Глава 3. Действую

3 дня спустя

В бесцельной неге и праздном ничегонеделанье я слонялась по избе. Глафира и слушать не желала о том, чтобы я ей помогла. Максимум, позволенный мне служанкой – это самой приготовить чай. Как я ни уговаривала Глафиру, женщина осталась непреклонной. Нельзя мне ничем заниматься и точка! Полуян, мол, её прибьёт, ежели узнает.

А смотрящий появлялся раз в день, плотно ужинал и, поговорив минутку о всяких мелочах со мной, уходил ночевать в другое место. Я даже удивилась поначалу, но потом подумала, что, наверное, у него много дел. Или не хочет пугать меня снова. Он, конечно, бандит и наглый тип, но всё же хороший человек.

Я изнывала от безделья, а в голове вяло струились мысли. Как там мой салон? Как девчонки? И Лиза обо мне не вспоминает, наверное. Теперь, когда меня обвинили в убийстве, она не захочет со мной общаться. Я не подходящая компания для княжны… А ведь ей ещё замуж выходить, ей нельзя рисковать своей репутацией.

А вот ответа на вопрос, кто мог украсть у меня серёжку на первом вечере музыкального салона, я никак не могла найти. Перебирала в голове всех присутствующих, но никто вроде бы не приближался настолько, чтобы суметь вынуть её из уха, да ещё незаметно. Нет, конечно, серьга могла выпасть, такое уже со мной случалось… И все могли видеть её на мне. Тут нужно искать мотив. А мотива я ни у кого не видела.

Смерти Черемсинова могли желать многие, а вот подставить при этом меня… Кому я так насолила? Двоим. Ксенофонту, управляющему «Пакотильи», которого я выгнала в первый день, и Трубину, неудачливо подкатившему ко мне в тот же самый первый день. Но вряд ли Ксенофонт мог знать подробности нашей ссоры с Черемсиновым. Если только у него нет сообщницы в салоне… У Трубина возможностей больше. Но я никак не могу представить, что он способен на такую многоходовку. А вот бывший управляющий больше подходит на роль злодея.

Эх, почему я не могу выйти в город?

Остановилась посреди избы, как вкопанная. Кто сказал, что не могу? Не в таком виде, конечно, но, если одеться попроще, загримироваться… Грим у Полуяна вряд ли есть, ладно, мне повезло, что я женщина, а женщины простого сословия в этом мире носят платки. Я же могу притвориться больной и замотать голову и лицо так, что ни одна собака меня не узнает.

Я села с размаху на скамью и уставилась на печку. Платье пошире, обмотаться тряпками на поясе… Большой платок, и пусть я упрею под ним. Прикрыть лицо и всем говорить, что у меня язвы на щеках. А что, никому не захочется смотреть на убогую! Или вообще «ослепнуть»!

Как Захар.

Захару бы весточку дать, но как? Нет, мне абсолютно точно нужно прогуляться до центра Михайловска, чтобы узнать, что там происходит. Полуян-то мне ничего не сообщает, делает загадочное лицо. Как ни просила, ни словечка не проронил! Информация мне необходима, как воздух. Так что решено, я валю отсюда хоть на полдня.

Осуществить свой план мне удалось ближе к вечеру. Полуян заглянул на полчаса, поужинал и снова ушёл. Глафира поставила тесто на хлеб, убралась на кухне и вдруг вспомнила:

– Я же обещалась матери, что прибегу помочь! Матушка у меня хворает! Барышня, ты же не станешь меня ругать? Я быстренько, она туточки неподалёку живёт!

– Беги, конечно, беги, – ответила я, старательно пряча радость в голосе. – Я вообще спать лягу.

– А ложись, ложись, – с облегчением выдохнула Глафира, собирая какие-то пожитки и немного еды. – Свечку потуши, мало ли… Ну, побегла я.

Она ушла, не заперев дверь. А я бросилась в комнату, где за кроватью стоял большой сундук. В нём была одежда служанки, и для меня нашлось старенькое платье. Я безжалостно измазала его сажей из печки, потом так же густо намазала лицо и шею. Стану золушкой, и никто меня не узнает. Перед уходом сделала куклу под одеялом, чтобы Глафира не сразу хватилась меня, а потом погасила свечу и осторожно выскользнула из дома.

Вечер оказался тёплым и мягким. Солнце ещё стояло над горизонтом, не касаясь крыш. Воздух был наполнен запахом хлеба, который пекли в каждом доме. Я с наслаждением вдохнула полные лёгкие этого вкусного аромата и пошла, старательно горбясь и шаркая ногами, по улице. Платок, которым я обмотала голову и лицо, действительно был слишком тёплым, или я перестаралась. Но терпела, чтобы меня не поймали. Впрочем, здесь, в пригороде, бояться было практически нечего. А вот на входе в город я стала осторожнее. Крутила головой, стреляла глазами направо и налево, чтобы вовремя заметить полицейских. Обошла участок широкой дугой и в порыве внезапного вдохновения добралась до церкви.

По бокам от крыльца сидели и стояли нищие. Я и раньше их видела, но не обращала на них внимания. Как и в своём мире. И правда что, кто смотрит в лицо старушке, протянувшей руку из-под грязной шали? Никто. А тут были и мужчины, и женщины, и даже дети. Грязные, оборванные, заросшие волосами или бородами. Вонючие…

Отличное прикрытие!

Я пристроилась сбоку и принялась нараспев тихонечко читать «Отче наш», как можно шепелявее и как можно гнусавее, чтобы никто не разобрал слов. Старушка, стоявшая рядом, постоянно била поклоны, крестясь. Ну словно я домой попала, ей-богу!

Смотреть на людей из-под платка было не очень удобно, и я чуть сдвинула края ткани в сторону. Старушка тут же любопытно спросила шёпотом:

– А что ж ты, милая, в платочек кутаешься? Холодно тебе? Аль хворая?

– Хворая, хворая, – пробормотала я, снова прикрывая лицо и шепелявя.

– Ах ты ж болезная! Ты молись, молись Богинюшке, она тебя вылечит.

– Ага, ага.

Я начала нервничать. Чего она ко мне пристала? Конечно, я тут новенькая, всем интересно, кто я и откуда. Но нельзя привлекать внимание! Отвернувшись от старухи, я бросила быстрый взгляд на площадь. Ресторация полным-полнёхонька… А я так и не попробовала ни одного блюда. Вдруг и не попробую?

Стало совсем не по себе. Куда, в какую пропасть скатилась моя жизнь? Неужели мне теперь придётся всё время скрываться и отказываться от самых примитивных удобств и желаний? Неужели моим единственным другом станет теперь Полуян, смотрящий Михайловска?

Старушка подтолкнула меня под локоть:

– Кланяйся, кланяйся же! Молись усердно!

– Что? Зачем? – не поняла я и вдруг увидела, как из церкви начинают выходить горожане. Соседка всплеснула руками:

– Дадут больше, зачем же ещё!

И принялась кланяться ещё усерднее. Я прикрыла лицо поплотнее, затянула невнятным голосом единственную знакомую мне молитву. И чуть не сдохла от стыда, когда поняла, что перед нами остановилась княжна Елизавета Кирилловна Потоцкая.

– Спаси тебя Богиня, – сказала моя подруга своим ангельским голоском и сунула старушке в заскорузлую ладонь монетку. Соседка закрестилась, как бешеная, благодаря:

– Благодарствуйте, барыня! Дай вам Богиня здоровья и счастья! Молиться за вас буду денно и нощно!

– Спаси тебя Богиня, – повторила Лиза, и я увидела, что она стоит передо мною. Не поднимая глаз, уставилась на подол её платья, подумала: грязный… Испачкалась княжна, только и ходить по улицам Михайловска в таком светлом платье… Иди, подруга, иди. Не смотри на меня! Меня тут нет, это не я.

– Что с тобой, болезная? – обеспокоилась княжна. – Ты хвораешь? Отчего лицо закрыто?

– Хвораю, матушка, вся язвами покрылась, – промямлила я, старательно изменяя голос.

– Ох, Богиня, прости грешную рабу твою, – перекрестилась Лиза и чуть отступила. Буквально на полшага, но я заметила это. Боится подружка, боится… Но неожиданно княжна выпрямилась, будто решение приняла, и мягко взяла меня за руку. Чёрт, сейчас увидит, что у меня не бродяжьи руки! Я попыталась вырваться, но Лиза сказала ласково:

– Не бойся, я ничего тебе не сделаю. Послушай меня. В нашем поместье мы принимаем всех сирых и убогих. Сейчас к нам как раз едет в гости доктор из Алексбурга. Он посмотрит на твои язвы и вылечит, если получится.

– Очень барыне благодарна, – пробормотала я. Ох Лиза, Лиза! Добрая моя…

– Ты приходи. Поместье Потоцкое, тебе всякий подскажет, как добраться.

– Она благодарна вам, барыня, – старушка подтолкнула меня в бок острым локотком. – Кланяться не могёт, болезная.

Желая подтвердить её слова, я только закивала. Лиза ещё раз с жалостью посмотрела на меня и со вздохом отошла.

– Пойдёшь ли? Благослови вас Богиня, барин! – принимая очередное подаяние и кланяясь, любопытно спросила старуха. Я пожала плечами. Мне тоже сунули в ладонь монетку, и я зажала её в кулаке. Горожане все уже вышли, отдаляясь от церкви, и соседка выдохнула, разогнулась:

– Ну, всё. Теперь уже завтра. Ну, говори, как звать тебя, откуда сама?

Я с удивлением смотрела на неё – а ведь не так и стара! Лет сорок ей, никакая она не бабка. Актриса зато хорошая. Все нищие отличные актёры, это известно. Соседка подмигнула мне лукаво серым глазом:

– Что глядишь? Я не чудоявление Богини! А звать меня Пульхерия.

– Татьяна, – представилась я.

– Айда-ка мы с тобой пропустим стаканчик в питейной за знакомство!

Стаканчик пропускать мне совсем не хотелось. Даже за знакомство с Пульхерией. Кстати, как её ласково зовут? Пуля? Хе… Ох ты ж…

– Ты прости меня, Пульхерия, – мотнула головой. – Пойду в Потоцкое. До ночи успеть хочу.

– Что ж ты, взаправду, что ль, хвораешь? – изумилась нищая. – Вот так номер!

– Чтоб я помер, – пробормотала в ответ.

– Ну смотри, а то, может, в ночлежку? Тут при церковке ночлежка устроена, хоро-ошая! И супец дают, капустный вроде сегодня. А в других ночлежках разве что тюрю и похлебаешь.

– Спасибо тебе, Пульхерия, откажусь. Свидимся ещё, – пообещала.

Она махнула рукой, улыбаясь, мол, иди уж.

Хорошие актрисы на дороге не валяются. Когда сниму с себя обвинение, обязательно разыщу эту тётку и возьму в салон. Она будет прекрасно играть героинь в возрасте. А пока пора двигать в Потоцкое. Лиза мне лучшая подруга в этом мире, она не выдаст и поможет. Поговорю с ней с глазу на глаз, а потом вернусь к Полуяну.

Наверное.

В любом городе моего мира с наступлением темноты начинается вторая, ночная жизнь. Молодёжь гуляет, собирается в клубах или в парках на скамеечках. Магазины открыты где до двадцати двух, а где круглые сутки. Кто-то едет с работы домой – готовить ужин для семьи, кто-то на работу – в третью смену. Собачники выгуливают своих питомцев перед сном.

А тут…

После вечерней службы экипажи разъехались с площади, увозя господ по домам. Нищие тоже потянулись кто куда – по ночлежкам и питейным заведениям, унося с собой стойкий запах гнили. В окнах загорелся свет, а вот на улицах не осталось ни одной живой души. Только я стояла посреди площади, пытаясь сообразить, в какой стороне находится чёртово Потоцкое.

«Всякий покажет», ну да, ну да.

А если нет никого всякого? Ох Лизавета Кириллна, лоханулись мы с тобою, лоханулись…

Так, спокойствие, только спокойствие, как говорил великий Карлсон. Отсюда рукой подать до улицы Язовенной. А по ней, я помню, мы поехали прямо и не сворачивая. Правда, далековато. Пока дойду, совсем ночь будет… Ну ничего, сейчас тепло можно и в сене переночевать. Авантюра, просто ещё одна авантюра. Раньше все авантюры, совершённые мной, проходили под эгидой алкоголя, а теперь совершенно трезвая Таня топает ночью через небезопасный город, чтобы ночевать под открытым небом…

Бояться мне надо не только полиции. Если меня узнает один из Полуяновых людей, схватит за шкирку и со всем почтением притащит обратно в тайный домишко. А мне обязательно нужно поговорить с Елизаветой Кирилловной с глазу на глаз.

От улицы Язовенной я уже знала путь. В Потоцкое вела одна дорога, но через лес. Мне было стрёмно до боли в животе, однако делать было нечего, только топать и топать. Я ужасно боялась волков – ведь видела в прошлый раз, как они бежали прямо за коляской! Тогда со мной был Порфирий, а у Порфирия был тяжёлый кнут, теперь же я совсем одна. Идеальная жертва!

Лес словно услышал мои мысли, надвинулся вплотную, давя своей чернотой и бесконечностью. Я была такой маленькой, просто букашкой, перед огромным страшным чудищем, грозившим поглотить меня без остатка. Даже шагу прибавила, хотя ноги уже начали болеть. Как же страшно, господи! Спаси, помоги и помилуй!

Почему поместье так далеко от города…

Почему какой-то придурок решил свалить на меня вину в убийстве Черемсинова…

Почему всё так плохо?

Мадам Корнелия обещала, что я буду жить, как в сказке, и не нуждаться ни в чём, а тут сплошные неприятности! За что мне всё это? О-о-о, а если я умерла и это теперь мой личный, персональный ад? Если меня наказывают за грехи, совершённые при жизни? Позволили полюбить, позволили добиться успеха, поманили счастьем и отняли всё… Этакое чистилище, после которого я попаду в кипящую смолу котлов в окружении чертей, которые будут хохотать над Танькой-дурочкой, помешивая её длинными палками и заботливо подкладывая дровишки, чтобы огонь не угас…

В довершение всех этих мыслей, самих по себе прекрасных в своей причудливой затейливости, сзади меня раздался усталый цокот копыт и мерное поскрипывание колёс. Экипаж! Кто-то догоняет. Оглянулась и разглядела его – силуэт двуколки, лошадь, огонёк свечи в болтающемся фонарике. Кто бы это ни был, встречаться мне с ним не стоит. Я отступила на пару шагов в сторону с дороги и попала ногой в ямку. Не удержавшись, кулём повалилась в мокрую траву и громко вскрикнула. Экипаж уже поравнялся со мной, и я услышала:

– Пру-у-у. Эй, кто там? Вы не ушиблись?

Мужчина спрыгнул с коляски и подошёл, протягивая руку:

– Эй, что ты тут делаешь одна ночью? Ты чья?

– Ничья, – буркнула, садясь и ощупывая ногу. Слава богу, целая, не сломана. Даже почти не болит.

– Вставай же, ну! – нетерпеливо бросил мужчина. – Ушиблась?

– Немного.

Я оперлась на его руку и подняла взгляд, старательно прикрывая лицо тряпкой.

И чуть не умерла на месте.

Передо мной стоял Платон Городищев.

Сдавленный вскрик вырвался из моего горла, и я зажала рот рукой, вглядываясь. При неверном отблеске свечей показалось. Да, он похож овалом лица, носом, улыбкой, но это не мой погибший муж. Как же мне хотелось смотреть и смотреть на молодого мужчину, находя в нём черты Платона и обманываясь, но он потянул меня вверх, не давая опомниться, спросил:

– Ты испугалась? Не надо бояться. Я не злодей, а всего лишь доктор.

Доктор? Снова осмотрела его с ног до головы. Одет не бедно, но и без изысков. Не дорого-богато. Движения плавные, аккуратные. Трёхдневная щетина на лице, но она не портит общего вида. Пахнет от него больницей – карболкой, чистотой, мылом каким-то очень знакомым. И улыбка добрая-добрая… Про таких говорят: располагающий к доверию.

Именно такие обычно самые опасные…

– Чревато по лесу ночью бродить одной, давай-ка я тебя отвезу, куда скажешь.

Он кивнул на свой экипаж. Явно наёмный, уже намётанным глазом оценила я. Лошадка смирная, покорная, ухоженная, но без лоска. Порфирий за Звездой лучше ходит. И коляска старенькая, скрипучая, с затёртыми в блеск поручнями. И снова доктор превратно истолковал мою заминку, усмехнулся:

– Да ты не бойся меня. Смотри, я тебе даже представлюсь. Зовут меня Фёдор Данилович, я из Алексбурга, из столицы. Ты куда идёшь?

– В Потоцкое, – выдавила едва. Вот он какой, знакомый доктор Елизаветы Кирилловны! А Фёдор Данилович обрадовался:

– Гляди-ка! И я туда! Видишь, нам по дороге. Садись, не бойся же!

И он подтолкнул меня к коляске. Вскарабкавшись, я села на потёртую подушку сиденья и сказала уже смелее:

– А я и не боюсь. Благодарю вас, думала – только к утру доберусь.

– Ну-у, сейчас уж будем на месте, тут версты две осталось.

Он разобрал поводья, сев рядом, и причмокнул на лошадь. Та вздохнула как будто с облегчением и тронулась, потряхивая гривой. Фёдор Данилович с любопытством глянул на меня искоса и заметил:

– Интересная ты нищенка. Одета вроде, как положено, а пахнет от тебя хорошо. Да и голос…

Я замерла. Чёрт! Вот об этом я и не подумала. Надо было хорошенько изваляться в помоях, как охотничьей собаке! И руки спрятать, а то ведь даже ногти отполированы…

– Как звать тебя?

– Танькой кличут, – отозвалась я, пытаясь имитировать манеру речи Пульхерии. Но Фёдор рассмеялся тихонько и подтолкнул меня локтем:

– Ладно, ладно, не старайся. Одежда крестьянская, а говор барский. И руки у тебя барские. А только не буду спрашивать. Раз ты не признаёшься, значит, на то есть причины.

– И на том спасибо, – пробормотала я.

– Скажи лучше, что у тебя с лицом? Проказой больна, что ли?

– Нет, нет! Это… просто язвы…

Я даже не знала, что отвечать теперь. Этот добрый доктор Айболит обязательно захочет посмотреть меня, но никак нельзя ему открываться! Только Лизе, только ей я доверю себя и свою свободу!

– Княгиня Потоцкая пригласила меня пожить немного в имении, пока я не найду достойный дом, чтобы открыть в нём больницу. Но с условием, – спокойным тоном сказал Федор Данилович. – С таким условием, что я должен лечить всех нуждающихся, которые останавливаются у неё. Это бесплатно, не волнуйся. Слышишь? Я не возьму с тебя денег.

– Слышу, слышу, – как тот заяц, буркнула я. – Княжна сегодня у церкви говорила.

– Княжна? Ах да, у Натальи Юрьевны была дочь на выданье. Наверное, дурна собой, если до сих пор не вышла замуж.

– Елизавета Кирилловна очень красивая! – оскорбилась я за подругу. Фёдор Данилович фыркнул от смеха:

– Что же, значит, у неё исключительно мерзкий характер!

– Вот уж глупости, она чистый ангел!

Хоть этот докторишка и был похож на Городищева, мне захотелось вмазать по его приятному, внушающему доверие лицу. Вот идиот! Как можно наговаривать на человека за его спиной?!

– Так ты её знаешь? – удивился Фёдор Данилович. – Откуда?

– Она… нам подаяние даёт у церкви.

Он только хмыкнул и замолчал надолго. До самого поместья. А я привалилась к кожуху коляски, забилась в угол и, сунув руки в рукава, закрыла глаза. На душе словно кошки насрали. Ну как такое может быть, что в жизни всё идёт вот так плохо? Не считая коротенького счастья с Платоном, сплошная череда разочарований, обид и неудач. А ведь мадам Корнелия обещала, что всё будет хорошо…

Или дело во мне? Это я такая неправильная, что данный мне шанс опять прое… потеряла?

– Пру-у-у. Эй, убогая, приехали.

Доктор осторожно толкнул меня в плечо. Я вскинулась, огляделась. Не с парадного входа заезжает доктор из Алексбурга! С чёрного, для прислуги… Тут всё было не так солидно и богато, тут всё было как везде. Просто задний двор с сараями и сараюшками, которые стояли в некотором отдалении от основного дома. Кусты закрывали их кое-где по самые окошки. Я вышла из коляски, отметив про себя, что руки мне Фёдор Данилович не подал. Он разговаривал с кряжистым бородатым мужчиной, одетым хуже, чем знатный господин, но лучше, чем лакей. Подумалось, что это управляющий. С ним маячил другой мужик, из крепостных, который держал в руке фонарь. Пляшущее пламя свечи выхватывало из темноты их лица, казавшиеся чудовищными, словно вышедшими из ада.

Я поёжилась, снова укутывая лицо в платок. Откуда-то появилась зевающая толстая баба в рубахе и накинутой на плечи длинной шали, оглядела меня подозрительно и спросила:

– На постой, что ль? Откуда взялась только…

– Меня доктор привёз, – сказала я нервно.

– А-а-а, – протянула баба и махнула рукой: – Ну, топай за мной тогдась.

Я потопала, бросив последний взгляд на того, кто напомнил мне убитого мужа. В этот же самый момент Фёдор Данилович посмотрел на меня. Наши глаза встретились, и стало так странно, так жарко и холодно одновременно! Будто этот человек знал нечто сокровенное, что и мне стоило бы узнать.