2 письмо

25 января

Рауль! Как страшно моё отчаяние. Я не могу потерять твою любовь. Я заплачу за неё своей жизнью!.. Люблю тебя любовью, которую ничто не разрушило. Люблю тебя сумасшедшей любовью. Хочу тебя. Не могу допустить, что ты меня не любишь. Не могу выдерживать твоё молчание, твоё отдаление, твоё презрение. Твоё пренебрежение смертельно для меня. Провожу ночи ужасно. Твой образ преследует меня со всех сторон. Вижу тебя во всём, слышу тебя везде. Иногда твой голос звучит совсем рядом так явственно, как если бы ты был здесь, и я могла бы тебя видеть и слышать. Это мука. Это ад. Я одержима тобой. Ты живешь внутрь меня. Ты – кинжал в моём сердце: каждый раз ты входишь всё глубже, каждый раз очаровываешь меня все больше. Я ложусь спать безумно уставшая, но провожу ночи в рыданиях, громко взывая к тебе, и крича, крича. Это ужасно. Я не сплю. Не ем. Пишу тебе, плача. Слёзы льются рекой. Больше не могу. Рауль, если ты мне не ответишь, я убью себя.

Габриэла.

3 письмо

27 января

Рауль! Наконец я добралась до твоего мерзкого, подлого, отвратительного письма. Ты предатель. Все, что ты мне говоришь – фальшиво. Всё – ложь. Эти обвинения – я не заслуживаю их. Я отвергаю их. То, о чем тебе рассказали, и во что ты поверил – возмутительно и для тебя, и для меня. Не принимаю никаких обвинений, никаких. Я, которая любила тебя чистой любовью, любовью, которая была сильнее всего, сильнее всего, что есть в мире, что предпочла бы умереть, чем потерять тебя, наблюдаю, как ты обвиняешь меня в отвратительных качествах, о которых я даже не знала, что они существуют. Какой ужас… Ты не доверяешь мне, и никогда не доверял, и если взять твои и мои страдания – мои будут сильнее твоих, потому что на самом деле ты никогда не любил так, как я тебя люблю. Твои оскорбления унизительны, Рауль. Ты, всегда такой деликатный, столько раз создававший мой портрет поэтическими красками, о чем я не забуду никогда, впервые используешь для меня безобразные слова – грязные названия, которые пачкают и тебя…

Ты оскорбляешь меня! Оскорбляешь твою Габриэлу, которую целовал дрожа, чтобы, по твоим же словам, «не разрушить совершенный рисунок моего рта, похожего на цветок гвоздики», чтобы не исчезла молочная эмаль белой камелии, с которой ты сравнивал мою кожу! Габриэла, твоя «русалка с детским слабым голосом, со светящимися зелеными глазами, окруженными чернотой, одухотворенными и откровенными», как и моя улыбка, которая обещала тебе всё…; твоя «русалка с ароматными каштановыми волосами, блестящими, спутанными, как любовные интриги», которыми ты играл; Габриэла – твоё «наслаждение миниатюрным и гибким телом», которое ты музыкально сравнивал с поворотом в вальсе… Я, для которой, говорил ты, изобретены духи, кружева и бархат, я, за которой ты следовал на улицах, чтобы видеть ритм моей походки, гармонию моих плеч, наклон моей хрупкой талии и моих роскошных бедер, «невыразимое изящество моих жестов», нежность моей шеи, моих белых запястий и моих рук «узких и маленьких, таких хрупких в пене кружев»; ты, который следовал за мною по улицам, чтобы видеть в восхищении «равновесие моей воздушной фигуры, несомой уверенными ногами, и слышать стук каблуков моих легких ботинок «Луи XV», надетых на шелковые чулки, делающих щиколотки гладкими, «как ноги серны», которые ты так любил! Габриэла, твоя сестра по духу, созданная из ласки, из поэзии, из романтизма!

Ты обвиняешь меня! Как я страдаю! Возможно, что обстоятельства против меня, я их не знаю, но правду ты не сможешь изменить. Если я и приняла Арналду тем вечером в своём доме, то лишь для того, чтобы избежать грандиозного скандала, так как я видела, что он возбужден и способен на всё. Предпочла принять его. Это было неправильно. Это был опрометчивый поступок, но я думала, что таким образом мне удастся избежать отвратительной сцены на глазах слуг, и главным образом, на глазах моей дорогой Марии, потому что она, ещё ребенок, не смогла бы понять ничего. И если я и дала денег служанкам Эмили и Розе, прося их, чтобы никому они не говорили, что Арналду был тем вечером здесь в доме, то сделала это для того, чтобы жена Арналду не узнала об этом; а также для того, чтобы спасти домашний очаг я говорила Оливии, что не было этой встречи с Арналду в Паласиу де Криштал, и уверяла её, что её муж ко мне всегда относился только с уважением. Делала это из лучших намерений, не желая скандала, который бы привел к несчастью Оливии, потому что несмотря ни на что, она любит своего мужа.

Ты осуждаешь меня за то, что я тебе не рассказала, что Арналду ухаживает за мной, говоришь, что мне следовало быть более откровенной с тобой. Как я могла быть такой, зная тебя, чрезмерно ранимого и безумно ревнивого? Да, я утаила от тебя это, прилагая тысячи усилий, чтобы ты ничего не заподозрил. Я никогда не забуду, как я страдала из-за Фернанду де Алмедиа – из-за одного незначительного недоразумения, или, если хочешь, моей ребячливости, однако, ты не хочешь этого знать, я слишком импульсивна, опрометчива по природе, легкомысленна, слаба – старые недостатки, берущие начало с давних времен, от моей хрупкой природы, от моего сиротства, моего свободного образования, моего идеализма – одни недостатки природные, другие – приобретённые, от которых я не могу избавиться. И от которых я так страдала!.. в тот день, когда ты перестал сердиться на меня (сколько раз я воображала, что моё счастье умерло навсегда!), в тот день я пообещала себе самой никогда не говорить тебе, что бы ни случилось, что кто-то ухаживает за мной. Я делала это для твоего спокойствия, для твоей полной безмятежности – чтобы ты не мучился, чтобы ты не страдал, только поэтому я скрывала всё от тебя, мой дорогой Рауль. Ты говоришь, что я «должна чувствовать угрызения совести из-за своей лжи». Нет, я их не чувствую: никогда не говорят ни мужу, ни такому ревнивому любовнику, что за нами кто-то ухаживает. Это не обман, это тайна. Всё, что я делала, делалось с лучшими намерениями. Если я сделала тебе больно, прошу тебя простить мне это. Но не обвиняй меня!.. Против этих оскорбительных слов всё во мне бунтует. Я не могу принять их. Они ложные. Никогда я тебе не изменяла. Клянусь здоровьем моей дочери, что люблю тебя безумно. Пусть не проживёт она и минуты, если я тебе изменила даже в мыслях. Клянусь тебе её счастьем. Клянусь тебе, клянусь тебе, клянусь тебе.

Та, которая тебя обожает,

Габриэла.

4 письмо

4 февраля

Рауль! Твоё новое письмо оскорбило меня ещё больше, чем первое! Ты мне говоришь, что это последний раз, когда ты мне пишешь, и что никогда больше не хочешь знать меня. Что я никогда тебя не наделяла высшим существованием (мой Бог, я никогда не думала ни о чем, кроме твоей души, и за неё тебя любила), и что теперь ты как любой мужчина, который любит женщину и узнает, что ему изменили. – «В этом отношении я – лишь инстинкт. Не размышляю. Инстинкты не размышляют. Моя ревность (дикая, если хочешь) – материальна, абсолютно материальна: вижу тебя в объятиях другого. Сегодня между мной и тобой существует мужчина, и поэтому всё кончено между нами» – Это слова ненависти, Боже святый! «Хотел бы вырвать тебе глаза, расцарапать лицо, пометить твой лоб раскаленным железом». Какой ужас! «Никогда тебя не прощу». – говоришь ты и затем пишешь мне слова, которые не хочется повторять, оскорбления, о которых я не хочу даже думать. Хватаюсь за голову! Мой Бог, Мой Бог! Так, Рауль, ты меня понимаешь, так ты принижаешь самое священное, что может сделать женская душа! Ты говоришь: «Благороднее признаться в преступлениях и просить прощения за них, чем придумывать абсурдные оправдания, в которые могут поверить только дураки». И что мои ложные выгоды наполняют тебя «отвращением и омерзением» по отношению ко мне. Ты пишешь ещё: пишешь, что тебе рассказали явные свидетельства того моего «рандеву» с Арналду. Несмотря на подробности, которые ты мне представил в качестве серьезных доказательств, хочу тебе сказать, что ты плохо осведомлён, и что ты обманываешься. Но в прошлом письме ты призывал меня к абсолютной искренности. Хорошо, я буду искренна. Верю в то, что твой ум, высота твоего духа, твой характер, смогут оценить справедливо то, что я сделала, и то, что произошло. Я начинаю исповедь. Перед Господом я бы не сделала большего. Если я поступила плохо, то надеюсь, что ты меня простишь, видя мои хорошие намерения и то, как сильно я тебя люблю. Я клялась тебе именем моей обожаемой дочери, что никогда не была тебе неверна, что никогда не переставала тебя любить. Повторяю эту клятву: никогда я тебя не обманывала, если обманывать означает забыть того, кого ты любишь и отдать другому по доброй воле какую-либо часть, пусть даже самую маленькую, своего сердца, своей души, своего тела.

Уже шесть лет прошло с тех пор, как я, будучи ещё ребенком, вышла замуж (меня выдали замуж), и я все это время перехожу от отчаяния к отчаянию: всё, что я делаю, даже с лучшими намерениями, приносит мне одни несчастья. Я не «кокетка», хотя и чувствуется во мне большое желание нравиться. Моя мечта – жить жизнью спокойной и приятной с любимым существом, посвящать себя лишь ему, только ему и моей Марии, живя совершенной семьёй. Я никогда не жила в семье! Родители моего мужа – выродившиеся дворяне с распутными привычками, которые рассказывали за моим обеденным столом вольные истории со всем «грязным бельём», стремились приводить в мой дом своих любовников – известных порочных созданий из высокого общества Лиссабона. Мой муж, воспитанный в той же манере и думающий также, как и они, не был терпим лишь к своим братьям, не стал ждать, чтобы прошел хотя бы год с нашего бракосочетания, связавшись с заурядной испанкой, которую подобрал на ярмарке в Севилье, поселил её в Лиссабоне на той же улице, на которой жила я, почти напротив моих окон; когда мы уезжали в деревню в Торреш, проводил время с крестьянками; а сейчас уже больше года живет в Лоуренсо Маркеш¹ с одной француженкой, совершенно не скрываясь, как если бы был женат на ней. Почему я пыталась его полюбить (о, эти иллюзии!), почему у меня есть дочь? Я пыталась в течение нескольких лет всеми силами защитить наш очаг, спасти мою любовь во что бы то ни стало. Но ничего не получилось. Ты знаешь, я рассказывала тебе несколько раз всё, что произошло. Мы стали жить отдельно; и мой муж под предлогом деловых поручений уехал в Африку, а я вернулась в Порту, чтобы быть подальше от семьи Руи, которая меня не любила, а также, чтобы быть ближе к моей дорогой Амброзинье Торресау, которая рассчитывала вернуться этой зимой и поселиться в Фож, но так и не приехала. Я приехала в Порту опечаленная… Я жаждала мира и любви. Так было, когда я тебя встретила. Я уже знала твоё имя, мне говорили о тебе… и о твоих приключениях! Увидела и услышала тебя в первый раз на благотворительном концерте в театре Жиля Висенте: ты играл Шопена, Шумана и Листа. Я была очарована сразу же твоей осанкой, твоей выразительной бледностью, твоими темными глазами, то меланхоличными, то улыбающимися, твоим тонким ртом, мягкими волосами, романтизмом твоей души, открывающейся при интерпретации этих романтических композиторов. Меня переполнила нежность… Ты заговорил со мной. Твои глаза были проникнуты любовными намёками. Ты растревожил меня. Я ощущала все своё легкое бытие в этих романтических иллюзиях моих восемнадцати лет! Я уже принадлежала тебе… И знание того, что ты, как и я, испытал разочарования стало ещё одним притяжением для моего духа, который по этой причине ещё больше доверился тебе. Ты овладел моей израненной душой. Но и твоя была расстроена: ты только что расстался с этой Маргаридой де Соуза, почти твоей невестой – никогда я не встречала ни в одном создании более холодной крови, такой незначительной и неприятной она мне показалась. Как могла эта мещанка из Матозиньюш понять и полюбить тебя? Невозможно! И ты понял это с самых наших первых тайных встреч, с наших первых поцелуев, наших первых занятий любовью; рядом со мной ты скоро забыл её.

В конце того мая была наша свадьба! Сразу же, как только я с тобой встретилась, в первый раз в жизни я почувствовала себя замужем навсегда. Я была так счастлива, что даже печалилась. Я стыдилась и страшилась своего удовольствия. О, человеческое сердце слишком слабо, чтобы быть счастливым!.. В некоторые мгновения, когда я забывала свою прошлую жизнь рядом с тобой, какой-то внутренний голос говорил мне: «Заплатишь дорого за это счастье!..» Были предчувствия, была тень на моей радости… Но доверчивая, введенная в заблуждение, не сделавшая ничего дурного (разве это дурно – любить тебя?), я ждала тем не менее счастья!

Этим летом, как ты знаешь, я поехала в Фож с женой Арналду Рейша, про которого все говорили, что он лучший друг моего мужа. Это была всего лишь легенда, как любая другая. Их отношения были далеки даже от простого уважения, Арналду давно затаил злобу на Руи, то была давняя неприязнь к товарищу, который его во всем обгонял, раздражение, неприязнь, которую удавалось скрыть ото всех, кроме меня, которая его знала ещё студентом, кроме меня, кого он в то время сделал доверенным лицом. Ещё с подготовительных занятий Арналду и Руи жили близко с моим братом Эдуарду, который в Лиссабоне принимал их на первом этаже нашего дома в Энтре-Муруш, и они вместе делали уроки; а когда моя несчастная мать покончила с собой, она была с Люсией, сестрой Арналду, так как я в то время во Франции заканчивала своё образование. Именно там я познакомилась с моими дорогими Сюзанной де Манервилле и Амброзиной Райнолш, моими лучшими подругами, о которых я тебе уже рассказывала. На Амброзине хотел чуть позже жениться мой брат Эдуарду, но в последний момент мой отец резко воспротивился этому браку, когда в Лиссабоне узнал о банкротстве дома Райнолшей. Отец отправил брата в Бразилию. Брат впал в глубокую меланхолию. Он очень страдал. Там и умер. А Амброзина позднее вышла замуж за банкира Луиша Торрезау. О чем мы втроём мечтали в этом колледже Сакре-Кёр и во время каникул в замке Манервиль! Мы читали всё, что попадалось нам на глаза, или что тайным образом попадало нам в руки, проводя целые ночи, поглощенные книгой. Я обожала литературу. Изучала письма, написанные в манере Аббата Прево, которые переводила. Поглощала Камилу. Прочла всего Д’Аннунцио. У меня были в пергаментном переплёте «Письма» Марианны Сорор и Мадмуазель де Лешпинассе. Любила Бодлера и знала наизусть Альфреда де Мюссе. Всё это чтение вызвало во мне мучительную жажду любви, жадный аппетит к романтическим приключениям! Меня снедала потребность в этом идеале! Только любовь могла бы сделать меня счастливой. О, сколько прожектов! Сколько иллюзий! Сюзана и Амброзина посвящали себя живописи, а я исключительно фортепьяно. Наши искусства проникали в нас. Амброзина была смуглой, с черными волосами и влажными глазами. Но, в противоположность нам, была всегда благоразумной и спокойной. Хотя в душе мы были одинаковы: романтические и только романтические. Амброзина среди нас единственная была счастлива…

Когда я вернулась после месяца пребывания в Луаре, в замке Графини де Манервиль (где проводила каникулы с моей дорогой Сюзаной, уже разведенной), когда вернулась, больше парижанка, чем португалка в своих туалетах и в манерах, Арналду и Руи уже закончили свой курс в морской школе, и тем летом в Кашкайше оба ухаживали за мной, оба, не зная намерений друг друга, хотели жениться на мне. Арналду ухаживал робко, поэтому я его практически не замечала; Руи пылко, он сразу мне сказал и написал о своих чувствах. Мне симпатизировала его решительность. Он представлял собой тип прекрасного мужчины: высокий, смуглый, большие черные усы, распахнутые тёмные и ласковые глаза. Я идеализировала его как мужа, но мой внезапный энтузиазм скоро угас… Однако мой отец (судья в Лиссабоне) помог случиться этому браку, склонив меня к этому, потому что Руи был дворянином и был богат. Так Руи в очередной раз победил нерешительного Арналду, который в начале своей академической карьеры и своей социальной жизни всегда видел рядом с собой победы Руи, оказываясь вторым. Арналду в раздражении женился сразу следом за Руи, но женился неудачно. Оливия была холодной, испорченной, мелочной – всегда капризная и кичливая единственная дочь, и типичное лиссабонское дитя.

Понадобилось три года в Лиссабоне, прежде чем я догадалась, что Арналду не оставил своих притязаний на меня, он набрался смелости сказать мне об этом во время антракта в театре «Дона Мария», в тот момент, когда Оливия и Руи вышли, а мы остались одни в ложе; он набрался смелости сказать мне с глазами, полными слёз и злобой в голосе, что во всех своих несчастьях он винит Руи, что он ускорил его неудачный брак, и дополнил, видя в моих изумленных глазах непонимание связи всех этих фактов:

– Потому что я любил тебя, Габриэла, и сейчас люблю!