Цитаты из книги «Событие»

я зашла в церковь Сен-Патрис недалеко от бульвара де ля Марн и рассказала священнику, что сделала аборт. Я тут же поняла, что допустила ошибку. Я чувствовала, что полна света, а он видел во мне один грех. Когда я вышла, стало ясно: время религии для меня прошло.

Я вернулась в Руан. Стоял холодный и солнечный февраль. Мир вокруг не был прежним. Лица прохожих, машины, подносы в столовой – казалось, всё, на что я смотрю, переполнено смыслами.

Жан Т., Л.Б. и Ж.Б. вместе пришли меня проведать. Я рассказала им о кровотечении и о карательном лечении в Отель-Дье. Я говорила шутливым тоном, и им понравился мой рассказ – в нем не было ни одной из тех деталей, которые я потом вспоминала без конца. Мы с Л.Б. оживленно сравнивали свои аборты. Она узнала в магазинчике на углу, что в Париж можно было и не ездить: совсем рядом жила женщина, которая брала всего триста франков. Мы шутили, что я могла бы сэкономить сотню франков. Теперь можно было смеяться над унижениями и страхом

глубине палаты и выглядел смущенно. Я подумала, что ему стыдно за то, что он плохо обращался со мной в операционной. Мне стало за него неловко. Но я ошибалась. Стыдно ему было лишь за то, что он обошелся со студенткой филологического факультета, как с работницей текстильного завода или с продавщицей из дешевого магазина «Монопри». Я поняла это в тот же вечер. Свет уже давно был выключен. Седая женщина, дежурившая по ночам, снова вошла ко мне в палату и тихо приблизилась к изголовью кровати. В полумраке ночника ее лицо показалось мне доброжелательным. Она шепотом упрекнула меня: «Почему вы вчера ночью не сказали доктору, что вы как он?» Несколько секунд я недоумевала, а потом поняла, что она имела в виду: «из его круга». Он узнал, что я студентка, уже после операции – вероятно, из моей карточки. Женщина изобразила его изумление и негодование: «Но почему, почему она мне не сказала?!» Казалось, она тоже возмущена моим поведением. Видимо, я должна была согласиться, что она права, а я – сама виновата в том, что врач грубо со мной обошелся: он просто не знал, с кем имеет дело.

Пришел врач-практикант, который ночью делал мне операцию. Он сидел в

Я лежала голая в резком свете операционной, мои ноги были согнуты в коленях, широко раздвинуты и привязаны ремнями. Я не понимала, зачем меня оперировать, из моего живота уже нечего было вынимать. Я умоляла молодого хирурга сказать, что́ он собирается со мной делать. Он встал между моими разведенными бедрами и крикнул: «Я вам не сантехник!» Это было последнее, что я слышала перед тем, как подействовал наркоз. («Я вам не сантехник!» Эти слова до сих пор эхом отдаются у меня в голове, как и все фразы, сопровождающие это событие. Фразы самые обычные, люди произносили их не думая. Но сколько бы их ни повторяли, сколько бы ни объясняли их социально-политические истоки, ничто не уменьшит жестокости этих слов: я их не «ожидала». На мгновение у меня перед глазами встает мужчина в белом халате и резиновых перчатках, он бьет меня и кричит: «Я вам не сантехник!» Возможно, он взял эту фразу из какого-то скетча Фернана Рейно, над которым в то время смеялась вся Франция. Но она до сих пор определяет для меня иерархию общества, словно дубинкой отгоняя рабочих и женщин, делающих аборт, от врачей. Нижестоящих от вышестоящих.)

Он сел на кровать и схватил меня за подбородок: «Зачем ты это сделала? Как ты это сделала? Отвечай!» Он буравил меня взглядом, его глаза сверкали. Я умоляла его не дать мне умереть. «Смотри на меня! Поклянись больше так не делать! Никогда!» Глядя в его безумные глаза, я подумала, что он действительно может бросить меня умирать, если я не поклянусь. Он достал бланки для рецептов. «Ты поедешь в больницу Отель-Дье». Я сказала, что хочу в клинику. Он настойчиво повторил: «В Отель-Дье», подразумевая, что больница – самое место для такой, как я. Он велел мне заплатить за вызов. Я не могла подняться. Он открыл ящик моего стола и взял деньги из кошелька.

Буржуазные убеждения и идеалы О. не готовили ее к тому, чтобы перерезать пуповину трехмесячного плода. Сейчас, возможно, она вспоминает этот эпизод как необъяснимое нарушение порядка, аномалию в ее жизни.

страха уже не было, лишь спокойствие, какое возникает, когда остается только ждать.

(Теперь я уже не уверена, что она была в тапочках. То, что я причисляю ее к женщинам, которые выходят в тапочках в магазин на углу, говорит об одном: для меня она – представительница рабочего класса, от которого я тогда всеми силами старалась отдалиться.)