Как раз в тот период «Красное Сормово» в соответствии с новым решением партии и правительства приступило к наращиванию объёмов строительства подводных лодок. В связи с этим в заводском судостроительном отделе на основе существующего бюро было сформировано специальное подразделение, получившее название «Отдел достроечных баз». Ему были подчинены Бакинская, Севастопольская, Молотовская (ныне – Северодвинская) и Лиепайская сдаточные базы подводных лодок. И меня, хотя и молодого ещё, однако уже имеющего определённый опыт специалиста, перевели в это подразделение сначала на должность старшего инженера, а через два года назначили на должность «строитель судов». Проработал я там в итоге около десяти лет.

В задачу отдела входило устранение на месте различных неполадок, рекламаций и конструкторских недоработок, выявлявшихся в процессе испытаний, сдачи и гарантийной эксплуатации наших субмарин. Конечно, откровенного брака-то не было, тем не менее различных вопросов возникало немало. Поэтому мне часто приходилось выезжать, так сказать, на места, в том числе и по проблемам, связанным с выпускаемыми нашим заводом гражданскими судами.

В частности, много нареканий шло по специальным насосам, которые выпускал завод в городе Чкалове Горьковской области. Они устанавливались на земснарядах. В этих насосах наиболее слабым местом был рефулерный узел. Автоматика, установленная в нём, работала из рук вон плохо. Предназначенная для отключения всасывающего устройства при попадании в него высокоплотной, чрезмерно загрязнённой примесями пульпы, система автоматического отключения зачастую не срабатывала. В итоге приходилось чистить трубы, которые по своей длине достигали двухсот метров. Из-за этого насос, а иногда и весь земснаряд, практически несколько суток простаивал из-за ремонта. В итоге эти чкаловские насосы пришлось, грубо говоря, «зарубить», отказавшись от их дальнейшего использования.

Таким образом, ездить приходилось по многим сдаточным базам, а не только по четырём вышеперечисленным, где сдавали подводные лодки. Так я побывал в Котласе и во многих других местах, решая вопросы гарантийного ремонта изготовленных «Красным Сормово» сухогрузов. В общем, поколесить-то по нашей необъятной Родине пришлось немало.

А тут в 1951 году на завод поступило очередное срочное и весьма серьёзное распоряжение правительства. Оно предусматривало доработку «на особый», так сказать, период²³ всех видов буксиров, чтобы была возможность использовать их в качестве рейдовых тральщиков. И как всегда, практически уже традиционно, поступил такой документ ближе к концу навигации, где-то в августе месяце.

При этом меня вызвали из очередной командировки и назначили ответственным сдатчиком такого модернизированного буксира под названием «Гурылёв». Установили на него цепной оградитель корабля (сокращённо – ЦОК), а на носу, перед рубкой, смонтировали два двуствольных крупнокалиберных пулемёта.

Меня как ответственного сдатчика включили в состав государственной комиссии (и это в двадцать-то с небольшим!). Соответствующие испытания проводились на Рыбинском водохранилище. К счастью, прошло всё очень успешно. Так мы (я имею в виду, конечно, завод) выполнили ещё одно важное задание партии и правительства.

В силу того что прецедент назначения меня ответственным сдатчиком с включением в состав госкомиссии был создан, после окончания испытаний дооборудованного буксира меня фактически сразу же направили на такую же работу, но уже по двум ледокольным судам – «Волга» и «Дон». Они были полностью построены к декабрю 1951 года, и проведены их испытания в ледовых условиях. Однако для окончательной сдачи необходимо было провести их ходовые летние государственные испытания.

В связи с тем что оба этих ледокола являлись однотипными, было принято решение в полном объёме испытывать только один из них. Выбор пал на «Дон», приписанный к Московскому речному пароходству. Однако из-за того что в тот период уровень воды в канале Москва-Волга был не везде достаточным для прохода нашего «Дона» с осадкой в 3,2 метра, его испытания разрешили провести на Волге. После их успешного завершения было получено дополнительное указание о специальном дооборудовании этого ледокола на военное время с целью сделать его судном рейдовой расчистки от мин.

Для того чтобы таким образом оснащённое судно не подорвалось на магнитной мине, прокладывая путь во льдах, на него необходимо было установить устройство специальной защиты – систему размагничивания. При этом для сокращения времени испытаний было принято решение не монтировать всю названную систему целиком, а ограничиться только монтажом соответствующих кабелей. Кроме того, на главной палубе в носовой части ледокола были смонтированы две двуствольных 57-миллиметровых пушки, а перед ходовой рубкой – два крупнокалиберных двуствольных пулемёта.

Испытания проводились на Волге в районе села Катунки, что в восьми километрах севернее города Чкаловск. Горьковского водохранилища, кстати, тогда ещё не было. Правый берег реки в то время в этом месте был очень высоким – настоящая гора. При этом председатель комиссии, скажем так, «дал маху». Заказав достаточное количество матросов, он почему-то вызвал всего двух артиллеристов.

По согласованию с местными властями гору, о которой я уже говорил и по которой в ходе испытаний должна была вестись стрельба, оцепили, задействовав для этого милицию и военных. Однако испытания, которые впервые должны были проводиться в этом месте, вызвали большой интерес и любопытство местных жителей. Дети даже в школу не пошли, чтобы увидеть такое зрелище. Стреляли-то трассирующими снарядами и патронами, чтобы чётко определять траекторию их полета. А это картина действительно очень красивая, особенно в вечернее время.

И тут встала дилемма. Как два артиллериста одновременно будут вести огонь из двух орудий и двух пулеметов. А у меня в сдаточной команде был один такой специалист, и ещё один был в экипаже «Дона». Но по инструкции в период испытаний стрелять должны только специально подготовленные люди, «заказанные», так сказать, заранее, фамилии которых указывались в соответствующем акте.

Председатель комиссии понял свою ошибку и сильно расстроился. Действительно, что делать? Ведь время для стрельб выделили крайне ограниченное. Перекрыли всё движение по Волге – как вверх, так и вниз. Оцепление опять же выставили большое.

Тогда мы с заводским военпредом, молодым ещё майором, подошли к главе комиссии и предложили, так сказать, свои услуги. Встанем, мол, каждый за пулемёт, да и дело с концом. Мы же все-таки формально входили в состав этой самой комиссии, поэтому нарушение существующих правил, по сути, было минимальным. Поразмыслив, председатель согласился. А что ещё ему оставалось делать?

Вот так я первый раз стрелял из крупнокалиберного пулемёта. Сначала зажмурился, до этого ни разу же не вёл огонь из такого весьма грозного оружия. А потом ничего, освоился! Стрелял вполне уверенно. И вот тогда понял, почему селяне хотели всё это увидеть. Картина была потрясающая. Стреляли-то сразу из всех видов оружия «трассерами», да ещё под разными углами. Красотища, да и только! Такое только в кино, да и то не всегда увидеть можно. Не зря воспоминания об этом событии остались в моей памяти на всю жизнь. Вот и сейчас рассказываю о том, что происходило, а перед глазами – живая картина из прошлого…

В целом программа испытаний была завершена блестяще. Нет, были, конечно, выявлены определённые моменты, потребовавшие незначительной доработки. В частности, потребовалось несколько укрепить палубу под пулемётами, устранить ещё кое-какие мелкие огрехи. Но на успешное решение главной задачи это не оказало какого-либо негативного влияния…

А время-то тогда было какое! Молодость! По ходу испытаний нередко заканчивали работу в три, а то и в четыре утра. Летом-то светало уже. Никакие автобусы и поезда уже не ходили. И иногда приходилось домой до Высоково добираться пешочком километров восемь-десять. Идёшь по пустынной дороге. А погода-то отличная! Птицы-то поют!

Идёшь и радуешься жизни. Гордишься, что сделал что-то полезное. Хоть и маленькую, может быть, но всё же важную часть большого дела – укрепления обороноспособности своей Родины.

Такие вот воспоминания о молодости! Она была полной энергии, оптимизма и веры в большое светлое будущее, безустальную, красивую и счастливую жизнь. Это оставило особый след в памяти, запечатлев в ней незабываемые по силе своей красоты образы. И вот теперь, на склоне лет, они частенько всё возвращают и возвращают меня в то далёкое, местами трудное, но всё же очень счастливое время…

Где-то через полгода, уже в 1953 году, после окончания всех тех работ, о которых я только что рассказал, пришло сообщение о том, что на одной из вновь построенных нашим заводом подводных лодок 613-го проекта²⁴, уже находившейся в Баку, тяжело заболел заместитель ответственного сдатчика. И тогда руководство завода, с учётом положительных результатов в работе и накопленного к тому времени опыта, приняло решение заменить его мной. Так я был назначен на столь важную и ответственную должность и вновь, уже во второй раз в своей жизни, выехал в Баку…

Сдача лодки в эксплуатацию проходила, в общем-то, в плановом порядке. Причём процесс её погружения, особенно когда я участвовал в нём впервые, произвел на меня очень сильное впечатление.

Ощущение было жутковатое. Абсолютная тишина, будто бы уходишь в какую-то бездну, в небытие. Слышно только потрескивание корпуса, сжимаемого давлением толщи воды. Величина такого сжатия фиксируется специальными приборами – штихмасами, которые находятся в центральном отсеке. Моё же место как заместителя главного сдатчика было в первом, там, где размещены торпедные аппараты. Поэтому, не зная точно, в пределах ли норм сжимается давлением корпус лодки, поначалу было немного не по себе. Позднее, когда я уже был ответственным сдатчиком на Чёрном море, то узнал, находясь в центральном отсеке и наблюдая за штихмасом, что подобное сжатие корпуса может доходить до пяти миллиметров!

Как я уже говорил, процесс сдачи лодки проходил нормально, по плану, без каких-либо серьёзных происшествий. И вдруг в ходе одного из погружений все почувствовали сильный удар и грохот. Первое ощущение было, что рядом с нами взорвалась какая-то бомба или мина. Лодка встала. Прошла традиционная команда «осмотреться в отсеках». Осмотрелись и практически сразу обнаружили причину – в одном из спасательных буев просто-напросто лопнула лампа. И всё. А впечатление было, будто мы на мину какую напоролись. Такие вот дела. Там, на глубине, когда вокруг тебя полная тишина, даже небольшой шорох кажется грохотом, не то что звук от лопнувшей лампы!

Ещё одной неприятностью стала потерянная в ходе одних из стрельб торпеда, на поиски которой ушло около двух часов. В результате лодка опоздала с заходом в гавань. Пришлось «отстаиваться» неподалёку, возле одного из островов, на котором, как потом выяснилось, обитало огромное количество ужей. Мы, если бы знали об этом, конечно, стояли бы в подводном положении, а не в подвсплытии, как решил командир. В результате в лодку, что называется, «во все щели», набилось огромное количество ужей, создавших нам массу проблем. По-хорошему надо было бы их сразу оттуда удалить, а этого не сделали. Все эти змеи погибли, да и давлением их потом в тех самых «щелях» буквально расплющило. Так что пришлось потом тщательно вычищать следы пребывания на субмарине этих непрошеных гостей, а малярам даже по новой кое-что и закрашивать.

Кстати, во время глубоководного испытательного погружения команда моряков первого отсека, в котором я находился, по сути – моих сверстников, что называется, «посвятила» меня в подводники. Для этого набрали забортной воды с глубины сто семьдесят (!) метров, которую мне и другим товарищам, ранее не проходившим подобного «обряда», пришлось, как полагается, выпить. С тех пор я как человек, прошедший подобную «процедуру посвящения», считаю себя настоящим подводником, чем и горжусь по сей день.

К счастью, каких бы то ни было других происшествий при сдаче больше не произошло. В результате лодка была успешно и в пределах установленного графика передана Каспийской флотилии, где продолжила свою службу. Ну а мы, заводчане, вернулись домой.

Как раз в тот период Министерство судостроения СССР на базе Ленинградского кораблестроительного института организовало курсы повышения квалификации. Туда меня и направили как опытного уже специалиста, не имевшего высшего образования. Шесть месяцев мы «грызли гранит науки» во дворце, принадлежавшем до Октябрьской революции 1917 года знаменитой в начале двадцатого века балерине Матильде Фёдоровне Кшесинской, где для нас были оборудованы учебные аудитории.

Жизнь, однако, шла своим чередом. Окончив учёбу, я вернулся на родной уже Сормовский завод. И вот, в то самое время один из Ленинградских оборонных НИИ разработал специальную радиолокационную станцию (РЛС, попросту – радар, локатор) для подводных лодок.

В сравнении с существующими он позволял в десять раз (!) быстрее обнаруживать надводные и воздушные цели. Это было не просто важное изобретение, оно могло существенным, качественным образом повысить боеспособность отечественных подводных крейсеров-ракетоносцев и тем самым обеспечить их значительное превосходство над противником. Поэтому правительством страны было принято важное решение о монтаже опытного образца данной РЛС на одной из лодок и о проведении комплексных испытаний такой субмарины.

В связи с этим именно меня, недавно окончившего курсы повышения квалификации, назначили ответственным сдатчиком от завода, и я выехал на Северный флот, в город Полярный, где размещался судоремонтный завод СРЗ-6. Было это в 1955-м году.

Сам локатор представлял собой выдвижное устройство с диаметром антенной головки около семисот миллиметров, которую можно было поднимать над водой из подводного положения.

Лодка, на которую предстояло установить новый радар, находилась в плановом ремонте, близившемся к завершению. Поэтому сроки на монтаж экспериментального оборудования, его испытание и сдачу уже модернизированной субмарины в эксплуатацию были сильно ограничены. На всё про всё – не более трёх месяцев.

Саму РЛС с выдвижным устройством установили достаточно быстро. Специалисты на заводе были очень хорошие. Провели ходовые испытания лодки, на которых попали в сильный шторм. Болтанка с борта на борт тогда была знатная. Укачало всех очень сильно, из-за чего запах в отсеках стоял ужасный.

В сложившихся обстоятельствах командир принял решение продуть лодку через третий отсек и предложил мне подняться на палубу, подышать, так сказать, свежим воздухом.