Глава III

Сегодня Долли проснулась слишком рано – не было ещё и семи часов утра. Она подошла к окну своей спальни и отдёрнула тяжёлую штору: солнца не было, а по Неве катились свинцовые волны, и это означало, что и в её жизни впереди такой же, как и все, серый и пустой день.

В последнее время она стала просыпаться, как от удара, от мысли, как много ей уже лет, и как страшно мелькает время, и что ужаснее всего – в её русых прядях уже сверкают нитки седины. А ведь она ещё не старая – ей всего тридцать два года. И что же – она проживёт теперь всю жизнь в этом неуютном, холодном особняке с видом на Неву и гранит с нелюбимым мужем впридачу?

Княгиню Дарью Алексеевну Рослову замуж выдали рано – она едва закончила гимназию, была хороша собой, и подходящего жениха для знатной, хотя и не богатой невесты из немецкого рода герцогов Романских нашли быстро. После венчания Долли переехала из дома отца, в этот дом мужа, и будто очутилась за дверью клетки. А там, на воле остались все её мечты о большой взаимной любви, единении с мужем и интересной, насыщенной жизни. А вместо тех мечтаний она получила ненужные ей выезды в свет, роскошные наряды, лицемерные улыбки и глупые сплетни: вот и весь смысл её жизни.

Материнство тоже далось ей с трудом: с детьми Долли ладить не умела, смущалась их, и не знала, что с ними делать. У неё самой было трудное детство – она не знала любви матери – та умерла через день после её рождения, а няньки девочки менялись так же быстро, как и пассии её отца. Только с подругами в гимназии и дома с книгами ей было по-настоящему хорошо.

Жизнь с мужем и близость с ним давно уже ей опротивела, и Долли ясно ощутила, что идёт к финалу своего брака, а может быть, и всей жизни. Но такие мысли она всё же гнала от себя – оставить детей без матери жестокость непростительная: она-то знает, каково быть почти сиротой. Она оттягивала тяжёлый разговор с мужем, опасаясь только за двух дочерей и сына, но сама уже приняла такое решение – взять их всех троих с собой и уехать, пусть в никуда, но только в другую, вольную жизнь.

Долли захотелось поставить точку и рассказать всё мужу именно сегодня, пока её ещё ничто не держит: приданое пока не прожито, и в запасе у неё есть крупная сумма денег, а там будь что будет.

Она медлила, бродила кругами по спальне, взвешивая и подбирая слова, и, собравшись с духом, решилась спуститься вниз, в кабинет мужа. Скрип ступенек деревянной лестницы будто пронзал её насквозь, в ушах гудело. Она вся вытянулась, как стрела перед полётом.

Муж Долли поднимался рано, и каждое утро шёл работать к себе в кабинет. Одетый в костюм и гладко выбритый, он уже сидел за письменным столом, разбирая какие-то бумаги.

"Господи, благослови!" – попросила она про себя.

– Доброе утро, Виктор! Как настоение? – любезно спросила мужа Долли.

– Благодарю, кажется, здоров. А отчего тебе не спится? – спросил он сухо, и, грузно развернувшись, привстал из кресла, чтобы поцеловать ей руку. – Здорова ли ты?

Долли кивнула, и молча присела на край высокого дивана и опустила голову.

– Всё хорошо, благодарю тебя. Прости, что я тебя отвлекаю, но мне нужно поговорить с тобой.

– Слушаю тебя, Долли.

Ей снова стало страшно – она словно приготовилась разбить на куски их обычное семейное утро с привычными дежурными фразами, с запахами влажной мыльной свежести, лёгкой домашней одежды и ароматного кофе.

– Ты знаешь, а я хотела бы поехать с детьми в Европу, – будто ожидая расправы над собой, еле слышно сказала она.

Виктор внимательно на неё глядел.

– А надолго ли ты хотела бы уехать? – спокойно уточнил он.

– Думаю, что надолго, – опустив глаза, замялась она, – от пристального взгляда мужа ей всегда становилось не по себе. – Я поеду в Женеву, там как раз гостит моя сестра.

– Так… а когда ты хотела бы уехать?

– Сразу, как только соберу детей.

– Ну что ж, поезжай, – не повышая голоса, ответил муж.

Она взглянула на него с удивлением.

– И денег я тебе дам, о них не волнуйся. Но вот что, Долли, – он внезапно повысил голос. – Ежели так, то я и давно хотел тебе кое что сказать. Ты, возможно, догадалась, что и у меня есть своя жизнь и свои планы.

Ожидая реакцию жены, от замолчал. Долли уверенно кивнула.

– И потому будет даже лучше, если ты уедешь, и как можно быстрее.

Долли вскинула ко лбу соболиные брови. Они с Виктором никогда не любили друг друга и такая развязка стала разумным итогом их брака, однако разрыва по воле мужа она не ждала.

– Да, и в самые ближайшие дни, но помни, что наши дети не только наследуют моё имя и моё состояние, но и навсегда останутся моими детьми и будут со мной, – чеканя каждое слово, говорил муж. – А ты просто дай мне знать, когда будешь готова, Долли.

Она вспомнила синие, наивные глаза маленького сына, и в её груди всё сжалось от боли. "Главное, сейчас не заплакать, не показать ему, как мне больно, он прекрасно это знает" – подумала она.

Опираясь на ручку дивана, Долли медленно поднялась. Виктор подошёл к ней, и, помогая ей встать, учтиво поцеловал её руку.

– С глаз долой, из сердца вон, – улыбнувшись, кивнула ему она, и вышла из кабинета.

Вернувшись к себе в спальню, Долли бросилась на кровать и горько разрыдалась.

Глава IV

Каждое лето Маля жила в Стрельне на любимой даче у берега Финского залива. "Под боком у Константина", – как говорила она, нравилось и её сыну Вове: здесь у них на ферме жили козы, и по утрам мальчик пил свежее, полезное молоко.

Этот дом был для неё теплее, чем её вилла в Ницце. Она гордилась своим родовым гнездом, где всё устроено не просто роскошно, а удобно для жизни: посттроена небольшая ферма, разбит фруктовый сад и огородик, ухоженный пруд и беседки в зарослях деревьев, клумбы с россыпью ароматных цветов, кусты жасмина у крыльца, усыпанные гравием дорожки.

Одна тропинка ведёт к купальням пляжа, другая к гаражу с лучшими автомобилями. И во всех дачных постройках, и даже по дороге к дому сияет электричество, когда как во дворце великого князя всё ещё жгут свечи.

К тому же в России её театр – огромная планета, а другого царства ей и не нужно. Она счастлива, когда танцует там и получает главные партии в каких пожелает балетах, но знает – коллеги её не любят. Не любят даже не за то, что когда-то она была близка с наследником трона, и не от зависти к её таланту и красоте, а тому, что она умеет покорять мужчин. Маля и сама не знает, как так получается, что стоит ей лишь с кем-то из них поговорить, и тот уже в её власти. Она обожает нравится и покорять, и равнодушия к себе не выносит.

Что делать, Маля рождена очаровывать!

Она помнит день и час их знакомства – выпускной праздник императорского балетного училища. По давней традиции поздравить выпускниц приехала царская чета и молодой наследник Николай Александрович. На счастье она показалась себе тогда красивой – лёгкую, воздушную, в училище её прозвали "стрекоза". И станцевала Маля отменно – её не раз вызывали "на бис".

Наследника она видела впервые: он сидел наротив неё за столом, его большие серые глаза тянули её к себе, как магнит. Они обменивались долгими взглядами, и, почуяв его молчаливый призыв, она будто слышала биение его мужской плоти.

И тут с места поднялся император Александр III:

– Господа педагоги и прелестные барышни! Пусть день сей для вас будет флагманом вашей балетной жизни, и, покинув стены этого училища, вашего причала, вы с попутным ветром отправитесь в большой мир искусства. Будьте же украшением и гордостью нашего балета!

Раздались дружные аплодисменты и заиграла музыка – начались танцы. Ники не двигался с места. Усевшись рядом с сыном, царь кивнул ему на Малю:

– Хороша, верно? Чего раскис, мужик? Пойди и пригласи её на танец. Только смотрите, не флиртуйте сильно! – пригрозил ему отец.

– Papan, я прошу Вас…, – испуганно зашептал Ники.

– Иди, иди, попрыгай! – пихнул царь сына в бок.

Страшно смущаясь, он подошёл к Мале и робко спросил её:

– Мадемуазель Красинская, не угодно ли Вам будет потанцевать со мной?

В тот вечер они мало общались, и после он долго не мог решиться на близость – к такому она не привыкла.

– В Вас нужно разжечь огонь, и сделать это может только женщина, – сказала ему Маля.

Она разожгла его, как костёр, но часы их счастья не остановились.

– Ты должен скоро жениться? Почему ты безразличен к своей невесте? – пытала она Ники.

– Не знаю…, – ответил он честно.

И всё же она позволяла себе мечтать – а что, если он останется с ней? Они идут в прогрессивный двадцатый век, и теперь незачем брать в жёны скучную европейскую принцессу. Вот царицу-балерину мир ещё не видывал! К тому же она, полька, из рода графов Красинских.

Она думала, что нанесённая им боль давно утихла: поклонники у неё есть и будут всегда. Вот если бы только ей забыть об его ласках… И никогда ни с кем ей не будет так хорошо, как бывало с ним.

И зачем только её подсунули наследнику, как живую игрушку? Это всё его отец! Родители Ники сами потом и очерняли перед ним "развратную балетную девку", умоляя сына жениться хотя бы на Аликс, если уж другие принцессы ему не милы.

До сих пор при виде его ей словно втыкают острый нож в сердце.

Но что же делать, если он её не любит? Любил бы по-настоящему, оставил бы всё и отца бы не послушал. Нет, предпочёл откупиться и уйти. Принцесса прельстила его, а чем? Вся зажатая, недалёкая и сухая "деревяшка". Неужели он может быть счастлив с такой женщиной? Разве она любит его больше, чем могла бы любить она, Маля? Разумеется, нет, он и сам это знает – немецкими красотами уже пресыщен.

И больше никаких свиданий. Довольно ей мучений, не даст она больше рвать себе сердце. Он смог забыть, какая страсть у них была, то почему она всё время должна страдать по нему, как юная барышня?

В её доме нет даже парадных царских портретов – она не простит ему предательства. И никогда никому не расскажет Маля Красинская, кто настоящий отец её детей.

Она сидела на качели в саду. На природе от тёплого морского ветра ей всегда становилось легко. Да и к чему долго горевать – жизнь чудесна!

Вова закончил завтрак в беседке, они поболтали, и сын убежал кататься "на моторе".

Маля ушла в дом и поднялась в детскую Целины. Подошла на цыпочках к её кроватке – девочка спала. Она потрепала её пушистые, пшеничные кудряшки.