Цитаты на ночь:

«Зная стон рекордного ума ты спишь, вокруг твоя иллюзия и воля,

где ищет цвет модели от неволи и слёзы пробуждают новый день».

«Краткий полдень встретил тишину, на луне из часа в том уснули -

сумрачные ливни в полной темноте, на дождях, что открывают

лунный афоризм из собственной души».

«Горит в постоянной истерике память, ей смысл обязует идти к

человеку, из лени не мог ты оставить её – горящее пламя фортуны

последнего рока».

«Думалось, что больше мира нет, чёрствый вечер честно говорил и

стемнела роскошь нам вослед, что умом запомнила тот воздух».

«Кричит из пользы темноты вовсю свирель, пускает ниц предание из

звука, но роет неприязни стол идей и тени тишиной уходят в то

сознание».

«Сказанное в чувствах на любви – здесь одно фатального забвения,

часто ли ходил скульптурой гениев, что не думал памятью ума,

спрятанное в снах своей постели».

«Если ждёт свою гитарную игру – рок на пережитках воли говорить,

будет в постоянстве лет грешить – он вопросом мира наяву».

«Устал изворотливый часом сомнения, за полночь упрятал фигуру

тоски и мысли по тону любви музыкального уходят, как броские

ветви оливы».

«Рад и будет на лице своём искать – путь по философской раме

признанной, ценностью могилы в ней итогом ощущать – сон утопии

и чести жизни».

«Если ждал – то видел спящий ветер, вечером он дует нам в окно и

приходит миром новой встречи – ясность от культуры видеть сон Богов».

«Остановлен вещий сон напротив цели, верит словно к чуду

говорит, что оставили увековечив мы на остатках символизма ночи».

«Готовое чувство ты встретишь на части, откуда фортуна глотает

окно твоей незабвенной идеи предвидеть морали оценку мерцания

дней из того».

«Шёлковый наряд за вечер спал как яд, новый образ разрядил свой

верный прошлым говорящий цели ад, им на мысли падают подряд

уникальные манеры за наряд».

«Небо готической кромкой потухнет, высмеяв словом манеру цены

за онтологией новой войны, в том, что укромно ведёт прямо к цели».

«Спавший точным пережитком от вчера – он сегодня сносный Неба

холод, за червлёной проседью уходит под водой, словно окружённой

с головой мысленным притоком формы облака».

«Бег твоей наивной цели прямо видит к центру грёз – ночь из

жизненного чувства быть ей ценным, как устройство мира перед

жаждой новизны».

«Бог войны – он гордость в склоках форм морали, синкретичен позой

лёд из тлена пустоты, где космические расстояния медали видели

одни и те же форменные дали, за конечным словом мифа красоты».

«Простил за чёрный видимый рассвет одной тоски – культуру

вечности, что готика скрывает, ей Небо вдохом гордость открывает,

чтоб видеть утопичность слова за судьбой».

«Говоришь и будешь снова прав ждать условие на мысли от судьбы,

где оставил сносный ветер страха собственное жало красоты».

«Чёрный холст твоей фортуны светит прямо на плато из звёзд

угрюмо, видели они пути напротив, где историю впитала маска

смерти, быть ей ложью и одной потехой для себя, что чудо от

сомнения и летать над миром заключения прямо между рамок от тоски».

«Горемычен сон усталой философии неволи, тяжко дремлет в

старом замке слов и один за крепкой волей станет миру – символом

притворства образа готического».

«Не подводи меня из сердца этой тьмы, где жалость укоряла сон

вещей и свет осенний прямо у лица всё говорил, что думает о нас».

«Боль за сердце блага только видит – собственное жало в теле ночи и

под тёмной кровлей сны разбудит, к нам причалив утопизмом ночи».

«Холод стал над рамкой у души, шепчет ей и снова отличает рай, он

достоин верить в страхах жизни и молчать прискорбно о других».

«Знаешь тихий разум и идёшь, после мысли, ожидая время, за

путеводителем им став – риском света над ночной иллюзией и

страхом мира».

«Законодатель мучает и ждёт, ему спросило важное на судьбах, за

это ли моралью сильно судит, что знает об упадке – наперёд?»

«Чёрный квант – не этот день, но прямое к смыслам ночи, в сложном

чувстве славу прочит и фортуной к нам ведёт».

«Горький яд над бездной прошлых тварей – лучший взгляд к пути из

слова внутрь, гложет землю, утоляя самость и червлёный день под

страх ночной беды».

«Нечем думать стало нигилизму, страх ночного ужаса увёл к себе -

личные пародии достать до этой бездны, где окажутся искусно в

теле звёзды и кошмар потусторонней важности».

«Осыпайся и волей причины мечтай – не воздеть этот рай, не упасть

за мечты, о которых ты сам упреждаешь теперь и отчётливой рамкой

ворчишь из угла».

«Годовалый мнит свою мечту, делает ей козни врозь печали, ночью

той увидев красоту в мысленной звезде, которую он сам не опечалит».

«Задетый шаг и рядом конвоир, ты слез со стула видимого ночью,

бегущего предчувствия уйти по-одному, а выжить в том молчании

предвосхищения и чуда».

«Надетый риск под противо войну – нелепый свист и подлость к

чёрту свалкой всё здесь убрать в критичности вину, в чьей воле

ставит ложь другую рамку».

«Нелегко убегать по ночному мосту, по релейной судьбе из под глав

и столетий, только высится им неподвластная нам символизму

печать исторической мысли».

«Образован замертво во тьму, снегом дух чинит и впалый ветер, тот

ли ужас звал нас на войну, чтобы как во сне прочесть им жизни?»

«Говоришь и остаток в руках – твой отсчёт, не узнал им молчащие

стены у ночи, где роднит символизму причалам над мастью -

поколение имени в целом роду».

«Под капризной войной разыграли беду и несут её воду ко дну,

чтобы думая встать и от этой игры – утопичность на воле составить в

ночи».

«Где не знал идеальный рассвет – ни тебя ни оливу в ночи, ты стоял

как и утренний свет в темноте, окружённый внутри, сквозь

могильные дали отнимающей ясности».

«Попробуй отдаляясь видеть свет, в своей ли пышной форме от ума,

он так прекрасно излучает слово, что лунный день становится длинней».

«Посередине вложенной руки поставил на орех тоску, и как

расколотый сюжет из глубины – ты тащишь форму от войны».

«Разъединив сюжет над формой были – ты ждёшь сугубой догмы

разговор, с собой ли только на позор или остаться в этом времени?»

«Везде ночной разбросан сувенир и тычут кости юмором насквозь,

когда ты сам проходишь нежность и обличаешь счастье в

одиночестве Луны».

«Пускай в разговоре замолчали тени вечернего возраста, но также и

замолчали прообразы смерти под ними, чтобы ты сам умирал

ровной и спокойной надеждой на свою современность».

«Не знают вороны, где оставили свою надежду, чтобы молчать, а

потом идти по суровой тропинке на запад и понимать, что уже

поздний вечер в этом мире».

«Оставишь мне щепотку соли, чтобы я лучше заснула и в вечности

успела приготовить немало вкусных пирогов».

«Забытое и млечное зеркало твоего мнения так гораздо сегодня

обнимать мои плечи, что холод струится между поколениями

нужного счастья в умах».

«Раскрасив поздний восторг Луна шла на убыль и тонкие ветры

омывали студёное озеро потухшего мира идеала, тогда ты

притронулся и стал невидимой зарёй на подножке новой личины

сумрака в душе».

«Ещё не вылечил готическое счастье, а твой смирный путь устал и

корчится позади, быть может он был неясным и слабым звеном

где-то между человеком и слитой природой в ночной тоске бытия этой

жизни».

«Отозвав малые тени ты стал напротив разговора так быстро

засыпать, что кошмары разбежались по улицам Парижа и стало

невыносимо скучно жить этой пустотой».

«Везде бежит смелый зверёк ужаса мира и везде он заносит свой

маловероятный симптом повторения смерти, но ты знаешь, что

вечером ужас превратится в белый шар тоски и заметёт своей пылью

все городские улицы мира».

«Очень долго ждать твоего сыпучего песка над расстоянием близкой

смерти и жаждой определить её точный приход, но ты становишься

мудрее, когда бал ещё не окончен, но ждёт нашего восторга

вечерних переливов в душе».

«Сидим и пророчим на ночи подряд, что делом не вынули низостью

взгляд за тонкой стеной предыстории мы, а просто пустили по новой

слезу».

«Делом, словно мерили тот вой, уходя в постель иллюзий слов, а

потом забыли этот рай в том, что нужно было бы прощать».

«Деревенский холм и свет вдали внутренне условят тень миров,

словно мы простились и парим этой ночью в изобилии слов».

«Скелетной формы подлинность замрёт за ночью постоянной

темноты, а ты струишься в облаке миров и ждёшь свой свет обратно

– позади».

«Этот мир был не просто войной, а стратегией в час, что умрём за

прохладной и новой стеной, но напишем на этом полёт».

«Обращение в звёздные сны мило тянет по пропуску в ряд, где

затерян твой свет впереди о приятные формы для нас».

«Телом манит в вампирский ответ – это поле ночной тишины, в

настоящем, где были иль нет мы тогда в осторожности долгой весны».

«Ты – не заяц внутри затерявшихся лет, просто умер и ночь по тебе

не ушла, а затронула прошлые тени о мир, без которого старый

ответ мне – вампир».

«Отличаешь от золота строгий ответ между рамкой искусства, забыв

этим яд, но покорные совестью также воззрят твой притворный

манер удивляться для мира».

«В небольшом захолустье близ странной реки мы купались и думали

ночью, что слов обоюдное озеро в малой строке – утомляться

искусством и быстро бежать».

«Белый благородству сувенир падает под ночь – судьбе задев новой

формы лирику о вид, потому что светит точно сон».

«Разнимая свой сон о мораль – ты сегодня уложишь затем

утомительный вереск проблем, чтобы жить от идейности мира».

«В пропасть падаем, что-то кричим за душой в основании черт и от

этого просто молчим, где забыли тот фатум из звёзд».

«Не можешь ночью выключить мораль, а новый день не сладит

череду спокойствия отбыть себе за ту уловку счастья, может на беду».

«Невзначай ограничен под лёд этой мыслью – твой медленный ветер,

что по ночи восходит и глаз отражает за близостью в нас».

«По свечи, что устала гореть я предвижу твой смутный манер, где

угодны мы стали в любви и поэтому делим молчание».

«Образ снова невинный, где жизнь не объявлена в прошлом, увы, но

заметна по пропасти слов и грядёт отпущением смыслов».

«Укротив в безымянной поре новый воздух, что снова играл – ты

запустишь тот шаг на заре, ну а ночью – всё тот же оскал».

«Неприязнью не слаще мне мёд, просто ночь как идейности дань всё

не тянет тот прошлый полёт, а снимает свой образ из лиц».

«Ты опять подошёл за тоской, где в сове этой ночью был сон, он

почти отпустил городской, подопечный на мысли поклон».

«Между первой иллюзией два интереса, быть может, тебе – стали в

личности ложной каймой, поставляя всю сущность ума».

«Где безбрежные воздухом пяди вылепляют свой формулы мир – там

одни мы стояли и падали в сон пути красноречий за ним».

«Не умышленно просишь слезу быть сегодня – судьбой подороже, ну

а завтра спасаешься свой, засыпая в том почерком лжи».

«Зебра в почерке страха настала и почти к равновесию холки -

мудрый пишет о том субъектив, что не хочешь ты видеть и сон».

«Словно Дарвин под мелкой приметой – разбиваешь в истошном

клочке серость мужества, как над поэтом – разливается ночь в уголке».

«Под твоей неприметной судьбой сам прошёл и нет слова нам

выпить, только душу корить по ночам, отвыкая от сущности бед».

«Мне луна стала новой приметой, заиграющей в ритм от гитары, мне

любовником смысла согрета – эта вдаль пустота, что не видно и лица

в той простительной маске, изучения времени в роли, где один ты

уходишь играть – на любви дурака».

«Пять цветов стыли в небе под воздух, пять ответов над палубой в

чувствах ты нашёл в этом воздухе сам, чтобы думать о ночи в искусствах».

«Здесь ли – нет места тебе укорять подлинный вид, от которого боли

– стали единством и тешат подряд маленький шар от угла?»

«Мерседес, как по каторге мчит за кордон одиночества выиграть

пулю и он – снова вылит на чёрном твоём волокне, иллюзорности

думать сегодня и мне».

«Пышет природой твой дух по любви, точно узнает, где было в нём

солнце, где словно ночью простились мосты вдаль утопающей

старости – впрочем».

«Сон, как идейная маска наутро – станет тебе в безымянности лгать,

думая завтра о новых минутах, чтобы оттуда серьёзно – припасть».

«Друг или тёмный манер за рукой – трогает формулу в дрёме от

чувства, будто ты стал идеалом немого, тонкого рода от ночи – такой».

«Зрелости шар понемногу спадает, вслед открывая свой мир и -

дорогу, к обществу чумной идеи, где сам ночь свою томно в душе

проложил».

«Почему ты не ищешь тот звук на строке, словно дух объяснения

ночи в пространстве, ведь его не поймать, только кальки в слезе -

понимают тот рок утоления чванства?»

«Медленный шар нам из завтра – причина, словно ведёт, как

изгнанник судьбы в тесное общество, где без ответа ты полюбил

своё солнце – поэта».

«Мужеству прочит внутри разделённый мир удручения в топи

пронзённой гадости личной приметы, что рад – ты, словно в ночи

играть в дурака».

«Памятью тёмных ответов спросила женщина утро и снова сама -

стала больна в этом мифе, как сила полной инерции в капле вина».

«Видимый шаг, точно берег из строгой, видимой точности – ждёт

между нами, как на пародии в ночи глубокой, заданной области

входа – в порок».

«Догадка – между личностью и мной скатилась по ступеням дурака,

а ты бежишь в Америку, пока – не знаешь символичности от скуки».

«Небо внутри помертвело и стонет, небо в глазах объективностью

клонит – в дар обнаруженной волей приметой, чтобы уснуть на итоге

– в мозгах».

«Детский и очень небрежный поток снова сказал, что нет мира на

суше, что одиночество намертво лжи – сном укоряет такие ножи».

«Спишь и не знаешь, как будто сова в эхо внутри упирается гулко,

скромно пыхтит, чтобы времени зла нам говорить об обидах – на ухо».

«Какое небо в сутолоке пользы из недр одновременной красоты,

какие звёзды слов бушуют в толках, что видно аллегорией – пути, их

нет, но сном заволокла тревога и ночь идёт тебе внутри – подмогой».

«Помоги себе сам и нечаянно выше – ты стоишь и не веришь, что

стал дураком, ты почти удивление снял на потерях и провёл эту ночь

– словно волком».

«Дверь осторожностью скрипнула в мысли, полной луне всё не веря

и точке, за поворотом которой открыла ночь – эту буйственной яви о

прошлом».

«Близит блаженство немого укора – круг, по которому видим мы

снова краски у осени в памяти лишь – ты мне над ночью опять постоишь».

«Вороны в цвете кружатся и реют, там, понимая, что в сущности

двери мы закрываем и стало немного – здесь хорошо от уютности Бога».

«Разные воле штрихи от потуги ты закрываешь глазами – на друге,

но из-за тонкого склепа не знаешь, что по другой стороне ты – летаешь».

«Снова характер и вид между солнцем тучи запрятали в мерном

зерцале, где потемнело и стали мы сами – в точь субъективными

жить небесами».

«Славой бежит твой вопрос по коленям, верит, что прошлому стал

ты – не ленью, но засыпая – усыпал свой возраст медленной

сущностью жизни и тени».

«Серой обложкой в витринах Европы стало немного удобнее слову -

спать между жизнью и счастьем, поскольку – ты одиночеством в

этом прощаешься».

«Вой из капризного сердца на моде – ждёт эту важную пыль на

дороге, где по ночной автостраде бежит – юмор за гангстером в

цвете души».

«Мир материнства, что ночь на исходе, будто внутри укрываются

скорби, чтобы воспрять и наверное в людях – стать идеалами в час от

страданий».

«Памятью вылеплен белый источник в небе тоски, что на каждой из

ночи – видишь в глазах в небе полного чувства к бледной луне,

успокоив искусство».

«Хочешь готический квант передать мне, но из проблемы не

лучшего счастья – будто в душе запросились там люди, чтобы в

глазах одиночеством – мчаться».

«Словно немецкое кружево в мысли сном замирает и стало -

невнятно жить идеалами в будущем, только – нам пролагают судьбу

без итога».

«Счастье капризное в движимой воле станет тебе – управлением

роли, где из пути человека не веришь в то, что сегодня заснёшь на

постели».

«Ночью нет мыслей плохих, а погода – стала в душе, как покойная

мода, снова готической в маске уюта – ждать и не слышать

искусственно утро».

«Над отношением в ночи та маска – близит из вечности долгого

фарса меч в одинокой проблеме, что жил ты для искусства, а может -

упрёка?»

«Русскому сладко поспать было мало, в русской примете ужалось

пространство, чтобы блюсти этот рок на свободе, там ожидая

предание в моде».

«Снова в медвежьей тужурке за прошлым, снова в душе ты белеешь

от смыслов, где под обещанным носишь ты – осень в снах

повседневности, как на невесте».

«Между тобой и прощанием в стиле – стал ты блюсти свой ответ, что

прононс между идейностью русской обиды и повторением счастья -

о разум».

«В друге вокруг воплотилась та строчка, вылепив мир одиночества в

прошлом, но неспокойно от ночи сегодня, бродят за цирком медведи

– и просят».

«Притча, в которой влюбились мы плавно – стала душой на

растерянном завтра и понемногу поняв этот праздник – ты

ощущаешь и моду в пространстве».

«Важной, готической проседью сняли ветры в пути твой ответ -

между нами и над посыльным мы письма несём, чтобы забыть этот

общества – дом».

«Снова культура по ночи мне явно – душу пророчит и вылезет к

славе, словно медведь из затерянной маски – стал объективностью

духа в подсказке».

«Русскому стал ты ответом и в праве хочешь узнать за особенной

манией снов – между прошлым и чудом под толки, где мы опять

распинаем – те холки».

«Может гитара так стала влюблённой, может в душе ты ей пищу

заставил – жизнью отдать повседневности слов, где укоряешь ту

форму – морали».

«Нет у ночи плохой полосы, только снятся кошмары под странный

объективности жизни предел – быть сегодня немного в ответе за

сердцем».

«Духом политики спишь ты сегодня, духом уснул и по завтрашней

речи, где-то в отсылках на долгом потоке мужества русского -

видеть тот мир».

«За желтизной фонарей и от кучи мира страданий – мы ждём эту

кальку, в судьбах кручёной и форменной ночи, точно опять

веселиться не против».

«Нет алкоголя мне в мире прекрасней, чем утолять эту жажду от

ночи, вдумавшись к низменной глыбе морали, что идиотом там ясно

и плотно».

«За эпитафией сам выбираешь, где тебе может от смыслов дороже