Глава 6

Шумно и громко с его приездом в тереме сделалось. Никто Святослава так рано не ждал, оттого почти вся деревня и повадилась ходить к ним как к себе домой. Кто-то шел, тревожась, что с Богданом дурное случилось, кто-то в надежде на вести благие, заморские, а кто-то и вовсе за сплетнями новыми. Недаром все те, кто приходили, на комнату зашторенную косились – Мирославу высматривали.

Только она к ним не выходила. Лежала, в платок кутаясь, и прислушивалась: не ушли ли еще гости незваные? Полный терем или опустел наконец? Но народ, до сплетен жадный да любопытством жгучим ведомый, все шел и шел. Три дня в тереме деревенские толпились, про Богдана спрашивали, Мирославу глазами по углам выискивали. А как за порогом оказывались, так шептаться принимались о том, что девки в тереме не видать. Мирославе не надо было слышать, о чем они болтают. И без того знала она, как злы бывают языки людские да как беда чужая заставляет их молоть пуще прежнего. Надеялась она только, что приезд брата изменит все, и тогда снова сможет Мира по деревне ходить, глаз от людей не пряча.

На четвертый день Святослав в терем никого больше не пустил. Велел всем по своим избам расходиться да семьями заниматься. Недовольные уходили жители деревни. Мало им сплетен да новостей было. Мира слышала, как Ожана шепталась подле калитки с кем-то, только слов разобрать не могла. Хотела она привстать, к оконцу подойти да послушать, но не успела – Святослав в комнату вошел.

Протянула она к нему руки тонкие, улыбнулась несмело. Неспокойно на душе у Миры было, а все равно она брата рада была видеть, хоть и знала: не тоска по дому его воротиться вынудила.

– Что ж ты, Мирослава, совсем исхудала. Щеки впали, а руки словно веточки тонкие.

Печальным брат ее выглядел, отчего у Мирославы сердце сжалось и заныло. Догадалась она, что дошли до него слухи деревенские, а может, и вовсе из-за них он воротился. Не оставил бы отца Святослав без причины веской да нужды сильной. Не хотела Мирослава вокруг да около ходить. Силы у нее болезнь все высосала, а без сил как беседы долгие вести?

– Отчего ты, братец мой, домой воротился так рано? И почему батюшки с тобой нет?

Вздохнул Святослав горестно. Оглянулся по сторонам, словно ответ отыскать там хотел, да снова на Миру поглядел. Дурно ей сделалось от взгляда его тяжелого. Предчувствовала она беду близкую, что за братом в терем незаметно пробралась. Дыхание ее холодное волосы на руках Мирославы шевелило и сердце тисками ледяными сжимало. Поднялась на локтях она и лицо в ладонях спрятала. Не было мочи терпеть взгляд брата тяжелый. Недолго думал Святослав – сел подле Мирославы, ладонь ее в руках своих грубых сжал и заговорил торопливо:

– Письмо отец получил, Мира. Такое письмо, что, как прочел его, гонца на месте едва не прибил. Я уж думал, случилось что дома, за тебя до смерти перепугался. Отца спросил, а он на меня с кулаками бросился. Насилу уняли его. Всегда отец гневлив был, но чтобы так!

Задохнулась Мирослава, вырвала ладонь из рук Святослава да к стене холодной прижалась.

– Ты знаешь, что в письме том было?

Голос Мирославы не громче шелеста веток ивовых сделался. Понимала она, отчего отец на сына родного кинуться мог, но поведал ли батюшка о том Святославу?

– Письмо отец сжег, да только все равно на словах объяснил мне. Неужто правда это, Мира? Что за ленты яркие да платок расшитый ты… да с Горыном?

Не договорил Святослав, словно слова в горле застряли и протолкнуться наружу не могли. Челюсти плотно сжал он да взгляд от Миры отвел. А оттого еще больнее сделалось ей – ежели брат родной наговорам гнусным верит, больше и надежды ни на кого не остается у Миры. Щеки ее вспыхнули, да только смущаться поздно было. Не просто так отец велел Святославу домой ехать.

– Ты домой зачем воротился? Что отец велел передать мне?

Не ответил ей Святослав, только сел поближе да ладонь ее снова в руках своих стиснул. Совсем на сердце у Мирославы неспокойно сделалось. Святослав не из робкого десятка был, за словом в карман не лез никогда, а тут…

Вздохнула Мирослава горестно, брата утешать принялась:

– Братик, милый, ты не волнуйся. Я любое наказание приму, какое бы батюшка наш ни придумал. Ты только не томи больше, нет мочи терпеть, ожидание куда хуже наказания самого́…

– Ты мне, Мира, для начала скажи, правда в том письме али нет. А потом про наказание речь вести будем.

Мирослава вздрогнула от перемены резкой, что с братом сделалась, да в глаза его родные вгляделась.

– Сам-то ты веришь наговорам этим, Святик?

– Во что бы я ни верил, правда – она одна. И я хочу ее от тебя услышать.

Так холоден голос Святослава сделался, что казалось, режет он больнее листьев осоки. У Миры аж дыхание перехватило да в груди потяжелело. Худо ей сделалось от воспоминаний о руках Горыновых под рубахой, да все равно поведать правду брату надобно было.

Бросилась Мирослава Святославу на шею, заплакала горько. Хотелось ей, чтобы брат поверил ей, защитил от слухов и наговоров, спокойствие прежнее в жизнь вернул, но вера в это угасала стремительно, таяла, как свеча, на столе забытая.

В глубине терема упало что-то. Мирослава голову от груди брата оторвала и прислушалась, хоть и знала, что то Горын ходит. Не оправился он еще от ожогов, что угли оставили. Слаб и хмур был. На улицу почти не выходил да на Миру все исподлобья поглядывал. Руки его плохо слушаться стали, чах он. А Мира все вину свою чувствовала, что дядьку родного покалечила.

Святослав отодвинулся, сжал ладони на хрупких плечах сестрицы да в глаза ей заглянул. Только вырвалась она. Не могла на брата смотреть. Прижалась к груди его снова и еще горше заплакала.

– Мира, ну скажи ты мне как есть. Все понять попытаюсь, ты только правду не скрывай.

Надломился голос Святослава. Погладил он ладонью мозолистой волосы русые, зашептал слова, что Миру успокоить должны были, да все никак не затихала она. Плакала, поверх плеча брата поглядывая. Плакала Мира да вспоминала, как Святослав ее в детстве жалел. И неважно ему было – коленки содранные лечить или занозу болючую вынимать. Любая беда, что с ней приключалась, его внимания стоила. А когда Мира подросла да заботе такой удивляться стала, все отмахивался от нее. Мол, на то он и брат старший, чтобы от любой беды ее защищать. И пока сейчас обнимала его Мирослава да слезы горькие на рубаху лила, подумала, что, может, и есть у нее шанс на жизнь прежнюю. Если Святослав поверит ей, а затем и отца убедит в невиновности ее.

Отстранилась Мирослава от груди брата, утерла слезы, по щекам бежавшие, подняла глаза свои светлые и вдохнула полной грудью. Коль брат он ей старший, надо хоть попытаться правду ему поведать. Как никак, а кровь одна в них.

– Неправда это, Святик, наговоры гнусные. Горын мне сам подарки носить начал, а потом благодарность за них требовать. Я пыталась Ожану предупредить, совет спросить ходила к ней. Думала, ежели она с Горыном поговорит, так он и не станет пытаться задуманное сотворить, да только не поверила мне Ожана, а как Горын рубаху мне на груди рвать начал, так я его углями и пожгла. Не пойму только, отчего вся деревня болтает, будто это я его завлекать стала. Я ж как из терема выскочила, сразу к Ожане побежала, в чем была.

Нахмурился Святослав пуще прежнего. Покачал головой своей светлой да Мирославу по щеке погладил ласково.

– А оттого и болтают, что им сам Горын слова в уста вложил. Отцу письмо тоже дядька написал. Отец потому и поверил ему, даже думать не стал, правда то али нет.

– Так ежели ты скажешь ему, что не так все было, он, может, и гневаться перестанет? Ты же веришь мне? Хочешь, поклянусь тебе…

Дернулся Святослав так, словно больно ему сделалось от слов сестры. Верил ей брат родной. Верил, да что-то не так было. Неужто помочь ей никак не сможет?

– Я тебе верю, Мира. Да только беда в том, что отец и слушать ничего не захотел. Велел мне он в терем воротиться как можно скорее да род наш от позора избавить…

Не договорил Святослав, замолчал, губы снова сжал свои плотно, а Мира еще сильнее задрожала. Чувствовала она, что не по нраву слова ей дальнейшие придутся. Знала, что назад дороги отныне у нее не будет. Понимала – беде быть.

А Святослав все по волосам Мирославу ласково гладил, на лицо заплаканное посмотреть пытался, взгляд ее поймать. Мира ладонь на грудь брата положила, услышала, как сердце его трепыхается, и совсем духом упала. Только все равно торопить брата с ответом стала. Он и не стал тянуть больше и мучить Миру неизвестностью. Стиснул ладонями плечи ее хрупкие и едва слышно произнес:

– Велел отец изрубить тебя на кусочки мелкие да собакам скормить. Слушать меня не стал даже, когда я воспротивился решению этому. А затем добавил, что ежели я вздумаю его приказа ослушаться, то и меня та же участь ждет.

Кровь от лица у Миры отхлынула, да крик отчаяния полный в груди застрял. Поняла она, что не зря беду пророчила себе. Не поверит ей батюшка, раз Святослава слушать не стал. Брату своему поверил сразу и даже мысли не допустил, что врет все Горын, на Миру наговаривает, чтобы обелить себя от деяния дурного. Боль разгорелась в груди хуже углей печных. Видела Мирослава, как больно Святославу и от вестей дурных, что в терем принес он, и от того, что сделать ему надобно было. И пусть не хотел он сестру родную наказывать так страшно, а все равно отца ослушаться боялся. Знал, что Богдан сам правосудие тогда вершить будет – и не только над Мирославой, но и над Святом самим.

– Как же так, Святик. Врет же Горын все…

– Знаю, сестрица милая, знаю.

Святослав затих, руки безвольно опустил вдоль тела и глаза отвел, чтобы лица Миры не видеть больше. Тут ей и стало все ясно окончательно: не будет от брата помощи в беде ее. Как бы ни любил ее Святослав, а своя жизнь ему всяко дороже, чем сестры родной.

– Мира, ты сбеги ночью.

Святослав так тихо молвить начал, что решила Мира сначала – померещилось ей. Не мог Свят так просто смириться с участью ее страшной, не похоже это было на брата ее, сильного и решительного. Но как поглядела она на Свята, так сразу и поняла: раз глаза отводит, губы свои кусает, значит, нет у него духу бороться за нее. И не станет он.

– Куда же я пойду?

Не верила Мирослава, что с ней это все на самом деле происходит. Не понимала, как ее жизнь дочери купеческой, веселая да сытая, так оборвалась внезапно. Некуда идти ей было, до деревни соседней верст сто было, не меньше. А кто ей бежать поможет, коль брат родной в помощи отказывает?

– Не знаю, Мира. Только не вынуждай меня наказание отцовское вершить. Не могу я руку на тебя поднять. Все противится внутри меня этому, да только ты отца не хуже моего знаешь. Воротится и обоих нас порешит.

Тоска страшная в голосе Святослава звучала. Знала Мира, как он жизнь свою ценит, как дорожит ею, и понимала, что не может ни за что у брата ее отнять. Не виноват Святослав был в том, что Горын ее совратить решил. А значит, и наказывать его не за что было.

Обхватила Мирослава ладонями лицо брата, к себе развернула. Выть ей хотелось от отчаяния и боли, что душу ее рвали острыми когтями волчьими. Да не осталось слез вовсе. Все выплакала она, пока надежда в ее сердце еще теплилась. А коль погасла надежда, как свеча от сквозняка затухает, так и плакать уже толку не было.

– Не горюй, братец. Все решится как-нибудь.

Потемнели глаза Святослава от слов ее, словно он решение трудное, но единственно верное в этот момент принял. А Мирослава только улыбнулась ему несмело. Сама не верила в то, что говорила, знала: как прежде уже не сделается. Да и выход у нее только один оставался. И как бы ни противилась душа ее, все же придется ей с домом отчим прощаться вскорости.