Глава девятая

…Я расскажу вам, как ухаживать за лицом и руками… о французе, с которым я познакомилась в поезде по дороге в Биарриц… а ещё расскажу вам об итальянских картинах, которые я видела. Кто величайший итальянский живописец?

– Леонардо да Винчи, мисс Броди.

– Неверно. Правильный ответ – Джотто. Он мой любимый художник.

Мюриэл Спарк

Вера дремала, уткнувшись лбом в окно такси – у неё было счастливое умение спать в любых условиях. Прямо как кошка! – завидовала Копипаста. Ей-то, чтобы уснуть, надо было обязательно лечь в постель – причём, в собственную, – трижды перевернуться с боку на бок, поменять нагретую сторону подушки на прохладную…

Такси угодило в пробку на подступах к Россельбану – трассе, ведущей в аэропорт. Бензиновый аромат выветрился, теперь в салоне припахивало ванильным освежителем – всё же не зря маленькая Лара считала, что слова «ваниль» и «вонь» однокоренные. Машина трогалась и снова застывала, Веру укачало. Когда именно такси вырвалось на просторы Россельбана, Вера заметить не успела – зато увидела, внезапно проснувшись, что они летят прямиком на серую «Нексию». Её бросило вперёд, на спинку водительского кресла, а потом – резко назад, так что голова наскочила на какой-то неведомый крючок, как пальто – на вешалку.

«Зачем тут крючок?» – удивилась Вера. Она потрогала голову, посмотрела на пальцы – красные.

Из «Нексии» к ним бежали люди – живые, раз бегают. И таксист тоже не пострадал – вон как бодро выскочил из автомобиля.

– А я ещё заправился, главное… Ты как так ездишь, а?

Водитель «Нексии» что-то объяснял, указывая почему-то в небо, – будто там сидит главный небесный гаишник, который их всех и рассудит.

– У вас пассажирка кровит, – сказал кто-то, и таксист бросился к Вере.

– Итить! – расстроился он. – Женщина, вы как? Я сейчас «скорую»…

Вера сказала, что не надо ей никакой «Скорой», она вполне нормально себя чувствует. Завязала голову шарфиком – место ушиба слегка пощипывало, но это пустяки. Важнее, как добраться до порта?

– Другую машину вызову? – спросил таксист. – Со скидкой будет.

Вера кивнула. Понюхала пальцы – от них пахло железом, как из только что вскрытой консервной банки. Мышь внутри завыла – ни дать ни взять сквозняк в трубе.

… – Это кто у нас? – спрашивала Вера, показывая маленькой Ларе картинку в книжке – там пушистый мышонок требовал песенку на сон грядущий. – Кто на картинке?

– Мышка! – отвечала Евгения, сидевшая на другом конце дивана.

– Сколько раз повторять, я не тебя спрашиваю!

– Извини, тётя Вера, я задумалась. Кто на картинке, Лара?

– Иска! – ликовала Лара.

– Да ты моя умница! А это кто?

Лара хитро поглядывала на Евгению, ожидая подсказки, и, не дождавшись, пробовала наугад:

– Иска?

Вера удивлялась – как можно спутать мышку с кошкой?

Лара была прелестной, немножко ватной девочкой – с таких рисовали старинные рождественские открытки. Даже сдержанная бабушка из Питера признавала – ангел.

Со дня Гериной гибели набежало уже года четыре – они именно что бежали, подобно людям из горящего дома. Евгения как принесла однажды к портрету Лариного папы найденный в парке кленовый лист, так и делала теперь это постоянно. То листья, то душистые еловые шишки, то яркие дикие яблочки, которые хотелось повесить себе на уши, как серёжки – все эти находки Евгения оставляла возле фотографии Геры, стоявшей на книжной полке. Втайне Евгения считала Геру и своим папой тоже: ей нравились его весёлые глаза. И он тоже был в очках, а это, объясняли в садике всезнающие няньки, передаётся по наследству.

Когда Евгения разговаривала с Герой, она называла его папой. Это слово очень удобно для тихих бесед, его можно произносить одними губами, без голоса. Евгения показывала папе свои рисунки и пластилиновые фигуры – держала их у портрета, пока руки не уставали. Папа улыбался – ему нравилось! Девочка прижималась губами к папиному портрету – и тоже беззвучно, тихо целовала его в стеклянную щеку. Конечно, она делала так не при тёте Вере и не при Лариной бабушке – Евгения знала, им это не понравится. Всё испортила Лара – подкралась и громко ухнула за спиной. Евгения выронила портрет: стекло треснуло так, что молния пробежала у папы прямо по лицу.

– Не смей брать! – кричала на нее тётя Вера. Потом она расплакалась и ушла к себе в комнату, а Евгения долго сидела на диване и тоже рыдала.

Она пыталась примерять к себе других пап – но они ей не нравились, ни один. У Марика, например, был папа с таким толстым животом, что Евгения серьёзно считала, он носит там ребёночка. Ещё у одной девочки от папы всегда очень плохо пахло, и он держался за дверь, пока девочка одевалась на улицу. Гера полностью устраивал Евгению, но ей сказали «не смей брать», и она, природно кроткая, не могла ослушаться. Папе поменяли стекло, но Евгения больше не приближалась к полке, где стояла фотография, а только издали затравленно поглядывала на неё. Шишки, листья и яблочки папе теперь приносила Лара, пока ей это не надоело.

Этой осенью Евгения должна была пойти в школу, и мама Юлька в кои-то веки проявила интерес к дочкиной жизни. Вытрясла из всех рукавов все карты – и нашла связи в городском отделе образования. Тамошний специалист, женщина с лицом матёрого педагога, посоветовала Копипасте модную французскую гимназию – она открылась недавно, но в ней уже учились все городские сливки, точнее, их отпрыски. Crème, так сказать, de la crème.

Чтобы попасть в гимназию, требовалось сдать экзамен на скорость и качество чтения, а также перечислить геометрические фигуры – Вера о таком прежде не слыхивала и сочла возмутительным. Почему бы Юльке не отдать Евгению в двести шестьдесят восьмую школу, где вполне приличная началка? Преподаватель истории Вера Викторовна Стенина уж как-нибудь присмотрит за своей крестницей. Но Копипаста упёрлась: нет, спасибо, они постараются в гимназию.

В последнее время Юлька явно что-то скрывала – точнее, кого-то. А Вера, гуляя как-то с Ларой в Собачьем парке, неожиданно встретила там парижанку Бакулину. Бакулина шла по главной аллее с таким гордым видом, как будто это не Собачий парк, а как минимум Люксембургский сад. Бывшая одноклассница явно собиралась пройти мимо Веры с малышкой – якобы она их не видела, а если и видела, то не узнала. Вера улыбнулась первой, и Ольга вынуждена была остановиться. По Ларе Бакулина скользнула будто бы равнодушным взглядом – но на самом деле отсканировала от макушки до ботиночек. Вера почувствовала внутри, там, где проживала в прежние годы летучая мышь, приятный трепет – вот как, оказывается, бывает, если завидуют тебе. У Бакулиной, судя по взгляду, ребёнка не было, с этим, видно, были проблемы, но она, как и раньше, не спешила откровенничать. Вера с трудом, как из двоечника, выбила из неё скупой рассказ – са ва бьен, приехала навестить маму с папой, а так – живёт в Париже по-прежнему. Ничего интересного. Выглядела она по-европейски серенько, ненакрашенная, зато в руке – миниатюрный сотовый телефон. В Екатеринбурге такие еще не появились. Телефончик сразил Лару – и она раскапризничалась, пытаясь завладеть дивной машинкой.

– Это не игрушка, – довольно грубо сказала Бакулина и бросила телефон в сумку, а он запел вдруг там голосом Далиды – «Пароле, пароле, пароле!».

У Лары тут же высохли слёзы, она крепко прижалась к Вериной ноге и спросила страшным шёпотом:

– Кого там пороли, мама?

Тут уж даже Бакулина не выдержала – засмеялась. Сказала, что вечером придёт в гости к Юльке – чтобы посидеть всем вместе, как раньше. Вера не без труда впомнила, в каком это раньше они сидели все вместе, но обещала заглянуть после восьми.

Пришли они с Ларой ровно в восемь. Юлька открыла дверь оживлённая, в новом кружевном платье. Разглядывая подругу, Вера вспомнила, как Юлька пришла однажды на приём к врачу в ажурной вязаной кофточке, надетой прямо на лифчик. Они всем классом проходили осмотр в поликлинике – и врачиха, уже почти доехавшая до станции «Климакс», от души вызверилась на Юлькину кофточку:

– Шалава малолетняя, да как тебя мать в таком виде из дому выпустила? Все родимые пятна наружу! Главно, было бы что показывать!

Юлька икала и рыдала, а Вера от обиды за подругу пыталась дерзко отвечать врачихе во время собственного осмотра, но та держалась с ней подчёркнуто ласково. Месть не удалась.

Интересно, что сказала бы та врачиха теперь, глядя на Юлькино кружевное платье? На самом деле только Стениной было интересно копаться в старых историях, как в слежавшемся от времени белье. Юлька была воплощённое настоящее, мечта буддиста.

– Знакомьтесь! – широко махнула она в сторону гостиной, где кто-то отражался в зеркале. – Иван! Или просто – Джон.

Тут как раз явилась Бакулина, долго обнимала Юльку, совала ей в руки какие-то свёртки – Вера ревниво отметила, что там были подарки для Евгении, тогда как Ларе эта жадная сволочь даже киндер-сюрприза не купила. Пока они миловались в прихожей, Вера разглядывала Джона, в очередной раз поражаясь тому, как широки и разнообразны возможности и вкусы Копипасты. Та была просто каким-то Пикассо в любви! И если бы Вере предложили составить выставку портретов Юлькиных возлюбленных, она бы, наверное, отказалась. У любой выставки должна быть объединяющая идея, а здесь между героями не было ну просто ничего общего! Арлекин, мужчина на кубе, авиньонские девушки и Гертруда Стайн – даже они больше похожи друг на друга, чем художник Вадим, злосчастный Валечка, Алексей – руки-деревья, мужчина-мечта из Оренбурга и директор завода, который усмехался, как злой волшебник. А теперь ещё и Джон.

Во-первых, он был корейцем, – фамилию имел короткую, как аббревиатура, но при этом несомненно шекспировскую – Пак.

Во-вторых, он был ниже Юльки на добрую треть (это если быть доброй и отрицать очевидное).

«В-третьих» Вера придумать не успела, потому что Юлька позвала их к столу – и Джон покатился в другую комнату, как мячик, который прицельно пнули в пустые ворота.

Юлька хлопотала над салатами, что тоже выглядело несколько странно – она не любила и не умела готовить. А тут вдруг – салаты! В одном лежали макароны, белые и толстые, как органные трубы.

Органные трубы Вера во всех подробностях рассмотрела в филармонии – купила для Лары абонемент и водила её туда с упрямством, достойным если не лучшего, то по крайней мере иного применения. Но ей хотелось культурно развивать Лару, и втайне она надеялась, что разбудит таким образом музыкальные способности девочки. При такой бабушке, как Лидия Робертовна, они вполне имели шанс на существование, но Лара их пока что не обнаруживала – на концертах она орала во всё горло так, что далеко не всякий музыкальный инструмент мог её заглушить. Вера краснела, затыкала дочке рот конфетой, но вредная девчонка, проглотив шоколад, опять начинала голосить, как молодуха на похоронах любимого мужа.