Есть хоть кто-нибудь в Риме, с кем не переспала бы моя дочь?!
Август в «Я, Клавдий», эпизод 2«Ожидание за кулисами», Би-би-си, 1976 год{119}.
Политическая программа первого римского императора началась, литературно выражаясь, дома. Решив доказать своим подданным, что он действительно «первый среди равных» – человек из народа, обычный парень, как все они, Август отклонил возможность переехать в богатый дворец в восточном стиле, как у Клеопатры. Он предпочел остаться с семьей жить в своем старом доме на элитном, но плотно заселенном Палатинском холме, где народ мог гулять прямо перед его входной дверью – древнеримский эквивалент современного хода медийного политика, оставляющего свою фамилию в общем телефонном справочнике{120}.
Лавровые деревья обрамляли входную дверь императорского дома – вероятно, они были выращены из веток, срезанных в поместье Ливии, Прима-Порта. Кроме них лишь дубовый венок, врученный Августу благодарным государством, выделял снаружи его дом среди соседских. Внешнее подобие остальным домам повторялось и внутри. Каменно-серым минималистским интерьером и простой мебелью дом, где жило первое римское семейство, поражал скромностью – по сравнению с грандиозными резиденциями более поздних императоров. По крайней мере, так заметил один из посетителей:
«Новый дворец [Августа] не выделялся ни размером, ни элегантностью; двор с навесом, поддерживаемым квадратными каменными колоннами из вулканического туфа; жилые комнаты без мраморных или тщательно уложенных мозаичных полов… Как просто был обставлен дворец Августа, можно заключить, осмотрев все еще стоящие тут ложа и столы, многие из которых вряд ли считались бы подходящими даже для рядового горожанина»{121}.
Светоний, автор этого описания, посетил дом только несколько десятилетий спустя после того, как его занимали Ливия и Август. Его оценка относительного отсутствия роскоши подтверждается раскопками на Палатинском холме, осуществленными между 1861 и 1870 годами Пьетро Роса, итальянским архитектором и топографом, который работал по поручению Наполеона III – который сам был отпрыском имперской династии и был захвачен идеей найти дворцы Цезарей{122}. Открытие Росой в 1869 году части дома Августа, которую посчитали личными покоями Ливии благодаря находке свинцовой водопроводной трубы, подписанной ее именем, доказало, что дом действительно был выложен черно-белой мозаикой, а не более дорогим привозным мрамором. Бережливое использование местного камня красноречиво показывало римской публике скромные вкусы новой имперской семьи{123}.
По общему признанию, старое имение, конфискованное у Гортензия, расширилось за предыдущее десятилетие. Через два года после женитьбы на Ливии Август приобрел соседнее хозяйство – виллу, принадлежавшую ранее римскому сенатору Катуллу, когда-то самому богатому человеку в Риме. Покупка сделала Августа самым крупным землевладельцем на Палатине, и теперь объединенные здания не только вмещали аппарат имперского правительства, но обеспечивали жилые апартаменты для всей семьи. На великолепных стенных росписях, изображавших мифологических существ и сельские пейзажи, преобладали дорогая красная киноварь и желтая краска, демонстрируя важность семейства и его выдающееся социальное положение, – но таким образом, чтобы чувствовалась четкая грань между демонстрацией хорошего вкуса и оскорбительным выставлением напоказ богатства. Став принцепсом, Август также добавил к дому пристройку в форме храма, посвященного своему покровителю Аполлону, которая занимала пространство размером в половину футбольного поля. Со священным покровителем, живущим за соседней дверью, Август начал демонстрировать эстетику трезвости, заставляя всю семью делать то же самое.
При этом личные привычки Августа к воздержанию от роскоши действительно расширялись: вне зависимости от сезона он спал в одной и той же спальне на низкой кровати с простыми простынями, питался в основном рационом из сухого хлеба, рыбы, сыра и фиговых плодов, отказался от шелков и тонкого льна, которые носили аристократы, – новая императрица Ливия тоже делала вид, что у нее мало времени, чтобы заниматься своей внешностью, и, как говорили, следовала примеру мужа, одеваясь в неброском стиле и избегая украшений{124}. Такое поведение было подражанием поведению чтимой в народе Корнелии, которая когда-то замечательно возразила собеседнице, хваставшейся своими драгоценными украшениями, что ей не нужна такая роскошь: «Мои украшения – это мои дети»{125}. Даже рецепт, который Ливия демонстративно использовала для зубной пасты, был широко распространенным: сушеная садовая крапива (особый сорт, выбираемый за его абразивные свойства), вымоченная в морской воде и запеченная с каменной солью до обугливания – неаппетитный на вид состав, правда, в данном случае еще и сбрызнутый экзотическим привозным нардовым маслом{126} [4].
Еще одним популистским жестом с Палатина был указ, чтобы все простые шерстяные плащи императора изготавливались лично Ливией, Октавией, Юлией, а в конце жизни – еще одной из его внучек. Работа с шерстью считалась идеальным времяпрепровождением для римской матроны, что отразилось в римских легендах о добродетельных женщинах, занятых ткацким станком и спицами. В обычае было прикреплять нечесаную шерсть к дверному проему, когда невеста впервые переступала порог дома мужа{127}. Август заставлял жену, сестру и дочь заниматься шерстью, чтобы создать образ классического римского дома, демонстрируя верность традициям. Ткацкие станки обычно устанавливались в атриуме – самом людном месте в доме; в богатых домах здесь вдобавок было самое лучшее освещение для работы, а рабы могли трудиться под присмотром своих хозяек. Посетители и любопытные прохожие на запруженных улицах у дома императора, заглядывая в широкие двойные двери, сознательно постоянно державшиеся открытыми, таким образом могли наблюдать за императрицей и ее женской прислугой, занятой домашними делами в большом прохладном помещении{128}.
Усилия Августа показать своих родных женщин в виде сельских дам у ткацкого станка трудно сопоставляются с тем фактом, что домашнее хозяйство на Палатинском холме велось сотнями людей, некоторые из них были заняты исключительно изготовлением императорской одежды. Мы можем даже назвать имя как минимум одного такого работника. В 1726 году на римской Аппиевой дороге был раскопан необычный похоронный склеп или columbarium, построенный к концу правления Августа; его открытие позволило реконструировать и почти с медицинской точностью определить персонал – как оказалось, состоявший в основном из мужчин, – который выполнял ежедневную домашнюю работу семьи Августа.
Похоронный склеп, или Monumentum Liviae, содержал кремированные останки более тысячи римских рабов и свободных граждан, их пепел был уложен ряд за рядом в ollae (похоронные урны), установленные в крохотные ниши вокруг склепа, как в норки голубей, – отсюда и название таких помещений columbarium, что означает «голубятня». Большинство погребенных тут работали на императорский дом, и благодаря расшифровке надписей на мраморных пластинах под каждой нишей мы теперь знаем, что примерно девяносто человек, пепел которых найден тут, работали на Ливию. Парикмахеры, массажисты, привратники, переписчики и секретари, бухгалтеры, лакеи, весовщики шерсти, мойщики окон, сапожники, строители, водопроводчики, полировщики мебели, ювелиры по золоту и серебру, пекари, поставщики провизии, медики, кормилицы, даже человек для ухода за ее жемчугом, – вот люди, выполнявшие для Ливии перечисленные выше функции. Среди записанных имен мы нашли свободного человека по имени Окт, занятием которого было взвешивать и раздавать шерсть рабыням императорского дома для работы на ткацких станках{129}.
Останки в Monumentum Liviae являются лишь образцом «штатного расписания» слуг в римском аристократическом доме и не включают тех, кто работал в других владениях Ливии, таких как вилла Прима-Порта. Только самые богатые римские семьи могли позволить себе содержать столь многочисленных слуг, а высокая специализация занятий указывает на богатство и престиж их хозяина. Гардероб Ливии был столь забюрократизирован, что она держала двух слуг, следивших за ее церемониальной одеждой, еще одного – чтобы убирать ее одежду, и одного, по имени Пармено, – чтобы ухаживал за ее пурпурными одеяниями. Локиз, sarcinatrix, следил за починкой одежды, Менофил, сапожник (calciator), содержал в порядке обувь императрицы, массу сандалий и ботинок на пробковой подошве, которые обычно носили римские женщины; а профессия Эвтакта, называемая capsarium, предположительно заключалась в том, чтобы следить за какой-то коробкой, или сундуком для хранения одежды Ливии, или, может быть, за каким-то более портативным хранилищем, которое служило императрице в качестве ручной клади{130}.
Мы, вероятно, увидели бы Ливию и Октавию, сидящих на виду у проходящего мимо римского плебса, либо Августу, старательно ткущую тоги, – это имело тот же смысл, что и соревнование по приготовлению пищи, проводимое каждые четыре года между супругами потенциальных американских кандидатов в президенты{131}. С талантом Августа к рекламе нетрудно вообразить, что картина ткущих жены и сестры имела целью сохранить поддержку народа и показать ему, что первая семья империи живет так же, как живет любой римлянин – хотя римский плебс наверняка принимал этот образ за символ. Но во всей этой тщательной постановке главной была прозрачность. Реальная обеспокоенность Августа по этому поводу была столь глубокой, что он и в старости повторял все то же, запрещая единственной дочери Юлии и своим внучкам «говорить или делать что-либо плохое или то, о чем нельзя было бы сообщить в ежедневных хрониках» – издававшемся для народа бюллетене ежедневных новостей с Палатина{132}.
В случае Юлии это оказалось пустыми предупреждениями.
Мы в последний раз видели Юлию, когда она была вопящим новорожденным младенцем, только что попавшим в руки акушерок от ее матери Скрибонии накануне отъезда Августа к Ливии. Ко времени, когда ее отец стал правителем Римской империи, девочке исполнилось десять лет, и ее приняли в счастливую семью, которую так старательно создавал Антоний. На Палатине ее окружал дом, полный кузин и кузенов, очень близких ей по возрасту. Здесь были ее сводные братья Тиберий и Друз, а также кузина Антония Младшая – самая младшая из четырех дочерей Октавии, а также сын Октавии Марцелл, на три года старше Юлии{133}.
Хотя древние римские биографы зачастую с мельчайшими подробностями описывали детские дни будущих императоров, они, как правило, совершенно не интересовались годами взросления их сестер и кузин. Основываясь на рассказах о воспитании других римских девочек ее круга, мы знаем, что детство для девочек, подобных Юлии, заканчивалось слишком быстро. Иллюстрацией резкого перехода от детства к взрослости, минуя подростковый период, может служить такой обычай: если девочка умирала до достижения возраста замужества – который был законно установлен отцом Юлии с двенадцати лет, – ее любимые игрушки могли быть похоронены вместе с ней; игрушки, которые служили в первую очередь для обучения, обозначавшие цели, к которым ей следовало стремиться во взрослой жизни. В гробах юных римских девочек находили кукол, обычных – и собранных из деталей слоновой кости. У кукол были взрослые пропорции и широкие бедра, демонстрировавшие готовность к деторождению, – полная противоположность, скажем, современной Барби. Прически кукол соответствовали последней моде в среде женщин элиты того времени{134}.
Ребенком Юлия имела более простую прическу, чем носили взрослые женщины ее круга. Волосы завязывались сзади шерстяной лентой (vittae), пока они не стали достаточно длинными, чтобы заколоть их в тугой нодус, так любимый ее мачехой и тетей, – это произошло как раз, когда она приблизилась к возрасту замужества. Длинная, простая туника с рукавами, окаймленная пурпурной полосой, была стандартной формой одежды для рожденных свободными мальчиков и девочек в Риме. Защитная шейная цепочка, называвшаяся bulla в случае мальчиков, а у девочек именовавшаяся lunula и имевшая форму луны (луна была символом Дианы, римской богини целомудрия), была их единственным предметом украшения. Несмотря на любовь римлян к объемистым женским бедрам, под туникой девочки также носили нагрудную ленту, или strophium, целью которой было стягивать растущую грудь в попытке сделать ее маленькой, соответствующей римскому идеалу женского тела{135}.
До замужества система воспитания девочек широко варьировалась от дома к дому, в зависимости от богатства и намерений ее семьи. Чтению и письму учили большинство девочек высшего класса, но некоторых, демонстрировавших склонность к более глубокому образованию, обучали также риторике и философии – тем же дисциплинам, каким в этих домах учили мальчиков после десяти-одиннадцати лет. Но женщинам императорской семьи, как подчеркивали собственные рекомендации Августа касательно образования, главное внимание следовало уделять домашним умениям, полезным в замужестве. Рабыне, рожденной в доме своей хозяйки, вроде парикмахерши Ливии, Доркас, тоже могли дать образование – но лишь в рамках ее профессии{136}.
Образование женщин в ранний имперский период было весьма дискуссионной темой. Некоторые философы доказывали, что девочки должны получать образование наравне с мальчиками – но более активная и традиционалистски настроенная публика критиковала это мнение и предсказывала, что женщины, которым будет дано слишком большое образование, станут или возомнившими о себе пустозвонками, или аморальными потаскушками{137}. Однако некоторые элитные семьи, особенно те, что гордились своими интеллектуальными традициями, такие, как семьи Квинта Гортензия и Цицерона, подталкивали своих дочерей, как и сыновей, к соперничеству и в области образования. Старый враг Августа, Гортензия, которая с блеском добилась триумфа, выступив с трибуны в 42 году до н. э., была, возможно, единственной женщиной, добившейся славы как публичный оратор, – но учителя грамматики все-таки нанимались для некоторых женщин, таких как Цицилия, дочь Аттика, друга Цицерона, а великая Корнелия писала письма, которые были опубликованы и стали одобренными образцами стиля.
Уроки музыки, на которые когда-то смотрели неодобрительно, понемногу вползали в домах в традиционный курс обучения, некоторых девочек учили также читать и писать по-гречески. Однако введение столь широкого образования было мотивировано не прогрессивной педагогической философией, а весьма традиционным желанием быть уверенным, что девочки, которым предстояло быть женами публичных политиков, смогут стать для своих мужей не только хозяйками дома, но и помощницами в карьере, а также хорошими наставницами для своих сыновей, выбирающих политическую карьеру.
Есть свидетельства, что частными учителями, нанимаемыми для привилегированных девочек, были такие личности, как Цицилия; Юлия, по всей видимости, набиралась знаний, обучаясь у Марка Веррия Флакка, известного грамматика, которого Август привлек в свой дом огромным ежегодным заработком в 100000 сестерций – в первую очередь для обучения юной мужской поросли императорского дома на Палатине. Хотя, конечно, какое-то время девочка проводила, обучаясь простым домашним занятиям, которыми, как был твердо уверен ее отец, обязаны владеть все женщины его семьи{138}. Мы знаем, что по крайней мере одна из дочерей Юлии получила литературное образование.
Когда рассматриваешь привилегированную ситуацию Юлии – жизнь в доме, который ежедневно посещали самые великие деятели культуры тех дней, включая Горация и Вергилия, доступ к только что отстроенной имперской библиотеке на Палатине, – не удивляешься, что много веков позднее ее помнили как «любительницу писем и хранилище значительных знаний – которые нетрудно было получить в ее доме»{139}.
Но оговорки, до какой степени может распространяться образование женщины, не исчезли. Слишком часто описание девушки как docta, или «умная», было эвфемизмом для чего-то гораздо менее респектабельного. В случае Юлии это обернулось неприятной правдой.
Первую половину правления Августа женщины императорского дома оставались в стороне от литературных новостей. Для огромного большинства жителей империи публичные портреты были единственным видимым знаком связи с императором и его семьей. Официальные типовые скульптуры императорской семьи заказывались и создавались в Риме, а затем распространялись в провинции, где служили моделями для местных скульпторов и для копирования на монетных штампах. В результате могли появляться вариации, когда отдельные художники или монетные дворы позволяли себе свободу творчества, но базовый портретный тип оставался тем же самым{140}. Однажды выставленные публично на городском форуме, на крыльце храма или даже в богатых частных домах, эти молчаливые портреты служили напоминанием женскому населению империи о моделях, на которые им следует равняться для подражания. Портреты Юлии, вошедшей в возраст, показывают ее с волосами, убранными в такой же тугой нодус, любимый ее мачехой и тетей, под контролем которых она воспитывалась{141}.
Однако даже находясь под наблюдением и несмотря на необходимость соответствовать образцу домашней матроны для публичного портрета, Ливия настойчиво и незаметно создавала свое собственное имя. В период между 27 и 19 годами до н. э. Август большую часть времени провел за границей, объезжая свои владения сначала в Галлии и Испании, а позднее на востоке. И хотя люди консервативных убеждений неодобрительно фыркали при мысли о возможности для женщин сопровождать мужей в зарубежных поездках, Ливия сопровождала императора, демонстрируя важность миссии, которую Август возложил на нее, и заодно создавая свой образ за границей. Хотя большинство историков времен правления Августа мало что сообщают о ее присутствии, немым доказательством его служат множество объектов, на открытии которых она играла важную роль. Предполагается, что она исполняла различные церемониальные обязанности, примерно соответствующие разрезанию ленточки, участие в которой сейчас ожидается от жены приехавшего с визитом главы государства{142}.
До некоторой степени Ливия была лишь объектом взглядов толпы, которая собирались поглазеть на огромные, с балдахином, увитые шелками имперские носилки, когда они лениво проползали по двадцать миль в день по маршруту, включающему знаменитые туристические места, такие как оракул в Дельфах. Римские императоры любили путешествовать со вкусом, и носилки Августа сопровождал огромный обоз, который тащили мулы, с рабами, обслуживавшими всех участников, включая поваров, служанок, докторов и парикмахеров. Один наследник Августа имел даже установленную в его экипаже игральную доску; другой оборудовал свои носилки вращающимися сиденьями{143}.
О проекте
О подписке
Другие проекты