времён военного коммунизма⁶ и Гражданской войны. На хлебозаготовки были мобилизованы 30 тысяч коммунистов в качестве «оперуполномоченных». Им поручалось осуществить «чистку» в ненадёжных сельсоветах и партийных ячейках, создать на местах «тройки»⁷, которым надлежало найти спрятанные излишки, заручившись поддержкой бедняков (получавших 25% зерна, изъятого у более зажиточных крестьян), и на основе ст. 107 Уголовного кодекса, согласно которой любое действие, «способствующее поднятию цен», каралось лишением свободы сроком до трёх лет, привлечь к уголовной ответственности всех неблагонадёжных лиц.

В итоге начали закрываться рынки, что было серьёзным ударом не только для зажиточных крестьян, но и для всех сельских жителей. Изъятие излишков и репрессии лишь углубили кризис. В ответ на это крестьяне-частники на следующий год уменьшили посевные площади.

Из уроков хлебозаготовительного кризиса зимы 1927—1928 гг. руководством СССР во главе с И. В. Сталиным был сделан ряд выводов, которые прозвучали во многих его вступлениях в мае-июне 1928-го года. Главный из них состоял в необходимости создания «опор социализма» в деревне в виде колхозов и машинно-тракторных станций (МТС). При этом основные формы взаимоотношений между государством и крестьянами рассматривались И. В. Сталиным прежде всего как принудительно-административные.

Вместе с тем показатели советского сельского хозяйства в 1928—1929 гг. были близки к катастрофическим. Несмотря на целый ряд репрессивных мер по отношению не только к зажиточным крестьянам, но и в основном к середнякам (конфискация хлеба в случае отказа продавать продукцию государству по низким закупочным ценам), зимой 1928—1929 гг. страна получила хлеба ещё меньше, чем год назад.

Обстановка в деревне стала крайне напряжённой. Поголовье скота уменьшилось. В феврале 1929 года в городах снова появились продовольственные карточки, отменённые после окончания Гражданской войны. А после закрытия большинства частных лавочек и кустарных мастерских как «капиталистических предприятий» дефицит продовольствия стал тотальным.

В складывающихся условиях советское правительство приняло решение о реорганизации сельского хозяйства самым радикальным способом, заключавшемся в быстрой и решительной коллективизации. Большую часть крестьян-единоличников предполагалось объединить в коллективные хозяйства и таким образом ликвидировать зависимость государства от частных хлебопоставок.

Форсированное создание колхозов началось уже с весны 1928 года. В 1929 году был официально провозглашён лозунг, призывающий к сплошной коллективизации, а 5 января 1930 года было принято постановление ЦК ВКП (б) «О темпе коллективизации и мерах помощи государства колхозному строительству», в котором определялись сроки проведения сплошной коллективизации в стране. Северный Кавказ и Поволжье должны были завершить её к весне 1931 года, Украина, Черноземные области, Урал и Сибирь – к весне 1932-го, остальные зерновые районы – к 1933-му. В дополнение к этому 30 января 1930 года постановлением ЦК ВКП (б) было утверждено решение о ликвидации кулачества.

Изначально определением, кто есть «кулак», а кто «середняк», занимались непосредственно на местах. Единой и точной классификации не было. В некоторых районах к кулакам приписывали тех, у кого было две коровы, или две лошади, или хороший дом.

В феврале 1930 года был издан партийный циркуляр, разделивший кулачество на три категории: первая («контрреволюционный актив») подлежала аресту и могла быть приговорена к смертной казни; вторая (активные противники коллективизации) – выселению в отдалённые районы; третья (сомневающиеся) – расселению в пределах района проживания.

Однако подобное разделение на группы с видимой неопределенностью их характеристик создавало почву для произвола на местах. Составлением списков семей, подлежащих раскулачиванию, занимались силовые государственные структуры и власти на местах при участии деревенских активистов.

При этом страна всё гуще покрывалась сетью лагерей и посёлков «спецпереселенцев» (высланных «кулаков» и членов их семей). К январю 1932 года всего с мест постоянного проживания было выселено около 1,4 млн человек, из них несколько сотен тысяч – в отдалённые районы страны. Их отправляли на принудительные работы (например, на строительство Беломорско-Балтийского канала или Волго-Балтийского водного пути), рубку леса на Урале, в Карелии, Сибири, на Дальнем Востоке.

Многие гибли в пути, многие – по прибытии на место, поскольку, как правило, «спецпереселенцев» высаживали в «голом поле»: в лесу, в горах, в степи. Выселяемым семьям разрешалось брать с собой одежду, постельные и кухонные принадлежности, продовольствие на 3 месяца, однако общий вес багажа не должен был превышать 30 пудов (480 кг). Остальное имущество изымалось и распределялось между колхозом и бедняками.

Раскулачивание стало важнейшим инструментом форсирования коллективизации: сопротивлявшихся созданию колхозов можно было на законных основаниях репрессировать как кулаков или им сочувствовавших «подкулачников».

Для этого на работу в сельские районы были мобилизованы 25 тыс. рабочих из городов (так называемые коммунисты-двадцатипятитысячники), готовых беспрекословно, любой ценой выполнить партийные директивы. Уклонение от коллективизации стали трактовать как преступление. Под угрозой закрытия рынков и церквей крестьян заставляли вступать в колхозы. Имущество тех, кто осмеливался сопротивляться коллективизации, конфисковалось. К исходу февраля 1930 года в колхозах числилось уже 60% (14 млн) крестьянских хозяйств СССР.

При этом зимой 1929—1930 гг. во многих деревнях и сёлах наблюдалась страшная картина. Крестьяне гнали на колхозный двор (часто просто сарай, окружённый забором) всю свою скотину: коров, овец и даже кур и гусей.

Руководители колхозов на местах понимали решения партии по-своему – если обобществлять, то всё, вплоть до птицы. Кто, как и на какие средства будет кормить эту «общую» (а по сути – уже ничейную) скотину в зимнее время, заранее предусмотрено не было. Естественно, большинство животных погибало уже через несколько дней. Более искушённые крестьяне заранее резали свою скотину, не желая отдавать её колхозу. Тем самым по животноводству был нанесён сильнейший удар.

В результате с колхозов в первое время брать фактически было нечего. Из-за этого город стал испытывать ещё большую нехватку продовольствия.

Раскулачивание, конфискация имущества, аресты и высылки в отдалённые районы стали олицетворением сплошной коллективизации. В стране нарастало массовое крестьянское недовольство. Опасаясь народных волнений, 2 марта 1930 года в центральной советской газете «Правда» была опубликована статья И. В. Сталина под заголовком «Головокружение от успехов», в которой осуждались «перегибы» в колхозном строительстве, а вина за них возлагалась на местное руководство. Тем не менее даже после этого политика советского государства в отношении деревни и крестьянства по сути осталась прежней.

Одной из самых трагических страниц коллективизации стал голод 1932—1933 гг., охвативший Украину, Поволжье, Северный Кавказ, Южный Урал и Казахстан.

Урожаи 1931 и 1932 гг. в СССР были ниже средних. В 1932 году выполнить задания по сдаче хлеба колхозы основных зерновых районов страны не смогли. Туда были направлены чрезвычайные комиссии. Деревню вновь захлестнула волна административного террора. Такая ситуация сложилась из-за продолжавшегося принудительного изъятия государством хлеба для экспорта и обеспечения нужд индустриализации. Зачастую изымалось даже то зерно, которое было предназначено для весеннего посева. Мало сеяли, мало и собирали. Но план поставок необходимо было выполнять. Тогда у колхозников забирали последние продукты.

Голодало, как впоследствии признавал сам И. В. Сталин, 25—30 млн человек. По разным оценкам, от голода в то время погибли от трех до восьми миллионов крестьян. Коллективизацию фактически пришлось приостановить.

Но уже в 1934 г. она возобновилась. На этом этапе развернули широкое «наступление» на крестьян-единоличников. Для них был установлен непосильный административный налог. Таким образом, их хозяйства подводились под разорение. У таких сельчан, всё ещё частников, оставалось два пути: либо идти в колхоз, либо уходить в город на стройки первых пятилеток.

Постепенно деревня смирилась с колхозным строем. К 1937 году индивидуальное хозяйство фактически сошло на нет (93% всех крестьянских дворов было объединено в колхозы).

Коллективизация, по оценкам большинства историков, имела тяжёлые последствия для страны. В ходе неё под предлогом раскулачивания был уничтожен целый слой крестьян, которые умели успешно работать на земле (ликвидировано до 15% общей численности крестьянских хозяйств, признанных кулацкими, хотя официально, по данным переписи 1929 года, их в СССР насчитывалось всего лишь 3%).

В итоге произошло отчуждение сельских жителей от собственности и результатов своего труда на земле. Сократились урожайность, поголовье скота, потребление продовольствия на душу населения. С 1928 по 1935 годы в стране действовала карточная система распределения продуктов среди населения.

Колхозы были лишены самостоятельности и являлись бесправным придатком административно-бюрократического аппарата власти. А обострённая продовольственная проблема стала постоянным атрибутом существования жителей СССР.

Деду Ивану, признанному кулаком, дали десять лет лагерей⁸. Остальным вроде бы поменьше, точно сказать не могу. Да и не принято было обсуждать это. И тогда, да и потом тоже, больше помалкивали. Времена-то, сами знаете, какие были. Обрывочно известно только, что оба арестованных вместе с дедом его сына отбывали свои сроки в лагерях на строительстве Волго-Балтийского водного пути.

Там и сгинули бесследно. Знаю однако (мама как-то обмолвилась), что то ли в 1935, то ли в 1936 году от деда пришла единственная весточка. Её передал ей один из освободившихся заключённых. В ней Иван Васильевич писал, что работает на лесоповале в Буреполомлаге⁹ и чувствует себя неважно. Мама моя была, кстати, единственным человеком, проводившим подводу со своим отцом в его тяжёлый арестантский путь.

Больше никаких вестей ни от него, ни от моих арестованных дядьёв не приходило. Видимо, все умерли там, в ГУЛАГе, как и тысячи других таких же несправедливо арестованных в то время крестьян-середняков.

После раскулачивания почти все остальные избежавшие ареста члены семьи Патокиных уехали из Порздней. Кто в Дзержинск¹⁰, кто в Горький¹¹ работать на автозавод (ГАЗ), кто – в его пригороды. Где-то году в 1936-м они забрали к себе и мою бабушку. Её к тому времени разбил паралич. Видимо, очень сильным был стресс от такого стремительного разрушения большой и дружной семьи.

Да и жить в Порзднях после раскулачивания было невозможно. Забрали-то ведь всё. Вплоть до одежды. Так что младшие дети Патокиных, Андрей и Виктор, которые остались жить вместе с моей бабушкой Ольгой Ивановной, в то время иногда даже вынуждены были ходить и собирать милостыню. Да только не всегда удачно. Ведь середина 1930-х – время голодное после сплошной-то коллективизации. Жить на селе, а особенно раскулаченным семьям, было просто невыносимо.

В итоге позднее попали они работать на ГАЗ. Андрей потом был призван в армию. Прошел всю Великую Отечественную войну 1941—1945 годов. Вернулся сильно израненным, но тем не менее прожил достаточно долгую жизнь. Умер он, когда ему было что-то около семидесяти пяти.

Виктор же и повоевать-то не успел. Пропал без вести. Есть только неофициальные, устные свидетельства того, что эшелон, в котором их везли на фронт из Горького, попал под сильную бомбёжку недалеко от Москвы. Мало кто уцелел тогда.

Из истории семьи Патокиных знаю ещё то, что оставшиеся не арестованными трое старших сыновей были хорошими специалистами. Двое из них работали в Дзержинске. Один – бригадиром штукатуров, и даже получил бронь во время войны как незаменимый мастер. Второй трудился аппаратчиком на Чернореченском химкомбинате. Там в результате полученной серьёзной травмы на производстве он потерял один глаз. Тем не менее всю Великую Отечественную войну он прослужил в стройбате¹². Третий же работал на одном из промышленных предприятий в городе Вязники.

Мы же, семья Тюгиных (я, мои отец и мама, жившие в одном доме вместе с папиными родителями – Тюгиными-старшими), где-то в начале 1933 года переехали в Сормово. Инициатором этого стал дед Василий. Мол, не я, так сын мой пусть исполнит мою мечту – работать на Сормовском заводе.

Хотя, как мне теперь кажется, главной причиной, по которой Василий Васильевич настоял на нашем переезде в город, стала обстановка на селе. Жить в то время в Порзднях было очень трудно. Наступили, как я уже говорил, весьма тяжёлые, не только голодные, но и смутные времена.