

Этот меткий мороз снова целит в суставы и кости.

Невидимые футболисты то и дело поднимают пыль.

Деревья ведут неторопливую беседу:

1 – е д е р е в о:

Я полон внимания.

2 – е д е р е в о:

А если так?!!

И швыряет на стол лист с пятью заостренными

вершинами.

1 – е д е р е в о:

Нас не пугают злые погоды.

Не восклицать нам робко: «пальто бы…»

3 – е д е р е в о, пропуская ход:

Азарт хорош для молодых,

Мне надо фору, передых.

1 – е дерево, сбрасывая еще 2 листа:

Слушайте все, что я могу насвистеть на толстых и

тонких струнах.

Ветер усиливается.

1 – е д е р е в о:

Я пою.

2 – е д е р е в о:

Во вдохе – жизнь,

А выдох смертен

Шашлык Земли

Одень на вертел.

1 – й П р о х о ж и й:

О ветер, ветер, будь здоров!

И в барабаны бей ковров!

Деревья могут только тихать

А гонги временные – лихать.

3 – е д е р е в о, роняет тонкую ветвь с тремя желтыми листьями:

Душа глядится в кляксы луж

Я выиграл! – Козырный муж!

1-е дерево закатывается мелким хохотом листьев.

3 – е д е р е в о:

Сейчас, тогда, в любое время,

Слаба, беспомощна мораль, —

Что толку ставить ногу в стремя

Когда тебе кобылу жаль!?

2 – е д е р е в о:

Конец – всегда конец.

Вы слышите, где-то играет песня?

1 – е д е р е в о:

Трубы загробное мычалово

Милей, чем Юлия Началова.

3 – е д е р е в о, указывает 2-му на 1-е дерево:

Он милый парень, переливается черно-зеленым

в пробирке двора и водит хоровод созвездий.

2 – е д е р е в о:

Певец! Певец!

1 – е д е р е в о:

Я не больше певец, чем ветер, дождь или солнце,

чем волна, окатившая склон. Каждая песня что-

то значит. Без нее не полно существование.

Тишина – певец, без нее не было бы пауз, и все

звуки смешались бы в единый гул. Я не знаю, что

есть такого ценного у вас. Я Пою – равно – Я

имею.

И силой буйной кроны выбью

Сухую пробищу двора.

3 – е д е р е в о:

И что видно наверху?

1-е дерево:

Там птичий звон небесной пылью

Разносит в облаках «Пора».

2 – е д е р е в о:

Тускнеют солнечные нити.

Он был моим, теперь ничей.

Ладонь листа в кулак сожмите!

Казну оставил казначей.

Теперь казнит и строит козни.

1 – е д е р е в о:

Казнить надумал – так казни!

Только, чтоб не было возни.

3 – е д е р е в о:

Без боли – нет смерти.

Проверено! Верьте!

2 – е д е р е в о:

Так, значит, конец?

2 – й п р о х о ж и й:

Дворовый детский стадион

Что молодость – лишь слайды, клипы.

Она закончилась, как сон,

Раскланявшись со мной у липы.

Что здесь осталось? Только стужа,

Болезни, предвкушенье бурь.

Что бьет в нас изнутри наружу,

Мы бьем назад – снаружи внутрь.

2 – е д е р е в о:

Что слышу братья, слышу и немею —

В своем богатстве сам же погребен,

Кружба ворон над всем, что я имею,

И цвет листа уже здесь ни при чем!

Усиливается холодный ветер, начинается дождь.

2 – й п р о х о ж и й:

У каждого окна… нет, точно, у каждого окна —

предметы хвастовства одни и те ж. Оттого окна

сделались похожими друг на друга.

Да я и сам уже не могу понять, что такого особен-

ного сам в себе имею.

1 – е д е р е в о:

Этот человек – эквилибрист. Его страхуют фа-

келы и вертел. Он задается похвальными вопро-

сами.

3 – е д е р е в о:

Нет. Его черные пальцы никогда не лягут на

белые клавиши.

1 – е д е р е в о:

Чтобы подпрыгнуть – нужно оттолкнуться от

дна!

3 – е д е р е в о:

Он носит под одеждой труп.

1 – е д е р е в о:

Нельзя избавиться от болезни, не осознав, что

болен!

Я хотел бы посвятить ему свою песню.

2 – е д е р е в о:

О чем вы говорите!? Склон – полог! На нас уже

двинулась северная лавина!

1 – е д е р е в о:

Я имею то, что я пою. И больше здесь ничего нет.

Я пою для него.

2 – е д е р е в о:

Лес костенеет, ребра качаясь, трещат.

Вода стекленеет. Восход солнца – дощат.

1 – е д е р е в о:

Ты сгустил краску небесного холста. Все небо

затянуло.

3 – е д е р е в о:

Ш-ш-ш…

Лето уснуло.

3 – е дерево про себя:

Это случалось не раз и не два.

Что мы имеем —

В морщинах коры

Кольцами дыма вьется в года,

Конец и начало игры.

Инструкции к стулу

Где взять инструкций к стулу и чай Ван Гога?
В желтый стакан – искусственной бы заварки…
Последний десяток лет я сплю плохо
Неподалеку тут, в сине-зеленом парке.

Обычным служакой, вяло бреду со смены
В серых ботинках, стоптавших седое лето
В почте, не доставляющей перемены,
В поле подсолнухового рассвета.

Автопортрет не старится, там мне тридцать.
Я уже знал, как остается мало…
Мало цветов заблудится в море ситца,
Бросившись с нервной кисти на покрывало…

Короткий полет

памяти ШМ

Логичная клетка заполнена сажей,
Разряженный воздух и слезы сиделки,
Где в области сердца пахнет пропажей —
Я пью бессердечные посиделки.

Короткий полет видавшего виды,
Штурмующего закаты пилота;
Штурвал от себя и шлоки из Гиты
В колючую проволоку восхода…

Медный всадник

Пылится… нет, не местность – время
Мне отведенное. Торг неуместен.
Нога тверда, чтобы качать ей стремя,
А может, чтоб верней стоять на месте.
Я нагоняю пыль – оживший всадник,
Вонзивший шпоры в медь глухим ударом,
И стоны верст летят за виноградник,
Но как украсть дающееся даром!?

А суета повсюду: сбоку, сзади
Сопровождает от рождения до смерти,
И медный конь дрожит под весом клади
В стандарте карусельной круговерти.
Я сбился с времени и заблудился в датах,
Терять – пустяк, страшнее – оглянуться.
Я начался в истоке циферблата
Чтобы в конце пути туда вернуться.

Нет смысла ехать к океану

Нет смысла ехать к океану,
Достаточно взглянуть на небо,
Увидев в синем отдаленье
Воздушный флот и след за судном.
Нет смысла плыть по океану,
Ища глазами в дымке берег,
Довольно посмотреть – а нет ли
Вдоль неба фьордов горизонта.
А есть ли смысл смотреть на небо?
Не лучше ли его представить:
Безбрежность режут скрипом чайки,
Кораблик, пущенный ребенком
Безвольно вынесен на берег,
Горячей гальки хруст под влажной
Ступней коснувшейся прибоя
И облака далекий парус,
Подсвечен яркими лучами

И мы сидим с тобою рядом
Вверх обгоревшими плечами.

Она разговаривает со мной

Она разговаривает со мной, нежно смеясь
Кошками во ржи, высоковольтными проводами.
Незаметно любит меня, не ругаясь и не разводясь,
С кем бы я ни стоял, она всегда стоит между нами.
Сколько было потрачено ластиков и карандашей,
Сколько выпито, скомкано, выброшено и потеряно —
Она смотрит в глаза и обнимает меня за шею,
Она гораздо больше меня во мне уверена.

Она разговаривает со мной стихийными бедствиями,
Кем-то в погонах, превышающим полномочия,
Неисчерпаемыми причинами и последствиями
Она разговаривает со мной днем и ночью.
Можно сказать, что она бесконечно хороша собой,
И нескромно заметить – иногда мы с ней чем-то схожи,
Только каждую ночь она укрывает меня с головой.
Не обращая внимания на одежду и на мой цвет кожи.

Она

Она пришла и сказала…
Точнее, она сидела.
Возможно, что у вокзала,
Вряд ли что с пользой дела

Я ее не расслышал,
Как оказалось после…
Через полгода с лишним
Спали друг друга возле.

Молодость отползала,
Словно была случайной,
Что же она сказала —
Так и осталось тайной.

Отец

Болен отец, случается с каждым,
Материя – вещь неверная,
Встретил весну, как кукла в кровати,
Осень не встретит, наверное.
Вижу, как жизнь в унитазе смыта,
Вначале шальная и полная.
Лицо его словно бы не умыто,
Как карта больничная – желтое.

Что оставляет он, с чем уходит?
Буду грустить о нем.
Память найдет меня, как наркотик,
Чтоб проглотить живьем,
Кто-то уходит, кто-то приходит —
Схема, заезженная до дыр.
Если ли занятье привычней для плоти
Чем оставлять этот Мир..?

Ритм

Радость – глупит, жизнь – виноватит.
Снова опасность в обход опасенья…
Я через день говорю себе «хватит!»
И через два – меняю решенье.
Сердце с биением – разные вещи,
Как уверяют почившие в бозе —
Грань между «жив и уж нет» вряд ли резче
Грани меж «нет и не было вовсе»

Жизнь – суть театр и поданный ужин
Есть декорация к скуке итога,
Сыграна роль, мне больше не нужен