Глава 4

Горын выл, сидя на лавке и не решаясь руки от лица обожженного оторвать. Полный совок углей с испугу Мирка набрала да в лицо дядьке бросила. Чертова девка!

– Да чтобы тебя Леший взял, – прошипел зло Горын, осторожно отнимая ладони от щек.

Кожу на лице саднило. Горын чувствовал, как местами пузыри надуваются, и не знал, за что хвататься ему. То ли за Миркой бежать, чтобы она по всей деревне не растрепала, что он к ней под рубаху полез, то ли лицо в ведро с водой студеной окунать. Плохо Горыну было. Не от того, что чуть не случилось, а оттого, что лицо обожженное огнем горело, а жар от щек пылающих по всему телу словно ядом расползался. Встать бы да умыться надобно, только не осталось сил у Горына. Все истратил на борьбу со своим желанием темным, да все равно проиграл ему.

Хоть и чуял он вонь кожи горелой да бороды подпаленной, а все равно казалось, что Мирославы запах еще в тереме витает. Горын вспомнил, как она взгляд скромно потупила, когда поняла, что он ждет ее, спать не ложится, да как задрожала от холода. Вспомнил и об одном пожалел – что к печи так близко стоял и у Миры шанс сбежать появился.

Дверь терема заскрипела тихо, неуверенно, а затем, ветром ведомая, хлопнула о косяк. Горын приготовился встречать соседей с вилами, да вот только больно тихо было в сенях. Не так бы соседи шли суд над насильником вершить. Да и не собрала бы народ Мира так быстро.

– Горын? – голос Ожаны звучал встревоженно, но не угрожающе.

Горын усмехнулся в слегка подпаленные усы и устало прислонился к холодной стене. Некуда Мирославе было бежать, кроме как к соседке. Стыдно, поди, стало, а может, решила, что сама виновата. Нахмурившись, Горын обессиленно лег на лавку и принялся дожидаться гостей незваных.

– Горын, ты где? – чуть громче окликнула его Ожана.

– Тут я, соседка, у печи.

Выгнать бы ее, да только помочь она могла Горыну. Знал он, за какие ниточки подергать надобно, чтобы соседка голос совести замолчать заставила. Ожана ступала мягко, да все одно – торопливо подошла к лавке и прищурилась.

– Неужто правду Мирка сказала? – уперев руки в бока, запричитала она. – Ты что, старый, совсем из ума выжил? На девку молодую позарился, так еще и племянницу родную. Ты знаешь, что с тобой Богдан сделает, коли узнает?

Горын глаза прикрыл и вздохнул шумно. Ни о чем он не думал, когда Мирославу обнимал жарко. В голове пусто и звонко было, да вот теперь расхлебывать придется. Богдан скор был на расправу и гневлив сильно, но только он мог и не успеть суд над Горыном свершить, коль пожалуется Мирослава старосте деревенскому. Тот еще строже брата Горынова был. А значит, надо сделать так, чтобы не узнал никто.

– Плохо мне, Ожана, – вместо ответа простонал Горын.

– Без тебя вижу, что плохо. Чем она тебя так?

– Угля совок.

Ожана охнула, руками всплеснула и наклонилась к Горыну поближе. От ее стонов и причитания совсем дурно ему сделалось. Неужто все так плохо на лице его было?

– Ох, что ж будет теперь?! – Ожана головой качала да ожоги на лице Горына рассматривала. – Что ж ты руки свои блудливые при себе держать не смог?

Горын приподнялся на локтях да за руку Ожану крепко схватил. Поздно причитать да охать, решать надо было что-то да побыстрее, пока Мирка не успела всей деревне разболтать.

– Где Мирослава? – Горын хоть и был жаром да ожогами ослаблен, но ладонь его крепкими тисками вокруг руки Ожаны сжалась.

– У меня, – не то простонала, не то просипела соседка с перепугу.

– Поможешь мне, – и таким тоном Горын слова эти произнес, что ясно стало – не просьба это – приказ.

– Да с чего мне помогать тебе, старый? Ты рехнулся? Сам на виселицу идти вздумал, так еще и меня за собой потащить решил?

Горын еще злее сделался.

– А ты, говорят, снохой купеческой стать хочешь?

Снова ахнула Ожана, отпрянула от Горына, руку свободную ко рту прислонила, а он только усмехнулся недобро. Знал, на что давить стоит, чего сердце корыстное Ожаны жаждет.

– Что ты…

Охрипла соседка от неожиданных слов его, а Горыну только того и надо было – чтобы испугалась она, о будущем своем подумала. Не столько ей счастье Храбры устроить хотелось, сколько родственницей купеческой стать, а то, что Храбра Святослава полюбила, так то удача большая. Ради того, чтобы свадьба не сорвалась, Ожана готова была на все пойти. Знал это Горын. И что Миркой пожертвовать согласится соседка ради планов своих, тоже знал.

– А вот то, – медленно убирая палец за пальцем, выпустил Горын руку Ожаны и на лавку обратно лег. – Коль не хочешь, чтобы свадьба расстроилась, поможешь мне, иначе я Богдану скажу, что Храбра твоя со всей деревней путалась.

– Кто ж поверит тебе? – без сил опустилась Ожана на лавку, что под окном стояла.

– Да разве надо, чтобы поверил кто-то? – коротко хохотнул Горын. – Хватит и того, что слухи по деревне поползут. Ты Богдана так же как я хорошо знаешь и понимаешь, что он в жизни не позволит сыну жениться на Храбре твоей, ежели хоть один слух до него дойдет.

– Страшный человек ты, Горын, страшный, – сипло пробормотала Ожана.

Но знал Горын, что уже согласна она на все, лишь бы не выполнил он угрозы своей. И способ, чтобы обелить себя в глазах всей деревни, тоже знал. Осталось, чтобы Ожана ему подсобила, тогда и ей счастье будет, и Горыну жизнь спокойная, а что с Мирославой станется – его и не волновало совсем. Не выделывалась бы девка, не строила из себя невесть что, и проблем у нее не стало бы, а так – сама виновата.

* * *

Мирослава не помнила, как Ожана ее в дом затащить сумела. Она вообще мало что помнила с того момента, как из рук грубых дядькиных вырвалась. Знала лишь, что сумела она, добежала до дома соседского, а значит, не страшен ей отныне Горын. Ничего не сможет он сделать ей.

Плохо Мире было, болело все тело, а вместе с ним и душа ныла. Бормотала все время Мирослава в бреду. За руки кого-то хватала, отца да брата звала на помощь. Ладони чьи-то нежные, заботливые гладили по волосам ее, лоб протирали водицей душистой, а Мира уже и не понимала, где она и кто ее обнимает за плечи ласково.

– Мирушка, ну что же ты, – голос подруги просочился в сознание ее угасающее. – Напугала нас так, волноваться заставила. Мамка аж посреди ночи к Горыну помчалась.

Не зная, сколько в беспамятстве времени провела, но как только услыхала Мирослава имя знакомое, глаза свои синие распахнула и на Храбру в страхе уставилась.

– Не надо матушке в терем ходить, Храбра. Не надо! – сжала она ладони свои на запястьях тонких. – Горын… он ведь… – надломился голос Миры, слезы крупные, как жемчуга, из глаз покатились, дорожки мокрые на щеках оставляя. Страшно ей сделалось. Что, если Горын с Ожаной что-то сотворит?

– Мирка, ты чего? – Храбра села на лавку подле подруги, руки аккуратно из хватки ее высвободила, обняла за плечи да голову на макушку положила. – Ты головой ударилась, что ли? Что за глупости такие говоришь? Про Горына…

Не дослушала Мирослава подругу, оттолкнула Храбру, к стене холодной прижалась да руками себя за плечи обхватила. Дрожь ее крупная била. От страха да от обиды, что не верят ей. Тогда не поверила Ожана, и сейчас дочь ее не верит. А коль сразу бы к словам Миры прислушались, с Горыном поговорили, ничего и не случилось бы. Не отважился бы тогда Горын руки распускать и к Мире под рубаху лезть.

– Ты думаешь, я рубаху на груди сама порвала? – внезапно севшим голосом хмуро Мирослава у подруги спросила.

– Не знаю, Мира, – Храбра свела брови черные к переносице. – Знаю, что в бреду ты в избу вломилась да про Горына ужасы бормотала, сама не понимая, что мелешь.

Злой голос у Храбры был, интонация матери в нем легко угадывалась.

– Ожана тебе свои слова в уста вложила, – осуждающе покачала головой Мира. – Ты ими со мной и говоришь.

– А что еще мне сказать тебе? – подруга с лавки подскочила, руки на талию осиную положила да ногой топнула. – Ты от тоски по брату совсем дурная сделалась! Это где ж такое видано, чтоб дядька да на родную племянницу с мыслями такими черными полез?

– В тереме купеческом, – Мирослава говорила спокойно, холодно даже, только внутри нее огонь разгорался. Это если ей родные, близкие самые не верят, что ж остальные начнут говорить? Что сама она к дядьке пришла? Сама помыслами нечиста была? – Уйди, Храбра. Дай мне одной побыть.

– Куда ж я уйду, – зло усмехнулась подруга, – коль это ты в избу мою пришла?

Мирослава вздрогнула от слов ее, как от удара жгучего. Задрожали губы ее, слезы с новой силой из глаз побежали. Некуда ей идти было, не могла она в терем воротиться. Что, если дядька начатое до конца решит довести? Не было у Мирославы сил больше противиться ему, не совладает она с Горыном еще раз.

Скрипнула дверь, и ветер с улицы стужу в дом принес. Мира повернула голову к сеням и в страхе сжалась вся. Только на пороге всего лишь Ожана возникла, снег с плеч сбивая варежками пуховыми.

– Пришла в себя? – неласково буркнула она, Миру оглядывая. – Это хорошо. А то Горыну помощь твоя не помешает.

Кровь Мирославе в голову бросилась от слов соседки.

– Какая помощь, матушка?

– Ожоги лечить его, какая ж еще?

Ожана голову к плечу склонила да на Мирославу в ожидании уставилась. Словно та уже прямо сейчас должна была в терем мчаться на выручку к дядьке.

– Вы что, в терем меня гоните?

Мирослава готова была на колени упасть. Молить Ожану о защите, лишь бы в терем не возвращаться. Надобно письмо отцу написать, сказать, чтоб воротился он домой поскорее, к старосте деревенскому бежать за помощью, но никак не Горына от ожогов лечить…

– А не ты Горыну в лицо углями сыпанула, а? Кто ж теперь помогать ему будет? Или ты дядьку родного так и помирать бросишь?

– Матушка, – протянула руки Мирослава к Ожане и зарыдала пуще прежнего. – Ты что же говоришь такое? Сама же знаешь, что он… Меня… А теперь домой воротиться вынуждаешь. Я не могу, не проси даже… Не пойду в терем.

– Да чтоб тебя! Ну что ты как дурная, в самом деле? – Ожана руками всплеснула да к лавке поближе подошла. – Ну как ты про Горына такое говорить можешь? Самой не стыдно? Жар у тебя, может? В бреду оно и не такое привидится.

– Матушка…

Всхлипнула Мира, на лавку упала, лицо ладонями прикрыла и зарыдала, что сил было. Удавиться проще или в лес уйти, чтобы Леший там сгинуть помог – все лучше, чем в терем возвращаться к Горыну. Все лучше, чем недоверие в глазах родных людей.

– Я была у Горына, – строго сказала Ожана. – Видела, как ты за помощь его отблагодарила – лицо все в волдырях да ожогах. Он тебя обогреть с мороза попытался, а ты его…

До Мирославы донеслись шаги. Ожана сердилась: это было понятно по тому, как размашисто ходит она по избе. Что-то брякнуло, а затем Мирослава почувствовала, как грубые, совсем не ласковые руки той, что мать ей заменила, отрывают ее за плечи от лавки.

– Пей, дурная, – теплый край деревянной кружки коснулся губ Мирославы, а в нос ударил резкий запах трав. Оттолкнуть бы ей руку Ожаны, выплеснуть той в лицо варево горькое, да сил у Мирославы больше не осталось. Все ушли на борьбу с Горыном. В груди тесно было, а глаза жгло от слез. Мирославе хотелось забыться сном глубоким, чтобы поутру все стало кошмаром ночным, а потому схватила она кружку да осушила глотками жадными. И только в тот момент, как последняя капля в рот попала, на краю сознания мысль мелькнула, что отравить ее Ожана могла. Что, если Горын ей золото пообещал? Вот только слишком поздно Мире было о таком тревожиться. Ни капли в кружке от варева не осталось. Мирослава утерла тыльной стороной ладони остатки горькие с губ да легла обратно на лавку. А там и сон такой долгожданный пришел.